Родичи - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 38
Тогда она хлопала по его черному носу, фыркала и злилась шуточно.
Так, в безмятежных ласках, проходили дни и недели.
А как-то раз она пришла, скинула покрывало и показала медведю свой живот – круглый, как луна. Зверь подумал, что женщина переела небесных осадков, что с ним тоже такое случается, но что-то сообщало ему – дело вовсе не в еде, просто в женском животе поселился детеныш и проживает, как он когда-то жил в материнском чреве.
И тогда он перестал скакать по пескам жеребцом, а возил наездницу степенным слоном, стараясь не растревожить набухающую плоть.
Он по-прежнему облизывал ее с головы до ног, но соитию женщина положила конец, так как чрезвычайно боялась за наследника Иакова, живущего в ней. Лишь ласки одни. Зато ласки осуществлялись без запретов…
А однажды, когда он ждал ее, разлегшись в мнимой тени кустарника, и подремывал в мечтах об орхидеях ее груди, какой-то мальчишка, забравшийся слишком далеко от племени, вдруг увидел его и, пустив струю, побежал со всех ног, обмоченный, вопящий от ужаса.
– Ассирийский медведь! – оповещал он пески. – Ассирийский медведь!!!
Через десять лет мальчишка сделал в Египте карьеру глашатая. Его голос был слышен в конце земель. Через двадцать лет, перебравшись в Рим, он сообщал только Цезарю, а через тридцать – жирный и огромный, как свинья, потерял голос и мог испускать только газы. Но сие у него получалось так громко, что целые кварталы колебались, словно от землетрясения…
А пока он бежал с ужасающим известием, поднимая на ноги мужчин, вооруженных мечами и копьями, на травлю людоеда, пожирающего детей.
И на медведя началась охота.
Его выслеживали, рыли ямы и ловушки, стреляли в него из лука и бросали копья, а он, гонимый и израненный, все брел за родом человеческим, выискивая носом своим средь вражьих запахов ее аромат…
Она переживала отчаянно. Муж жалел ее, ласково глядя на растущий живот.
– Я люблю тебя! – говорила она.
Он гладил ее по щекам, а она по полночи расчесывала его длинные, до плеч, волосы.
А как-то раз на рассвете, услышав нестерпимый рев зверя, она взмолилась, чтобы медведя не убивали!
Сердце ее стучало столь громко, что муж удивился тому, как женщины могут любить, и с этого момента вознадеялся на женское племя – сострадательное и ослепленно любящее.
Более на медведя не охотились, но и Иаков не приходил к ней по ночам…
…Она обнаружила его израненное тело. Белая шкура была сплошь в кровавых дырах, из которых торчали обломки стрел.
Он разлепил веки и посмотрел на нее мутными глазами.
Она пришла, обрадовался зверь. У нее большой живот, и она скоро родит.
А у него не было даже сил, чтобы подняться на лапы.
С собою женщина принесла мешок, в котором были всякие штуки.
Первое, что она достала, были щипцы, которыми женщина принялась вытаскивать из ран обломки стрел. Брызгала кровь, медведь постанывал, а из ее глаз текли слезы сочувствия.
Потом она посыпала раны каким-то порошком и вытащила из мешка кусок мяса.
А он, лишенный сил, не мог его жевать. Тогда женщина сняла покрывало, обнажив увеличившиеся груди, взялась рукой за правую и дала медведю.
В небо зверю брызнула тоненькая струйка, похожая вкусом на материнское молоко. Но это еще не было молоком, а только молозивом, но чудесным – эликсиром его жизни, с каждым глотком которого боль уходила, а сил в мускулистых лапах прибывало.
А потом она ушла…
Ее не было пять дней…
К нему слетелись падальщики, сотни падалыциков. А со спины подкрался варан и попытался прогрызть шкуру.
Он уже терял сознание, когда услышал ее крики. Она кричала так надрывно, что ему удалось подняться на лапы, мотнуть головой, разгоняя падалыциков…
А затем он опять упал, придавив до смерти варана…
Она все-таки пришла. С ней был человеческий детеныш, как она считала, очень похожий на мужа Иакова.
Ребенок не хныкал, а лежал на песке, пригретый солнцем, пока она кормила умирающего медведя грудью.
