Русское стаккато — британской матери - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 27
Мужики заскалили рты, особенно здоровенный детина, лет двадцати пяти с большой родинкой на лбу. Зубы у него были словно куски сахара, кривые, белые и огромные. Ручищи, как ковши экскаватора, с въевшейся на всю жизнь портовой грязью.
— Видим, что баба! — сказал пожилой докер с волосатой грудью.
«Вот ведь, — подумала Лизбет, — волосы на груди седые».
— Так что, — замялся управляющий, — принимайте ее, так сказать, в вашу дружную компанию. На равных…
Докеры перестали смеяться.
— Ты что, унизить нас хочешь? — спросил старый.
— А в чем, в чем унижение? — трепыхался управляющий, прекрасно понимающий в чем. — Баба могучая!
Перестал улыбаться и здоровенный детина. Он сжал кулаки, и получились два огромных молота.
— Да над нами весь порт смеяться будет, — произнес меченный родинкой неожиданно высоким голосом и ударил кулаком о кулак. — Девку в докеры! — и пошел на управляющего.
— Чего ты, чего! — попятился чиновник.
А детина продолжал надвигаться на управляющего, все бил кулаком о кулак и звук тем рождал, словно молот о наковальню постукивал.
А она вдруг меж ними оказалась и спросила:
— Вы что, ударить его хотите?..
Детина отодвинул ее с легкостью, будто ребенка. Добрался до управляющего, который оказался по грудь ему ростом, и этой самой грудью, ее мышечным напряжением, толкнул чиновника в лоб.
А тот уже от ужаса бледнел и приседал на ватных ногах, мечтая упасть в обморок, дабы сгинуть в нем бессознанным от унижения и побоев.
Никто из докеров и не думал приходить на помощь управляющему, все с интересом наблюдали, чем дело кончится.
Эпизод завершила Лизбет. Неожиданно для себя она развернулась и ударила что было силы по коротко стриженному затылку детины. Грузчики не проронили и вздоха, сохраняя спокойствие. Меченый повернулся, дабы узнать, кто посмел, и тотчас получил по лицу наотмашь.
Она ощущала, что ее удары сильны, и сама тому удивлялась.
Детина оторопел от бабьего нападения, и в голове его медленно варилось что-то, близкое к дикой, первобытной темноте.
Такая злоба вдруг обнаружилась в огромном теле, стекшая частью в кулаки-молоты, такого накала ненависть в меченом разрослась, что глаза его подернулись туманной пленочкой, как у медведя, которого собачонка за пятку укусила. Он оглядел невидящим взглядом свою компанию, забыл об управляющем и сделал шаг по направлению к Лизбет.
А она опять размахнулась и двинула в звериные глаза пятью пальцами.
Детина лишь слегка уклонился, и пятерня просвистела мимо. Ее поймала клешня меченого.
Он стоял и держал руку Лизбет на изломе. Еще мгновение — и переломил бы надвое. Но торопливости в меченом не было. Он стоял и смотрел на ее некрасивое лицо, и в голове его опять медленно что-то варилось.
— Баба, — произнес детина и, отпустив руку Лизбет, неожиданно улыбнулся. Помял лицо, растирая следы удара, и, почувствовав слабую боль, захохотал высоким неприятным голосом.
Докеры тоже заулыбались, даже управляющий хмыкнул, а меченый обнял по-мужски Лизбет за плечи и вновь, сквозь хохот, проговорил:
— Баба!..
А потом ее учили работать всем коллективом: как канаты вязать, как снизу краном управлять, как мешок на спину крепить. Конечно, подсовывали что полегче. Она даже научилась ходить в грязный мужицкий сортир, от которого ее в первый раз чуть не стошнило…
А к вечеру, когда закончилась смена и вся компания притащилась в портовый паб, старый докер с волосатой грудью, прикончив третью пинту пива, кивнул на меченого, в руке которого пивная кружка казалась наперстком, и сказал между прочим:
— Парень-то — чемпион Англии по боксу среди докеров! В профессионалы зовут!
Меченый вскоре и ушел в профессионалы, а Лизбет продолжала каждое утро являться в порт и до заката солнца работала наравне с мужиками.
Вечерами она научилась пить виски и иногда напивалась, но не до беспамятства, как многие, а оставляла часть рассудка, чтобы добраться до дома и рухнуть в отцовскую постель.
