Родичи - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 21
Всю остальную дорогу молодой человек провел с закрытыми глазами, хотя, как чувствовал Ахметзянов, не спал.
– Шереметьево проезжаем! – зачем-то сообщил патологоанатом. – Самый крупный на территории России аэропорт… Химки… Город такой…
На въезде в столицу их остановили и учинили допрос.
– Зачем в Москву? – спрашивал капитан без лица, которое было надежно упрятано в огромный цигейковый воротник.
– Надо, – ответил Ахметзянов.
– Я тебе дам «надо»!.. – Голос капитана засобачил, а руки всунули в кабину дуло «АК», которое как раз пришлось на уровне виска прозектора. – Какого х… в Москву!!!
– Сколько? – Патологоанатом полез в карман за деньгами.
– А мне не надо! – рявкнул капитан, и из воротника высунулся сизый нос.
– Ты у меня на морозе стоять будешь, ждать, пока лаборатория прибудет медицинская. Ты же пьяный, сволочь!
В эту секунду с Ахметзяновым произошла перемена. Он не спеша открыл дверцу «москвича», выбрался наружу, указательным пальцем отодвинул дуло автомата, упертое в самую грудь, и сказал голосом, посаженным на связки:
– Ты – кусок сала! Ты кого пугаешь, мразина! – Получилось страшно. – Ты в кого свою пукалку тычешь, гниденыш!!!
Имея полный рожок патронов и патрон в стволе, мент чувствовал себя комфортно, но кусок носа набрякал кровью на глазах…
– В машину!!! – заорал капитан. – Загашу вмиг!
Ахметзянов продолжал надвигаться.
– Меня пугать!.. Да я в Афгане шестнадцать духов спать положил, пока ты до папкиного х… тупой головкой еще не доставал… А ты в меня!..
Прозектора заклинило.
Если бы в данный момент удалось раздвинуть воротник капитана, то представилась бы миру физиономия лилового цвета. Парень понимал, что если не разрядить обойму прямо в морду уроду с «москвича», то его, тридцатилетнего, удар хватит.
В этот момент из «скворечника» выбрался жирный майор и, находясь еще на почтительном расстоянии, прокричал:
– Отставить, капитан! Отставить!
Как часто бывает в России – разобрались.
Майор тоже служил в песках, сам был нервным, а потому испытывал братское чувство к Ахметзянову. Но и капитан был ветераном, вот ведь какая штука, только войны чеченской, а значит, тоже своим. Все трое имели по одинаковой медали, а потому договорились вечером встретиться в ресторане гостиницы «Звездочка», чтобы примириться окончательно.
Капитан махал крагой вслед удаляющемуся «москвичу» и думал о том, что жизнь в стране скотская, сшибает лбами самых достойных людей. Уже светало, и в домах зажглись окна. Мент оглядел спальный район и подумал несправедливо: «А эти спят, суки!..»
Остановились в гостинице «Звездочка», в двухместном номере.
Изо всех щелей сквозило холодной Москвой, но все же настроение от столицы было приподнятое, и Ахметзянов, насвистывая «Танец с саблями», отправился в душ, где долго плескался в жесткой столичной воде, четырежды спускал воду из бачка, а потом скреб одноразовой бритвой свои щеки.
Студент Михайлов в это время сидел против окна и смотрел на то, как падает снег. Ему вспоминался ночной образ человека, ударившего рельсом о дерево. Молодой человек был бледен, волосы его сбились в колтуны, и выбравшийся наконец из ванной Ахметзянов, разведя руками, сказал:
– Разве так можно, милый господин А.! Вы в столице, а на лице – похороны! Отправляйтесь-ка в душ и приведите себя в порядок!
Студент Михайлов удалился для гигиенических процедур, а прилегший на кушетку Ахметзянов задумался о том, что его знакомец несколько устал и выглядит потрепанным.
Между тем прозектор достал из кармана записную книжку, набрал номер телефона и попросил Альберта Карловича.
– Это Ахметзянов, – сообщил патологоанатом, когда в трубке затрещал старческий голос. – Рустем… Как же не помните!.. Я – сын Аечки…
Его вспомнили. Вернее, вспомнили Аечку, которую этот самый Альберт Карлович распечатал, как поллитра «Столичной», лишь только она закончила училище и пришла в Большой. Впрочем, мать никогда не говорила об этом человеке плохо и до самой смерти уверяла сына, что Альберт Карлович всегда поможет, стоит только попросить! «Он очень важный человек в Большом!» – говорила мать.
