Повесть без начала, сюжета и конца... - Липатов Виль Владимирович. Страница 18
– Слушай, Сергей,– опуская руку с сигаретой, спросила Нина Александровна.– А ты не встречался с теми двумя рабочими, что подписали клеветническое письмо?
– Ты с ума сошла! Это же унизительно и сейчас же станет известно всем бездельникам. Не хватало еще того, чтобы они мне сели на шею!
– Ты, пожалуй, прав,– подумав, ответила Нина Александровна и слегка улыбнулась.– Я все-таки баба, если делаю ставку на общение…
– Умница! – обрадовался Сергей Вадимович.– Жанна д'Арк! Он расхаживал по комнате весь в сизом дыму, энергичный, стремительный, кажущийся особенно рослым оттого, что Нина Александровна сидела в низком кресле. И непонятно почему муж сейчас казался отменно красивым: матовое от мороза и ветра лицо, яркие глаза, прядь волос, как пишут в плохих книгах, картинно упавшая на крутой лоб. О красоте мужа Нина Александровна думала, пожалуй, впервые, так как раньше не считала его красивым, да и не любила красивых мужчин… Нина Александровна удовлетворенно засмеялась.
– Ты чего? – удивился Сергей Вадимович.
– Да так…
– Молодец! – воскликнул он и подмигнул.– Ты еще не знаешь главного! Их степенство Булгаков поймали меня на реальном злоупотреблении. Я, прости, незаконно приплачивал некоторым механикам катеров… Как известно, команда крупного катера имеет право содержать техничку-буфетчицу, а мы это дело того… Ликвидировали! Ребята сами убирают и готовят пищу, а зарплата технички-буфетчицы идет в их собственный карман… А?!
– Кто же расписывался за уборщиц?
– Тещи, тети, двадцатиюродные сестры…
– Но ведь это рационально!
– И обэхээсно!
Вот тебе и Анатолий Григорьевич Булгаков, к которому Нина Александровна, в общем-то, относилась всегда хорошо! Сейчас же она нахмурилась, попросив мужа остановиться, не сновать челноком по комнате, сказала:
– Если говорить откровенно, я понимаю Булгакова. Видишь ли, Сергей Вадимович, он борется за жизнь. Это уже медицинский факт, что преждевременный уход от дел убивает человека… Булгакову просто необходима кипучая деятельность.
Он закивал:
– Да, да, да! Но…
– Что?
– А то, что переплатой денег механикам дело не кончается. Булгаков поймал меня на крохотной приписке к плану капремонта.
На кончике дамской сигареты «Фемина» повисла длиннющая палочка сгоревшего пепла – признак хорошего табака,– и Нина Александровна осторожно потянулась к пепельнице. Ей сегодня сигарета отчего-то доставляла большое удовольствие, не хотелось, чтобы курение кончилось, и она смаковала каждую затяжку. Ничего не ответив мужу на очередное признание, она наконец умудрилась выпустить из губ, сложенных сердечком, сразу три кольца дыма один одного меньше; кольца не исчезая поплыли навстречу Сергею Вадимовичу, и она вдруг почувствовала, что настроение почему-то стало хорошим, даже отличным.
– То-то Булгаков повеселел,– протяжно сказала Нина Александровна.– Вчера я встретила его в читальном зале библиотеки. Сидел за «Неделей» в подтяжках… Я немедленно юркнула в туалет, чтобы укоротить юбку.– Она показала.– Сделала вот так коротко…
– Ну и…
– Он вел себя как мужчина! – торжественно объяснила Нина Александровна.
– Те-те-те-те! – потешно залопотал Сергей Вадимович.– То-то ихняя любовница ходит по Таежному козырем. На днях демонстрировала даренную Булгаковым кофточку… Я тоже не рубль двадцать стою! Любовница – это шестерка в моей игре… Почему ты молчишь, гражданочка? Тебе не интересно, какой туз у меня на руках?
Нет, Нине Александровне было очень интересно, какой козырь имеется в запасе у мужа против Булгакова, но ей уже надоела сегодняшняя манера разговаривать друг с другом: все эти недомолвки, этот якобы существующий подтекст, это самолюбование, какие мы, дескать, умные, тонкие и образованные, все эти Жанны д'Арк. Видит бог, такое общение друг с другом было пижонством и, как подумала Нина Александровна, плебейством.
– Вот что, Сергей,– сказала она решительно.– Давай-ка проще… Боишься Булгакова?
Он – умница! – понял ее сразу.
– Не боюсь, но ухо надо держать востро,– почти серьезно ответил муж.– И у меня есть недруги, хотя я всегда честно работал…
Вздохнув, он затянулся сигаретой «Новость», внезапно сделавшись усталым, и «домашним» голосом произнес:
– Я тебе не все рассказывал, Нина. В конце августа я вопиюще незаконно уволил механика Пакирева.