Иногда ей случалось драться с пришлыми, компания на компанию, после чего докеры и вовсе перестали замечать ее принадлежность к противоположному полу. Не стесняясь Лизбет, справляли малую нужду где ни попадя…
Что такое мужики, она так и не разобралась, хотя, работая с ними бок о бок, сама иногда чувствовала себя мужиком и жалела, что рождена девицей. Считала, что мужчине легче, что ум в нем или сила — все одно что-то имеется, а в женщине лишь сложности накручены, не затрагивающие мозговые процессы. Что такое ум, она не понимала, а что есть сила, знала не наверняка.
А года через два она встретила в пабе своего Костаки и совершила свой единственный полет…
Зачем Лизбет рассказывала об этом сыну, она сама того не ведала. Но, по счастью, избитый подросток спал и сквозь сон слышал только гудение в ухе, как будто раковину морскую приложили…
Утром Роджер проснулся в своей постели с сильнейшей головной болью.
«Я — раненый, — решил он. — Ни в школу, ни к учителю музыки сегодня не пойду».
Он с трудом встал, подошел к бюро и вытащил из шкафчика коробочку, в которой лежала мертвая Марта. Шкурка ящерки потускнела, и мальчик решил поторопиться сделать намеченные дела.
Матери дома не было, и из ее зеркального столика, стоявшего в спальне, он выудил толстую пачку денег. Из нее он отсчитал триста фунтов, положил в правый карман и еще тридцать — в левый.
Выйдя на улицу, поднял руку и остановил такси, назвав улицу Мортон.
Через пятнадцать минут Роджер находился в офисе таксидермиста.
Немолодой человек лет тридцати пяти, с ясными глазами, улыбнулся навстречу прыщавому мальчику и, поглядев на коробочку, поинтересовался:
— Черепашка?
— Вам что, не докладывали?
— Ах да, — улыбнулся таксидермист. — Ящерица. Мне еще какое-то имя называли…
— Марта, — напомнил Роджер.
— Вот-вот. Чудесное немецкое имя. Давайте ее сюда.
Роджер протянул коробку и сел к хозяину в полоборота.
— Так-так, — озабоченно проговорил мастер по изготовлению чучел. — Как же это произошло?
— Я обязан отвечать?
— Вовсе нет… — И тем не менее спросил: — Вивисекция?
— У нас есть такое приспособление, с помощью которого режут на тонкие ломтики сыр. С такой большой ручкой. Мы резали сыр, Марта пробегала и…
— Какая драма! — с чувством произнес таксидермист.
— Драма наша, ваши деньги! — добавил Роджер.
— Да-да, именно так. Но бывает и наоборот. Какой-нибудь охотник хочет сделать на память из трофея чучело, и никакой драмы нет! Вон, видите, — таксидермист указал в дальний угол мастерской. — Охотник — мастер своего дела, попал белке прямо в глаз и желает, чтобы я след от дроби красным отметил. Что ж, сделаю глаз красным… Вообще-то всяких там дохлых ящериц, попугайчиков и змеек родители детишек приносят, чтобы сохранить им добрые воспоминания о друге. Вы, молодой человек, исключение, вы сами принесли свою привязанность!
— Она не сдохла! — вздернул бровью Роджер. — Она умерла.
— Пусть так. Давайте вашу немочку сюда.
— Когда готово будет? — поинтересовался мальчик, передав ящерицу таксидермисту.
— Заходите через неделю…
Роджер выплатил мастеру гонорар, получил расписку и, выйдя вон, вновь остановил такси и назвал адрес зоомагазина. Там он совершил оптовую покупку и в специальном ящике принес ее домой.
— Восемь… девять… — он пересадил десятую ящерицу в аквариум и высыпал экскременты, накопившиеся за поездку, туда же.
Этим же вечером Роджер задушил одну из ящериц тонкой, но очень прочной нитью и все вглядывался в бусиновые глаза зверюшки…
И второй эксперимент был признан неудачным.
Наутро Роджер отыскал в телефонном справочнике десять контор, занимающихся набивкой чучел, и, позвонив в первую сверху, договорился о встрече…
Через две недели отец Себастиан обнаружил, что сел в исповедальне на что-то постороннее.
«Опять какой-нибудь скромный подарок», — подумал священник.