Русское стаккато — британской матери - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 61
А про себя: «Я в свою гимнастерку только с мылом».
Теперь из гостиной вышла жена, но она тотчас вернулась с небольшой фотографией, на которой был запечатлен пожилой мужчина с аккордеоном на руках, которого застрелил дед в сорок пятом. Мужчина снялся в компании бравого лейтенанта, отдаленно напоминающего хозяина дома.
— Значит, — утвердительно покачал головой дед, — вещь ваша, фамильная…
— Я-я! — подтвердил с волнением немец.
— И чехол, стало быть, от аккордеона сохранился?..
Женщина улыбнулась и вновь вышла. Сейчас ее не было дольше, чем в первый раз, наверное в чулан отлучалась, вернулась же с отличным, черного цвета, футляром.
Дед обрадовался, поднялся навстречу хозяйке, сняв с плеча инструмент и поставив его возле ног, принял футляр, отметив, что он сохранился без единой царапины, щелкнул затворами и раскрыл. Вздохнув по-особому грустно, уложил в черное нутро аккордеон, почти нежно закрыл футляр, поднял его правой рукой и, буркнув «ауфидерзейн», вышел из немецкого дома прочь. Он не обращал внимания на истошные крики, летевшие вслед, а шел под горку быстро, насколько был способен.
— Штой! — кричал вдогонку Ганс. — Оштановись!
Но дед лишь ниже опустил голову и пошел еще быстрее. Почти побежал.
«Как же он в форму свою влез через двадцать шесть лет?» — думал бывший русский солдат.
Завыли полицейские сирены, вторя им, заголосила вся округа…
Его окружили и арестовали. Затем привезли в участок.
Что-то спрашивали, но дед вопросов не понимал, а социалист Ганс исчез бесследно со всеми его туристическими документами, лишь декларация в кармане скомканная валялась.
— Я — русский солдат-победитель! — наладился повторять задержанный. — Я — победитель!.. Солдат… Русский…
Здесь же в участке находилась и немецкая семья. Особенно живо с полицейскими общалась женщина, показывая то на футляр с аккордеоном, стоящий возле деда, то на фотографию. Мужчина же смотрел на русского с легким ужасом.
Вещь у деда забрали, на что он пригрозил еще раз взять Берлин. Тогда вызвали представителя из Советского консульства, который приехал быстро, выслушал ветерана и заявил полицейскому полковнику, что у гражданина СССР были выкрадены документы, а также билет на поезд и деньги в размере семидесяти марок.
Полицейский полковник все исправно записал в протокол и поинтересовался, зачем русский старик украл аккордеон.
— Не крал я его! — отвечал дед уверенно. — С собою привез! Трофейный!..
— Как докажем? — почувствовал неловкость ситуации консул. — Вот ведь фото…
— А черт его знает! — пожал плечами дед. — Мой аккордеон, и все!.. Я — победитель! Солдат…
Но тут он что-то неожиданно вспомнил, зашарил по карманам и вытащил смятый листок.
— Декларация! — воскликнул. — В ней трофей помещен! Записан в декларации инструмент!
Отдали таможенную декларацию полицейскому капитану, тот в свою очередь переводчику из своих, который и подтвердил правдивость слов советского ветерана.
— Он убил моего отца! — заявил немец в форме капитана пехоты, и в глазах его стояли крупные слезы.
— Когда? — насторожился полковник.
— В сорок пятом.
Полицейский облегченно выдохнул. Дело было выиграно.
— Поздравляю, — пожал ветерану руку советский консул, когда они выбрались из темного участка на улицу. — Поздравляю, — и, сев в посольскую машину, отбыл в неизвестном направлении.
— А как же деньги?! Документы?!
Но посольский автомобиль свернул за угол, и дед остался один.
Он не преминул поглядеть вослед немецкой чете фон Зоненштралей, как бредут обескураженные старики рука об руку по улице. Почему-то, провожая глазами немецкую семью, радости дед не ощущал.
Он доплелся до гостиницы и узнал от портье, говорящем на ломаном русском, что его, советского гражданина, сегодня выписали из отеля. А сделала это принимающая сторона!
— Ах, Ганс, — дал вслух оценку дед. — Сволочь немецкая! Швайн!
