Пространство Готлиба - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 8

До свидания!

Заканчиваю это письмо, чтобы тотчас начать следующее!

Ваш Евгений Молокан

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

Отправлено 30-го ноября

по адресу: Москва, Старый Арбат, 4.

Евгению Молокану.

Дорогой Евгений!

Если еще недавно я была уверена, что вы меня в силу каких-то причин мистифицируете, то сейчас всеполностью убеждена в достоверности происходящих с вами событий!

Прочтя ваше письмо, я тотчас натянула на руки резиновые перчатки, которыми пользуются во всем мире уборщицы, а также посудомойки, и выкатилась на своей коляске на улицу. Погода сейчас стоит промозглая, самая что ни на есть осенняя, а перчатки оберегают руки от грязи, от мерзкого проникновения ее под самую кожу… Честно сказать, я направилась в шавыринскую библиотеку, где заказала себе медицинскую энциклопедию. Пролистав ее в нужном месте, я так и не нашла Hiprotomus'a Viktotolamus'a, а потому, собравшись с силами, доехала до местной клиники.

Откровенно говоря, делать мне это вовсе не хотелось, так как мой врач, Ангелина Войцеховна, женщина лет сорока пяти, отличается суровостью характера, переизбытком мужских гормонов в мыслях, а вследствие этого некими нетрадиционными пристрастиями к особям женского пола, с каковыми частенько приходится бороться, дабы не стать их жертвой. К этой характеристике можно еще присовокупить, что она на досуге исполняет обязанности медэксперта в уголовной полиции нашего поселка.

– Ах, милочка моя! – Ангелина Войцеховна наполняет свой взгляд безмерным состраданием. – Сколь несправедливо бытие! Как зачастую сурово обходится с нами жизнь! Сколь часто я вас вижу, столь мне хочется приласкать вас, обнять крепенько! Как вам, вероятно, трудно приходится, когда нет рядом сильного друга, способного облегчить ваши страдания и утолить жажду чувственного наслаждения!

– Ангелина Войцеховна! – отвечаю я в таких случаях. – Я девушка сильная и справлюсь с трудностями. Да и тело мое в том месте, которое вас интересует, ничего не чувствует вовсе, поэтому я в такие минуты представляю из себя хоть и красивый, но все же труп! Я же вам об этом говорила!

– Это правда? – всякий раз спрашивает врачиха.

– Абсолютная, – подтверждаю.

– Ах, несчастная! Неужели – труп! – вздыхает она, и на этом обычно заканчиваются ее маленькие странности.

Дорогой Евгений!

Сейчас я вам косвенно призналась, что мне, к несчастью, недоступны некоторые женские радости, но я вовсе не стесняюсь этого перед вами, так как знаю, что и вы спинальный больной, что и ваши бедра холодны и нечувствительны, как мрамор… Однако мы с вами люди сильные и на своем опыте знаем, что чувствительность нервных окончаний не есть самое главное в природе ощущений. Есть еще и душевные окончания, способные ощущать более тонкие материи… Однако в сторону отступления!

Я поинтересовалась у Ангелины Войцеховны Hiprotomus'oм Viktotolamus'oм, и она подтвердила существование такого насекомого, крайне редко встречающегося в природе.

– А что такое? – спросила она вяло. – Откуда вы знаете про него?

– Да ничего, собственно. В научно-популярной периодике встретился.

– Ага, – поняла врачиха и потеряла ко мне всяческий интерес.

Не знаю, Евгений, жалеть мне вас или, наоборот, завидовать. Если верить столь небольшой статистике об этом насекомом и применить ее к вам, то следует, что в вашем организме могут происходить и, вполне вероятно, уже происходят изменения, способные развеять скуку. Пример тому – случай с мальчишкой!.. Поэтому советую вам не вешать носа, а наоборот, настраиваться на самое интересное будущее, о котором мне важно знать все!

На этот раз не собираюсь жаловаться на свою скуку, так как и следа от нее не осталось. Во-первых, мне очень помогают ваши письма, без которых я уже вряд ли представляю свое существование. Нет, правда! Особенно меня вдохновила описанная вами эротическая сцена. Вы подали ее так тонко и неплотоядно, а вместе с тем чувственно, что я удостоверилась в вашей мужской сущности и в том, что, несмотря на несчастие, происшедшее с вами, мужское сохранилось в вас, не претерпев роковых изменений.

