Последний сон разума - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 22

А ноги Володи с каждым часом продолжали уменьшаться в объемах, хирели прямо-таки на глазах, и к прибытию представителя Книги рекордов Гиннесса со съемочной группой они представляли собою лишь чрезмерно жирные конечности, что совершенно не впечатлило болгарина Жечкова.

— А куда ж ноги делись? — поинтересовался представитель.

— Сдулись, — ответил кто-то из врачей.

— Ну, нет ног, нет и рекорда! — равнодушно ответил Жечка и, щелкнув пальцами, указал съемочной группе на дверь.

— Да как же! — занервничал и.о. главврача. — Вы же их видели сами!

— Видел, — согласился представитель. — Но главное документик! А его нет! Если ноги еще раздуются, то вызывайте, приеду немедленно!

С тем болгарин и отбыл восвояси.

— Готовьте к выписке! — распорядился бывший ассистент, злобно зыркнув на Синичкина.

— Да как же! — возмутился участковый. — Я и ходить-то не могу!

— Каждый день в городе ранят примерно десять милиционеров! Вы занимаете место одного из героев!

— У меня ноги светятся ночью!

— Отправьте его в психиатрическую!

— Я согласен на выписку! — нашелся Володя мгновенно…

В этот же день его выписали и закрыли больничный.

Анна Карловна перевезла мужа домой на такси и нянчилась с ним, как с младенцем, не обращая внимания на злобные подковырки мужа насчет ее пустого немецкого брюха и фашистов родственников.

Ночью ноги Володи опять сковало холодом, как реки льдом, и он уже был признателен жене за то, что она, не помня зла, обвязала больные ляжки пуховыми платками и до утра гладила мужа теплой рукой по голове; а он плакал грустно, расставаясь со своими надеждами на международное признание и генеральское звание. Из всех его фантазий реальной оставалась одна — что Зубов поделится с ним семечками, да и то если майор Погосян распорядится.

На следующее утро Анна Карловна обнаружила ноги мужа совершенно выздоровевшими, во всяком случае, абсолютно такими же, как и до рецидива заболевания — слегка раздутыми в ляжках. Она нежно помазала их бабкиной мазью на живой клетке и помогла мужу натянуть сапоги.

В отделении Синичкина встречали по-разному. Майор Погосян потрепал Володю по плечу, а потом с армянской грустью развел руками и произнес пространную речь о том, что слава портит и что, мол, неизвестно — хорошо или плохо то, что рекорд не состоялся.

Карапетян почесывал свои бакенбарды, ничего не говоря, но про себя считал капитана Синичкина полным ничтожеством, носящим его звездочку, и не по праву.

Как всегда, в два часа состоялся армянский обед, за которым опять доставалось Зубову. Обсасывалась тема о влиянии русской женщины на психологию армянского мужчины. Кое-кто из офицеров даже выразил предположение, что, общаясь с более светлой нацией, кавказский мужчина лысеет в пять раз быстрее, причем не только головой, но также грудью и спиной.

Старшина Зубов попытался было выяснить, какая связь между психологией и облысением, но ему было приказано молчать, однако, заглотнув кусок баранины, Зубов-Зубян произвел демарш, заключающийся в расстегивании форменной рубашки. За столом воцарилось глубокое молчание, когда перед обедающими открылась выдающаяся картина, которую Синичкин назвал про себя «Баран перед стрижкой». Грудь старшины была иссиня-черной, так густо она поросла шерстью. Тело даже не проглядывало сквозь вороной волос, и видавшие виды армяне загрустили, созерцая такое гормональное богатство коллеги.

Зубов предложил продемонстрировать спину или зад, грубо намекая, что степень волосатости на этих частях тела не меньшая, нежели на груди, но милиционеры замахали на старшину руками, а майор Погосян пригрозил, что застрелит идиота, если тот снимет за столом штаны.

Таким образом старшина Зубов в этот день одержал маленькую победу над соплеменниками, и под его многоярусным носом до вечера блуждала высокомерная улыбка.

После обеда майор вызвал к себе Синичкина и произвел с ним служебный разговор.