– За что? – не моргнув и глазом спросила Нина Александровна, знающая назубок историю с механиком.– Как это тебя угораздило?
– Пакирев работал под моим началом в Звезданской сплавной конторе и… Одним словом, он разносит дурацкие сплетни… Вот какие дела, старушка!
Старушкой Сергей Вадимович называл Нину Александровну в лучшие минуты их недолгой семейной жизни, и она поняла, как дорого стоил мужу разговор со Стамесовым. Сейчас он и внешне изменился: подбородок выпятился, глаза потемнели, плечи, наоборот, заузились, словно стало холодно. Однако Сергей Вадимович тускло продолжал:
– Пакирев не только подал на меня в суд, но по совету Булгакова написал письмо в обком партии, копия генеральному прокурору СССР!… Кроме того, увольнение Пакирева как раз и сделало сплетни похожими на правду… Большей глупости я сделать не мог!
Нина Александровна во все глаза глядела на мужа и опять задавала себе дурацкий вопрос, отчего все-таки Сергей Вадимович за эти последние дни сделался красивым. Ей-богу, сколько она его знала, не было ни малейшего признака красивости, но вот же стоял в центре комнаты красавец из красавцев – лицо матовое, глаза по-восточному темные и влажные, черты лица, обострившись, стали чуть ли не классическими.
– Чем кончился разговор со Стамесовым? – спокойно спросила Нина Александровна.
– Благополучно!
После этого Сергей Вадимович сел на стул возле обеденного стола и начал глядеть на Нину Александровну так же внимательно и напряженно, как смотрела она, стараясь понять, отчего это в муже обнаружилась не подходящая ни к месту, ни ко времени альбомного толка красивость. Молчание длилось довольно долго.
В коридоре послышался металлический стук, громкий предупреждающий кашель, и в комнату вошел Борька с коньками на валенках. Он с ног до головы извалялся в снегу, с валенок и коньков текло на пол, и Нина Александровна от возмущения прижала к щекам руки:
– Борька!
– Я, мам, только за одним словечком. Разреши, мам, покататься по реке. Лед крепкий.
Проговорив эти слова, Борька покосился на отчима, как бы призывая Сергея Вадимовича к мужской солидарности, но именно это и погубило мальчонку. Нина Александровна хотела уже было сказать: «Иди катайся» – как Сергей Вадимович заявил:
– Мы позавчера взрывали на реке лед, чтобы обезопасить флот. Поэтому возле берегов кататься нельзя…
Дождавшись, когда затихнут железные шаги сына по коридору и сенцам, Нина Александровна заметила, что у нее потухла сигарета. Значит, она так была занята делами мужа и сына, что забывала затягиваться. «Ай-ай-ай, как нехорошо!»
– Через час-полтора я встречусь со Стамесовым,– сказала Нина Александровна и поднялась с кресла.– Сегодня не день, а марафон. Я с самого утра в бегах!… Я так и не поняла, разговаривал ли ты с зампредом о доме. Что сказал Стамесов?
Сергей Вадимович хохотнул, мужицким жестом почесал затылок и со вздохом ответил:
– Хотел говорить о доме… но… Одним словом, не нашел места для этого чертового дома.
За окнами быстро темнело; заснеженные черемухи в палисаднике уже сделались голубыми, контрастными, снег отчего-то розовел, хотя небо было бесцветным, и Таежное через оконные стекла казалось невсамделишным, как бы нарисованным акварелью.
– Мне надо подготовиться, Сергей,– сказала Нина Александровна и села за свой маленький столик.– Ты когда вернешься?
– После десяти…
6
В школьных, депутатских и других делах Нина Александровна Савицкая, надо признаться, была такой пунктуальной, исполнительной и точной, что ей самой было противно и смешно, когда приходилось раз двадцать за день вынимать из сумочки-портфеля громадный блокнот бюрократического образца. Этот блокнот (вернее, несколько десятков таких) она выклянчила в Ромске у двоюродного брата – майора милиции, как только увидела, что на разлинованной странице блокнота были такие графы – «что сделать», «где быть», «кому позвонить» и «кого вызвать». Понятно, что последняя графа Нину Александровну заставила развеселиться, так как никого кроме двоечников и хулиганов она не могла по-милицейски вызвать в несуществующий кабинет, но все остальные графы она заполняла каждый день до отказа, особенно графу «что сделать», и постепенно привыкла свои бюрократические замашки оправдывать суетливостью и сложностью двадцатого века. Впрочем, время на самом деле было такое напряженное, что человеческая память не могла удержать и четверти необходимых встреч, дел и разговоров.