Очень болела за вас, когда читала те строки, в которых вы говорите врачу, что причина вашей неподвижности – стрела!

Я знаю об этом, вернее, я читала и смотрела различные кинофильмы о том, как японцы стреляют из своих национальных луков в русских. Еще я знаю, что делают они это в исключительных случаях, когда хотят выказать особое уважение к врагу, к его будущей смерти. Если я правильно информирована, самураи практикуют два вида стрел – серебряные и золотые. Золотые берегутся для особо выдающегося солдата. Если это не секрет, то напишите мне, пожалуйста, какой стрелой вам повредили позвоночник…

Третьего дня мне пришел телевизор. Ах, да!.. Я же вам еще не сказала, что выписала телевизор по почте. И представьте себе, раздается утром звонок, и рабочие вносят его, черный и большой, в мой дом. Руководила рабочими почтальонша Соня, очень тактичная к моему недугу, а оттого желающая быть мне другом. Люди маленького роста почему-то всегда хотят дружить, и Соня тоже не исключение. А я вовсе не против переброситься словечком-другим с кем-нибудь на досуге.

– Я очень рада за вас, Анна! – сказала Соня, когда мы выбрали для телевизора место около зеркала и, включив его, уселись за столом выпить по рюмочке. – Я, честно говоря, боялась, что вы окончательно затоскуете. А так хоть будете следить за событиями, происходящими в мире.

– Вот что, Соня! – сказала я почтальонше, щелкая пультом. – Тут я как-то нашла на пороге дома ящик или футляр. Не знаю, что с ним делать.

– Какой ящик? – удивилась Соня.

– Да вот он стоит, у дверей! Странный какой-то!..

Соня приблизилась к футляру и принялась рассматривать его, впрочем не приближаясь вплотную.

– Бархатом обит черным! – констатировала почтальонша. – Чего в нем странного?

– Есть ли у нас в Шавыринском стол находок?

– Нету, – уверенно ответила Соня. – У нас в Шавыринском никогда не было стола находок. Открывали?

– Нет, – ответила я, снова щелкнув пультом.

– Зря.

– Вещь чужая.

– Но ведь хозяина нет, – возразила Соня, присев на корточки и поглаживая бархат футляра ладонью. – А что, если в ящике взрывное устройство?!.

– Какие глупости, Соня! – рассмеялась я.

– Зря смеетесь! – обиделась почтальонша. – Японцы во время войны такие штучки выделывали! Вот мой брат Владимир Викторович был сапером во время войны…

– Война пять лет назад закончилась! – прервала я. – И потом, если в ящике бомба, зачем его открывать? Ведь взорвется же! В ваших словах нет логики!

– Это верно, – согласилась Соня, убирая от ящика руки. – Логики мало… Может быть, брата позвать?.. И потом, что будете делать с футляром?

– Не знаю, подожду несколько дней, вдруг хозяин объявится. А брата звать нет необходимости.

– Может, и объявится, – согласилась почтальонша, раскланиваясь в дверях. – Вы бы хоть газетку какую выписали или журнальчик иллюстрированный!

– Так у меня же теперь телевизор!

– Телевизор телевизором, а пресса прессой! Ну да дело ваше!

Соня ушла, а я четыре часа кряду просидела перед телевизором, смотря наперебой все каналы, отрывая по пять минут от каждого, словно боясь пропустить что-нибудь интересное, чего уже никогда не увижу.

Поздним вечером, лежа в своей кровати, я прислушивалась к звукам осеннего дождя. Люблю осенний дождь. Есть в нем какой-то драматизм, какое-то бесконечное уныние, тоска по потерянному цветению. Тихое "ш-ш-ш-ш" за окном убаюкивает, и кажется, что все цветные минуты жизни уже позади, что осталось время лишь для того, чтобы осмыслить красочные мгновения и признаться – принесли ли они тебе удовлетворение или оставили даже воспоминания обездоленными… Ах, далее я заставляю себя не думать, так как очень боюсь неутешительных для себя признаний. В такие минуты хочется безудержно рыдать, ища мокрым носом руки матери, тыкаться ей в грудь, чтобы она защитила тебя, приласкала, отогнав лишь одной улыбкой твои проблемы и посмеявшись над ними, как над несуществующими мифами, успокоила бы, что жизнь твоя только начинается, что все еще впереди, и радости еще придут, и настоящие невзгоды…