Последний сон разума - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 39

Участковый сделал большой вдох всей грудью, и его тело, с огромными ногами, каждая по два центнера весом, потихонечку, словно наполняясь водородом, стало выскальзывать из-под одеяла, пока целиком не зависло над кроватью, совершенно нагое.

Я взлетел, — констатировал капитан милиции. — Я левитирую. А откуда я знаю такое слово — левитирую?..

Мысль Володина остановилась, все вопросы унялись, сложившись в правом полушарии до времени, и участковый Синичкин, словно дирижабль, выплыл в открытое окно навстречу пространству.

Его тело медленно вращалось вокруг собственной оси, как спутник, а потому он увидел в окне изумленную физиономию зека Гаврилы Петровича. От обалдения тот помахал уплывающему милиционеру рукой, а Володя, не помнящий зла, сказал про себя тихо: «Включить иллюминацию», — и тотчас засветился обеими ногами, словно лунным светом наполненный.

— Полный вперед! — шепотом проговорил Синичкин и поплыл над ночным городом.

Ах, как приятен ночной морозец, отмечал он. Как хорошо вот так вот плыть над городом и не быть никому и ничем обязанным. Вот прелесть невиданная этот полет!

Володя летел бесцельно, просто наслаждаясь своей легкостью, а потом он вспомнил о том, что отец, и заволновался по обязанности, впрочем, не слишком сильно, зная, что его Анна Карловна со всеми тяготами справится и вырастит ему хорошего сына.

Не успел он подумать о семействе, как вдруг узнал свое окно, на раму которого он в свое время собственноручно прибил термометр в виде птички колибри. Медленно вращаясь, Синичкин подплыл вплотную к окну и за-глянул в него — темное. Он рассмотрел спящую жену, а рядом с ней детскую кроватку.

Ай ты, как хорошо! — отметил про себя капитан. — Идиллия!..

Неожиданно в окне появилось лицо его сына. Оно вы-скочило так резко, что участковый перевернулся через голову, а потом засмотрелся на своего сына Семена Владимировича, улыбающегося, показывающего из-под алых губок беленькие зубки.

— А у мальчика уже волосики выросли, — отметил отец, помахал сыну на прощание, отлетел от дома в сторону и, подхваченный легким ветерком, полетел далее.

Он приплыл в центр города и в старом доме, в одиноко горящем окне, рассмотрел своего начальника майора Погосяна. Тот сидел за столом, уставленным бутылками из-под шампанского и остатками армянского ужина, в обществе какой-то женщины, которая была пьяна и одета в один бюстгальтер. Женщина, кривя ртом, то и дело засыпала, а Погосян дотягивался волосатой рукой до ее груди и будил зачем-то, хотя тоже был нетрезв очень и хотел заснуть.

— Здрасьте, товарищ майор! — поздоровался Володя через открытую форточку.

— А, это ты, Синичкин, — признал командир. — Летаешь?

— Летаю.

— А я, вот видишь, тут с женщиной!

— А я преступление раскрыл про убийство татарина.

— А мне докладывали, что ты напился и пистолет потерял!

— Врут, товарищ майор! Нападение на меня было. Я сознание потерял, а меня ограбил преступник. А главврач нашего госпиталя не любит меня, вот и сфальсифицировал экспертизу, что я пьян был. У меня же теперь ребеночек, а они меня с уголовником в одну палату сунули и сульфу колют. Это, надо вам сказать, очень больно!

— Непорядок! — мотнул головой Погосян. — Разберемся завтра же! Мы не позволим, чтобы нашего сотрудника третировали! Так что можешь лететь спокойно обратно в больницу, я сам лично тебя навещу!

— У нас там и Карапетян лежит! — вдруг вспомнил Синичкин.

— И его навестим…

Володя уже хотел было улетать, как майор Погосян поинтересовался, отчего у капитана ноги светятся.

— А я сам того не ведаю. Они отдельно от меня живут. И в них кто-то живет, зреет до срока!

— Понятно, — захлопал черными глазами командир и опять потянулся пальцами к груди клюющей носом бабы.

Володя развернулся и поплыл в обратную сторону. Он дышал морозом, но самому холодно не было, он даже, как пловец, зашевелил огромными ногами, а руки задвигались кролем.

— Легок на помине! — обрадовался Синичкин, увидев летящего навстречу лейтенанта Карапетяна. — Как дела?