— Наличие крови на найденной одежде соответствует крови на куске уха, так что преступление налицо! Это факт! — заключил Погосян и широко улыбнулся участковому. — Тебе, дорогой, предстоит выяснить, кому принадлежала одежда, и отыскать труп, от которого урвали кусок уха! Мы всегда рады тебе помочь, но сам знаешь, дел у всех куча, так что справляйся сам!

Синичкин было вяло попытался говорить, что расследованиям он не обучен, что после болезни его фигура еще крайне слаба, но майор прервал подчиненного словами: «Ай, молодца, как хорошо выглядишь!» — и велел приступать к выполнению задания.

— А где коробок? — напоследок спросил Синичкин.

— Какой коробок? — не понял майор.

— Из-под уха? Я обещал отдать!

Вместо ответа начальник так посмотрел на подчиненного, что участковый содрогнулся под его черным глазом и удивительно резво ретировался из кабинета, вдруг задавшись вопросом, почему в отделении, в котором он служит, столько армян.

— В Нахичевани мы, что ли? — вскричал он, впрочем, уже на улице, направляясь к карьеру, возле которого была обнаружена одежда с признаками криминала.

Он не знал, для чего волочется к водоему, чего ему там искать еще, но что делать другое, Володя Синичкин тоже не знал. Он шел вдоль песчаного берега, прислушивался, как по кишкам бродят, урча, газы, рожденные высококалорийной армянской жратвой, и глядел под ноги печально, как верблюд.

Сначала он увидел разодранную сеть и подумал: зачем она здесь, чего ею вылавливать, а потом поглядел на кучу полусгнивших досок, из-под которых выглядывали синюшные пальцы чьей-то ноги.

Я нашел труп! — загордился собою Синичкин, но тотчас осекся, так как досок было слишком мало, чтобы укрыть тело; и наскоро отодвинув гнилье, он обнаружил под ним отрубленную стопу.

Стопа мужская, — машинально определил Володя. — С нестрижеными ногтями.

Еще участкового посетила уверенность, что кусок уха и стопа биологически родственны и что хозяин отчленений покоится на дне карьерном.

Синичкин вытащил из кармана свисток и задул в него со всей силы, привлекая внимание рыбаков, сидящих на другой стороне водоема.

— Вызывайте милицию! — заорал он, вызывая в рыболовах лютое раздражение.

«Да пошел ты!» — синхронно пронеслось у добытчиков в мозгах.

Но среди сотни охальников всегда найдется один порядочный. Отыскался такой и на берегу. Он в прямом смысле смотал удочки и бросился со всех ног к ближайшему телефонному автомату.

Через пятнадцать минут к карьеру прибыл милиционерский газик, из которого выкатился черным пуделем майор Погосян в сопровождении лейтенанта Карапетяна, теребящего свои бакенбарды. Зубову было неинтересно, и он остался в машине слушать радио и лузгать семена тыквы.

— Вот, нога, — развел руками Синичкин.

— Ай, молодца! — обрадовался майор. — И что?

— Видать, от уха, — вывел Володя.

— И что?

— Да в общем, все…

Карапетян вполголоса сказал что-то по-армянски, на что Погосян отреагировал наподобие взрыва фугасной бомбы, заорав по-русски, что таких ругательств даже от своего дедушки Тиграна не слышал, что все обнаглели до беспредела и что он всем одно место на другое натянет!

— Так я не вас, господин майор! — равнодушно оправдывался Карапетян, почесывая баки.

— Синичкин один из вас работает! — еще пуще завопил начальник. — А ты чтобы обрил свою мерзкую рожу сегодня же! Понял?!! — и без паузы: — Завтра натянешь акваланг и пока не выловишь труп, чтобы не выныривал! Скотина такая!..

Далее найденная нога была запакована в полиэтиленовый пакет и забрана в газик, чтобы отвезти отчлененку на экспертизу. Уже из окна отъезжающего автомобиля майор Погосян распорядился, чтобы Синичкин непременно опросил жителей близлежащих домов, не пропадали ли из них люди неведомо. Потом он со всей силы ударил по локтю Зубова, так что семечки из его пригоршни вылетели из окошка и неорганизованно усеяли осенний берег. Старшина нажал на педаль газа, и машина, завывая сиренами, рванула с места.

Целый день Синичкин послушно обходил дома микрорайона и беседовал с разными жителями, в основном стариками и старушками, которые находились на пенсии, а потому знали много.