На сей раз молоко было жирным, раны затягивались на глазах, а силы прибывали с каждым глотком…
Затем он встал и подошел к младенцу. Облизнул маленькое сморщенное личико и пошел в глубь пустыни…
Она осталась и покормила другой грудью дитя…
Иаков родил от Марии Биршу, и он прожил 600 лет.
Бирша родил Ариоха, и Ариох умер на 567 году…
Ариох родил Лота, и Лот прожил 400 лет…
Лот родил Сева и Савта, и прожили они 840 лет на двоих…
Арококо родил Арококо, и он прожил 1200 лет…
Арококо родил Арококо, и он умер в возрасте 1200 лет…
Арококо родил мальчика и назвал его Арококо…
Три месяца Ягердышка проживал в Америке и работал в зоопарке, где неутомимо чистил клетки всяких животных, задавал им корм и отправлял все необходимости по функционированию зверинца.
Когда чукча заходил в огромную ванную с тюленями, в нем пробуждался воинственный инстинкт, он пытался нащупать в метле копье и удачно поохотиться, но мозг его с трудом выдавал информацию, что это благополучная страна, где сколь угодно мяса, ешь хоть по пять раз в день.
Работая с незнакомыми зверями типа тигра и льва, Ягердышка сам чувствовал себя в роли дичи. И волосатый, и полосатый так и норовили зайти за спину, скаля свои выдающиеся клыки. В такие моменты чукча пользуясь своим малым ростом, запросто пролезал между толстенными металлическими прутьями и показывал сильным мира сего худую фигу…
Получал Ягердышка за свой труд тысячу долларов в месяц, из них выплачивая адвокату Тромсе гонорар в семьсот, сто платил за койку в китайском общежитии, а двести откладывал про запас в левый ботинок, который нашел на улице нагло стоящим посреди мостовой. Правый ему подарил китаец Ли за просто так. Только за шнурки взял пять с половиной долларов.
Выгребая помет из клеток, Ягердышка частенько вспоминал, как босс пригласил его к себе домой вместе с медведем и адвокатом Тромсе, который помогал с переводом.
Абрахам, так звали хозяина зоопарка, все не мог отвести глаз от медвежонка и говорил, что это научное чудо, что теперь он докажет существование ассирийского медведя!
– Это будет научная сенсация! – восклицал старик и грозил указательным пальцем неизвестным оппонентам. – Они говорят, что только в Библии такие были!..
Потом Абрахам достал из зеркального шифоньера бутылку и, постукивая по ней длинным ногтем, сообщил:
– Good whisky!
– Хорошее виски! – перевел Тромсе, облизнув пухлые губы.
Ягердышка не знал, что такое виски, но, когда жидкость разлили по стаканам, догадался – будут пить.
– With ice? – поинтересовался хозяин зоопарка.
– Со льдом? – перевел эскимос.
Лед для Ягердышки был стихией родной, чего нельзя было сказать о виски.
Щедро сдобрили напиток ледяной крошкой, подняли стаканы и после тоста за «good знакомство!» выпили до дна.
Тотчас наполнили по второму стакану и на слова: «За ассирийского медведя!» – глотнули…
После этого Ягердышка упал со стула, и глаза его закатились, как у мертвого. Надо было видеть, как перепугался американец, а адвокат Тромсе деланно схватился за голову и, причитая: «Дурак я, дурак», – объяснил Абрахаму, что чукчи народец чрезвычайно чувствительный к алкоголю.
– Little bit надо! Чуть-чуть!..
Американец покачал головой и предложил перенести Ягердышку в спальню, на что адвокат Тромсе махнул рукой и объяснил, что чукче и здесь хорошо, вернее, ему все равно, так как тело его нечувствительно к окружающей среде.
А еще он сказал, что подаст на хозяина зоопарка в суд за спаивание малочисленных народов, которых бережно охраняет ЮНЕСКО!
– Умерэт может! – сокрушенно покачал головой толстяк. При этом он перевернул тело чукчи вверх лицом и, показывая на синяки, заохал: – Как ударылся, бэдняга, об пол! Гематома в мозге?.. Похоже, что две!
При этих словах американец пришел в бледное расположение духа, ужас сковал сердце любителя животных (репутация и все такое). Он затряс седой головой, и дело кончилось бы инсультом, если бы адвокат Тромсе не взял вовремя ситуацию под контроль.