Карапетян затормозил, открыл рот, и из него вывалился огромный лиловый язык.

С полметра, — подумал капитан. — Как у варана прямо.

— Говорить будешь! — подбодрил Володя. — Выглядишь хорошо! К Погосяну летишь?

Карапетян кивнул.

— Лучше его сейчас не трогать! С женщиной он. А завтра навестит нас! Полетели обратно!

Карапетян вновь кивнул, и они вдвоем, как добрые друзья, полетели восвояси.

Возле госпиталя они расцеловались, и каждый влетел в свое окно.

Синичкин отключил иллюминацию в ногах, вплыл под одеяло и заснул успокоенно.

Проснулся капитан оттого, что задыхался. Грязное полотенце глубоко влезло в горло, а привязанные к кровати руки не могли освободить рот и вдобавок затекли до синего цвета.

На кровати возле окна, освещенный утром, сидел по-турецки Гаврила Петрович и улыбался, глядя на мучения Синичкина.

— Ы-ы-ы! — промычал участковый от беспомощно-сти. — Ы! Ы! Ы!..

— Ну чего ты злишься? — поинтересовался зек. — Подумаешь, ночь с кляпом пролежал!.. Да, кстати, приснилось мне, что летаешь ты со своими свинячьими ногами. И как ты с такими ляжками жену приходуешь?.. Ведь не достать же?..

— Ы-ы-ы!..

— А ноги-то у тебя опять ночью светились. Главврач сказал, что, наверное, отрежут их тебе скоро! Такими ногами ты всю ментовскую позоришь!

Гаврила Петрович еще пуще заулыбался своей шутке и широко зевнул. Затем попытался было чихнуть, силился отчаянно, но из этого ничего не получилось, он лишь пошевелил носом с торчащими из него волосьями и по-чмокал языком.

— А ты говоришь, опетушить! Легко ли это?

Далее зек стал объяснять Синичкину, что петушение дело серьезное, что для такого предприятия нужно иметь определенную конструкцию зада, какая сложилась именно у Володи, и вполне вероятно, что он, Гаврила Петрович, воспользуется случаем и пронзит мента своим вооружением по причине длительного несоития с женщиной.

Участковый лежал прикованным и продолжал мычать в бессильной злобе.

— Пожалуй, начну, — объявил урка и стал стягивать пижамные брюки, демонстрируя свое вооружение, такое же разукрашенное всякими наколками, как и руки.

В тот самый момент, когда естество Гаврилы Петровича взводилось к действию, дверь палаты была вышиблена решительным плечом и внутрь ввалилось с десяток парней в бронежилетах и масках. В руках мальчики сжимали резиновые дубинки, а кое-кто и небольшие автоматы.

Один из маскирующихся, самый маленький, с круглым пузиком под жилетом, прыгнул через всю палату к Гавриле Петровичу и, взмахнув резиновой дубинкой, словно саблей, рубанул ею по органу, который уже был приведен в полную готовность.

— А-а-а-а! — заорал зек отчаянно. — Что делаете, падлы! На кого руку подняли!

Гаврила Петрович схватился за раненый пах и сковырнулся в постель, где продолжал корчиться в муках и шипеть ругательства в адрес напавших.

— А ну, заткнись! — вскричал маленький с пузиком, и Синичкин почувствовал в его голосе до боли знакомое и родное. — А то сейчас палкой все зубы выломаю, мурло поганое!

Зек насколько можно притих, а в палате появился встревоженный главврач и, сделав строгое лицо, почти властно прокричал:

— Что здесь происходит? Вы что, с ума сошли?! Да знаете ли, куда вы ворвались?!! Отвечать!

Майор Погосян, а именно его голос распознал Синичкин, стянул с лица маску и, приподняв верхнюю губу, обнажив металлические зубы, медленно двинулся на главврача:

— Ты, врачило гнилое, нашего парня мучаешь! Нашего смелого парня, который претерпел в схватке с преступником!

— Приказываю! — не пугался главврач. — Немедленно покинуть помещение военного госпиталя! Или…

— Что — «или»?..

Погосян придвинулся почти вплотную к бывшему ассистенту и дыхнул на него перегаром, густо перемешанным с чесноком:

— Ты, маленький, пугать свою задницу будешь! Ты кто такой?.. Ты хоть одну звезду на своих погонах вырасти, а потом на майора Погосяна пасть разевать будешь!