Последний сон разума - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 34

— Ай, молодца! — похвалил майор. — Из-за этого палил? Праздновал?

— Нет.

— Чего же?

— Тут дело такое… — все не решался объяснить Володя.

— Чего мнешься-то? — чуть грубовато поинтересовался Зубов.

Синичкин за хамоватый тон хотел его вздуть, но вспомнил, что тот теперь младший офицер, а потому спустил ему грубость.

— Кошмар здесь произошел.

— Какой?

Синичкин собрался с духом и сообщил:

— Сотню новорожденных здесь порешили!

— Чего? — грозно спросил майор.

— Чего? — с удивлением отнесся к сообщению Зубов.

— Тут, в метрах двухстах отсюда, детишек грудных поубивали, целую сотню!

Майор Погосян в этот же самый момент решил, что Синичкин тронулся умом, и обеспокоился уменьшением личного состава. Карапетян — немой, этот сошел с ума!

— Где, ты говоришь, младенцы?

Синичкин указал рукой в перчатке на самый берег, и даже издалека Погосяну показалось, что от снежка к небу поднимаются всполохи красноватого цвета, а потому он зашагал к указанному месту быстрым шагом, так что Зубов и капитан поспевали за ним с трудом.

Они достигли указанного Синичкиным места и побелели лицами. Такого зрелища милиционеры еще никогда не наблюдали в своей жизни, а оттого склонились в разные стороны и отдали сугробам свои завтраки.

Минут пятнадцать майор Погосян бродил вокруг младенческих останков, то и дело прикрывая рукой рот, чтобы не вскрикнуть.

— Да что же здесь, в конце концов, произошло?!! — не выдержал начальник.

— Может мне кто-нибудь объяснить?!!

— Детишек сотню побили! — пояснил Синичкин еще раз.

— Без тебя вижу! — заорал майор. — Кто?!! Откуда они взялись, эти детишки?!!

— Из озера, надо полагать!

— Ты что, окончательно сдурел?..

И Погосян и Зубов смотрели на Синичкина, как на окончательно выбывшего из их рядов товарища. В их взглядах уживались и раздражение, и жалость.

— Я не сдурел, — обиделся участковый. — Мне об этом Карапетян записку написал. Он сообщил, что на дне озерном обнаружил икру, в которой поспели человече-ские зародыши. Мол, что не икра это вовсе, а яйцеклетки женские. Может, опыт какой ученые проделывали?

— Точно! — Погосян хлопнул себя ладонью по лбу. — И мне Карапетян писал. Я думал, что бред это после шока! Ну дела…

Зубов вытащил из кармана горсть семечек и стал лузгать их, сплевывая кожуру здесь же, среди человеческих останков. Не успел он сгрызть третье семя, как майор подскочил к нему, в два коротких движения сорвал с него прапорские погоны и заорал:

— Сука! Падаль! Ограниченная свинья! Век тебе ходить в старшинах! Сдохнешь старшиной!

— За что?!! — не понял Зубов.

— За глумление, за черствость души, гадина ты этакая!

Майор ходил кругами и тяжело дышал.

— Чтоб я этих семечек больше не видел! А то заставлю с кожурой мешок сожрать! Понял?

— Понял, — понурил голову Зубов и подумал: отчего они, армяне, такие горячие?

— Кто детей убил? — вскинул руки Погосян.

— Я так думаю… — ответил Синичкин. — Я думаю, вороны это… Хотите посмотреть?

— А ну, пойдем!

Милиционеры взобрались на пригорок, под которым разгуливали тысячи черных птиц. Сейчас вороны чистили свои перья от кровавых брызг и зачищали об острые предметы клювы.

Майор Погосян достал из кобуры «Макарова» и снял его с предохранителя. Потом выразительно посмотрел на Зубова, заставив того перевести затвор «Калашникова». Синичкин вставил в свой «ТТ» новую обойму.

— За детей! — молвил Погосян. — Огонь!

Они стреляли, пока не кончились патроны.

Застигнутые врасплох вороны погибали на месте. Пули разрывали их сытые тела на части, и кровь брызгала в разные стороны. Птицы не каркали, а погибали молча, как будто знали, что смерть неминуема и нечего шум поднимать.

Офицеры еще долго жали на курки, даже тогда, когда кончились боеприпасы.

— Доставай лопаты из машины! — распорядился Погосян.

— Зачем? — удивился Зубов.