Дед забрал из багажной комнаты фанерный чемоданчик с чистой рубашкой и сменой нижнего белья, вышел из отеля и побрел прямо, пока не придумал, куда сворачивать. Во время ходьбы ему пришлось осознать, что оказался он в безвыходной ситуации. Без денег и документов во вражеском городе…
Первую ночь спал в сквере, на дубовой лавке, подложив под голову футляр с аккордеоном. Долго не мог заснуть, так как мешали забыться соловьи, устроившие наглый ночной концерт. Размышлял о том, что соловей не только «славный русский птах», но также и немецкий.
К утру страшно захотелось облегчить желудок, что дед и сделал, утеревшись кленовым листом. Умыл физиономию в крошечном фонтанчике, из него же и попил. Сразу есть захотел… Вспомнил, что в какой-то газете читал, что очень вкусны жареные соловьи! Тогда был возмущен, словно призывали певца Козловского сожрать, а сейчас, когда певуны обнаружились и в неметчине, он так себе и представлял крошечные птичьи тушки, нанизанные на шампуры, пожаренные до хрустящей корочки и капающие жиром.
Но в парке соловьев не жарили, а желудок тем временем все сильнее сводило от голода.
Дед поднял аккордеон, чемоданчик взял в руку и поплелся опять прямо. Те, кто смотрел на него со стороны, видели старого, почти немощного человека, бредущего неизвестно куда. При этом идущий смотрелся чрезвычайно странно — одетый в нелепый черный костюм, в котором и в гроб стыдно. При каждом шаге старика, в такт, вся грудь бряцала медалями и орденами.
«Француз, что ли? — думали некоторые прохожие. — Клошар!»
А дед все шел и шел, пока не очутился на какой-то площади. Огляделся и увидел молодого парня-волосатика, стоящего, ноги вместе, и раскачивающегося в такт мелодии, издаваемой скрипкой, на которой он играл.
Перед ним на булыжниках лежал раскрытый футляр, в который проходящие люди бросали мелкие деньги.
«Мелкие-то они мелкие, — приметил дед. — Но сколько же их бросают! Двое из трех проходящих обязательно медяк кинут!»
Уже через несколько минут дед сидел на чемодане, разложив перед собою открытый футляр, и наигрывал на аккордеоне одним пальцем извечную «Варшавянку». Чем я хуже Кольки, думал…
Конечно, он привлек внимание больше, чем какой-то волосатый скрипач. Через некоторое время вокруг собралась толпа зевак и туристов, и все дружно подхлопывали простенькой мелодии.
Но что самое прискорбное, ни один из зрителей так и не бросил монетки единой.
— Бесплатно я, что ли, вам здесь! — бурчал дед. — Ишь, как в цирке!..
Все улыбались.
— Русиш? — поинтересовался какой-то паренек, подойдя к деду вплотную, усевшись на корточки.
— Я-я, — понял вопрос дед.
Паренек безапелляционно потрогал «Красную Звезду» и предложил:
— Фюр марк!
Айн, цвай, драй, фир, фюр… — выплыл из памяти деда немецкий счет, и, поняв, что ему предлагают пять марок за орден, старик припомнил, что получил его при взятии немецкого «языка», при котором был ранен из ракетницы в живот, а потом ему селезенку удалили!.. Не немцу, а деду.
— Сука! — ругнулся дед и отбросил руку паренька от груди.
— Зибн, — не отставал молодой немчик, дергая теперь за орден Ленина.
— Это за Ленина зибн?! — вскричал дед, хотел было оплеуху отвесить пареньку, но сил на это не оказалось. — Ленин-то из золота… Зибн…
— Цвай! — предложил дед, выискав на груди бабкину медаль за доблестный труд. — Две! — И показал два пальца с длинными нечистыми ногтями.
— О'кей, — согласился немчик, и дед слабеющими руками отстегнул женину награду.
А уже через несколько минут — о майн гот! — дед наслаждался шаурмой, купленной в палатке у какого-то парня, похожего на азербайджанца. По небритым щекам тек куриный жир, и старик был счастлив.
Чувствуя, как наполняется желудок, он благодарил про себя бабку, что она ему свою единственную награду на грудь повесила. Хранила таким способом благоверная всю свою трудовую доблесть, аккумулированную в единственную медальку.
«Дома другую медаль достану», — был уверен дед, облизывая пальцы и благодаря азербайджанца по-русски.