– Сын Аечки? Сын Аечки Ивановой?!! – В голосе старика было столько радости, что и Ахметзянов заулыбался.
– И как она, наша Аечка? – продолжал радоваться старик. – Вот ведь как бывает!
– Аечка умерла, Альберт Карлович!
– Как умерла?! – Старик поперхнулся.
– Двадцать четыре года назад.
– Ой-ей-ей! – проплакал старческий голос. – Двадцать четыре года… – Вздох. – Все мы гости на этой земле!
– Да-да, – печально подтвердил Ахметзянов. – На сцене и умерла…
– На сцене… – повторил старик. – Ай-ай!.. Что же тебе, сынок, от Альберта Карловича требуется?
– Дело в том… – Патологоанатом замялся.
– Говори, не стесняйся! – подбодрил Карлович.
– Я гения отыскал! – выпалил Ахметзянов. – Нижинский!
– Прямо-таки Нижинский. – В голосе увяло.
– Посмотрите?
– А чего ж не посмотреть! Сегодня в двадцать ноль-ноль, с пятнадцатого подъезда вход… Ахметзянов твоя фамилия, говоришь?
– Так точно.
– А «Нижинского»?
– Вацлав… Фу ты!.. Михайлов… Михайлов его… Студент…
– Михайл-ло-ов, – записал Альберт Карлович. – Питерский, значит… Двадцать второй класс, – уточнил и повесил трубку.
Как только трубка легла на рычаг, из ванной явился молодой человек. И было у Ахметзянова такое ощущение, что студент как будто с курорта вернулся, но не с южного, а откуда-нибудь из Финляндии. В каждом глазу по озеру, кожа нежна, как у младенца, и бела, словно у Екатерины Второй!.. Волос к волосу… Будто и не было ночи бессонной!..
Ахметзянов уже не помнил о чудесном возвращении с того света студента Михайлова, а потому строил сейчас фразу в мозгу, которую, выстроив, сказал:
– Итак, господин А., час «икс» настал! Мне только что звонили и подтвердили ваш сегодняшний показ в Большой театр! Можете обнимать меня и целовать!
Патологоанатом на глазах превращался в балетных дел мастера со всеми ужимками, присущими деловым людям возле самого тонкого изо всех искусств.
– В двадцать ноль-ноль решится и ваша, и моя судьба!
– Хорошо, – безучастно ответил студент Михайлов, сел на стул и продолжил просмотр падающего снега.
Такой покладистостью Ахметзянов был обрадован. Что-то внутри говорило ему о наступлении самого главного в жизни, а потому всю его физиологию слегка потрясывало…
– Так, – он посчитал деньги. – Ложитесь и отдыхайте, а я на Герцена за лосинами и тапочками.
Уже в дверях прозектор попросил:
– Вы уж никуда не отлучайтесь, пожалуйста! Здесь столица, а вы без памяти!
Студент Михайлов кивнул головой и уже из-за двери услышал:
– Поспите хорошенько!..
Он сидел и глядел в зиму, в наступивший день, в небо с его молочными облаками. Студент Михайлов ни о чем не думал, ничего не вспоминал, а просто смотрел.
Ахметзянов застал его в той же позе, в какой оставил, уходя.
– Вы что ж, так и не отдыхали? – Он сгрузил со своих рук два огромных пакета. – Я же вас просил выспаться!
– Я прекрасно себя чувствую.
– Уверены?
Молодой человек кивнул.
– Я тут поесть принес!
– А водки нет? – Студент Михайлов вспомнил Розу.
– Вы – алкоголик? – В животе у Ахметзянова натянулись кишки.
– Нет.
– Тогда зачем?
– Просто.
У патологоанатома отлегло от сердца, и он принялся раскладывать на столе всякую еду. Будучи холостяком, он тем не менее имел хозяйственную жилку, и все на столе получилось вкусно.
– Что я буду танцевать? – поинтересовался молодой человек, почувствовав сытость.
– А то, что у меня в морге. Импровизацию. – Ахметзянов обернулся и вытащил из пакета свежий номер «Российского балета». – Вот вам для багажа. Картинки посмотрите!
Молодой человек полистал журнал, не выразив при этом ни единой эмоции, закрыл его и опять уставился в окно.
– Там что, голые женщины ходят? – поинтересовался прозектор.