— Закапывать детишек будем. Ведь никто их не видел здесь? — оборотился командир к Синичкину.

— Думаю, что нет.

— Вот пусть ученые и отвечают за свои эксперименты! А мне на территории сотня новорожденных трупов никак не нужна!

— Да, — подтвердил Синичкин. — За такое по головке не погладят! За погибший детский сад самих за решетку упекут.

— Доставай лопаты! — рыкнул Погосян, и Зубов собакой бросился к газику, из которого выудил две лопаты и кирку.

— Всего две лопаты, — развел руками несостоявшийся прапорщик.

— Ты будешь рыть киркой! — скомандовал майор.

Милиционеры принялись вскапывать мерзлый грунт, то и дело оглядываясь, чтобы никто не застал их за этим по меньшей мере странным и ужасным занятием.

Погосян то и дело отворачивал лицо и срыгивал в снег какой-то зеленью — все запасы желудка были давно исчерпаны.

Ишь ты, дрянь какая из меня лезет, — думал майор, закапывая косточки поглубже. — Ишь какого цвета она!.. Может, с организмом у меня чего не в порядке?.. Болезнь какая?..

Синичкин копал с прилежанием. Рвота его не мучила, но когда он обнаружил припорошенную снежком крошечную детскую ручку с малюсенькими пальчиками, слезы хлынули из его глаз водопроводными струями и он заскулил еле слышно от больших нечеловеческих мук.

Зубов орудовал киркой от плеча. Старался работать на совесть, дабы произвести впечатление на начальника — зная добрый нрав майора, он рассчитывал уже к вечеру возобновиться в прапорщиках.

Через час братская могила была сооружена и милиционеры отдыхали здесь же, усевшись прямо в снег.

— Сгоняй, Зубов, в магазин, поллитру купи! Помянем детишек!..

Не заставляя майора повторять просьбу дважды, Зубов рысцой ускакал к новостройкам, а офицеры остались по-прежнему сидеть в снегу.

— У тебя есть еще патроны? — спросил Погосян.

— Еще обойма, — закивал Синичкин.

— Пойдем.

Майор встал и вновь обнажил свой «Макаров», засунув в него новую обойму. То же самое сделал и капитан Синичкин. Они вновь забрались на пригорок, под которым раскинулось вороное воронье море. Птиц было такое количество, как будто они с каждой минутой размножались в геометрической прогрессии. Расстрелянных видно не было. Вероятно, они стали пищей для своих собратьев.

— А как же с учетностью боевых припасов? — поинтересовался Синичкин

— На учебные стрельбы спишем! — отмахнулся Погосян.

— Идея хорошая!

— Их бы напалмом, как в Карабахе!

— Вы же там не были.

— Слышал.

Офицеры постояли несколько секунд в тишине, а потом, подняв прицельно пистолеты, вновь стали расстрельной командой, получая от дергающихся стволов удовлетворение, а от кровавого месива под пригорком удовольствие.

Вернулся Зубов. Он установил поллитровку в сугроб, вставил в «Калашников» новый рожок и присоединился к товарищам, поливая очередями дьявольское отродье.

Когда милиционеры отстрелялись, то сели пить водку. Разлили по пластмассовым стаканчикам. Зубов достал из-за пазухи промасленный сверток, в котором содержался квадратный кусочек сала, порезанный дольками.

— За убиенные невинные души! — произнес Погосян. На его глаза навернулись слезы, но он волевым порывом удержал их и выпил водку одним глотком. Взял кусочек сала и пососал его немного.

Зубов с Синичкиным тоже выпили и тоже закусили.

Вновь разлили, и вновь Погосян сказал тост:

— За их родителей!

— За ученых, — уточнил Зубов.

— Скотина ты все же! — почти беззлобно выругался майор, но про себя подумал, что армяшка прав, что у этих детишек нет родителей, которые бы могли пролить за их упокоенные души слезы, а потому в свою очередь уточнил:

— За тех, кто дал им жизнь!

— За Бога! — вырвалось у Синичкина, и он посмотрел на серое небо.

— Ага, — согласился Зубов и выпил.

— А теперь все в отделение. Только день рабочий начался, а вы уже нажрались!

— А можно я домой заскочу на минутку? — попросился Синичкин. — А то, когда карапетяновский язык нашел, провалился под лед. Воды холодной сапогами черпанул. А вы знаете, ноги у меня больные, боюсь, опять пухнуть начнут.