Русское стаккато — британской матери - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 95

— Хотя бы не делайте из нее алкоголичку! — принял удар гинеколог. — У Лийне печень не справляется с алкоголем!.. Может быть, у вас член маленький? Или вы гомосексуалист?.. Поможем!

Роджер ничего не ответил, еще более почернел и вышел из кабинета вон.

Вечером он проверил размеры своего полового органа с помощью палочки «Фаллоса», приставив ее к члену. Пятнадцатисантиметровая палочка была короче на треть. Роджер зло расхохотался…

В конце недели состоялось объяснение.

— Значит, ты меня все это время обманывал? — рыдала Лийне.

— Я не люблю тебя, — ответил Роджер и щелкнул ногтем по треугольнику.

— Зачем же ты… — задыхалась волторнистка. — Зачем ты меня мучил?

— Разве я сделал тебе что-то плохое? — вслушивался в протяжный и глубокий звук Костаки.

— Ни разу за семь лет!.. Ты меня спаивал!.. Я, как дура!..

От осознания столь глобального времени, от его бездарной потери финка зарыдала совсем в голос.

— Ты меня раздевал!.. Извращенец!.. Что ты делал, когда я была беззащитна?!!

— Я наслаждался тобой… Глазами…

— Доктор сказал, что ты не можешь наслаждаться моим телом, потому что оно тебе противно!!! Семь лет!!!

— Я наслаждался уродством!

— Ах! — вскрикнула Лийне и бросилась лицом в подушки. — Садист! Садист!

— Уродство может быть совершенным, как и прекрасное! — Роджер сел рядом с волторнисткой и положил влажную ладонь на ее полное плечо. — Какая разница, чем наслаждаться?.. Я тебя не люблю, но испытываю некую тягу к тебе. Это как стрелка компаса стремится к северу. Может быть, ей не хочется, а она стремится!

Он смотрел в окно на ратушу, а она лежала и всхлипывала. Через полчаса, когда пробили куранты, Лийне спросила:

— Ты перестанешь со мною общаться?

— Нет, — успокоил ее Роджер.

— Я тебя люблю! — призналась женщина.

Теперь он замолчал надолго и все думал о партитуре Шостаковича, убеждаясь, что там стаккато и никаким легато не пахнет! За семь лет он убедился в этом окончательно.

— У тебя есть другая женщина?

— Что ты имеешь в виду? — очнулся от размышлений о партитуре Роджер.

— У тебя есть женщина, с которой ты спишь?

— Я ни с кем не сплю.

— Как это? — удивилась финка.

— У меня нет в этом потребности.

— Правда? — вскинулась Лийне. Глаза ее горели. — Может быть, мы вылечим тебя?

— Я ничем не болен!

Роджер стал раздражаться и водить по прыщавым щекам ногтями… Лийне подумала и сказала:

— Я тоже могу жить без секса… Но хотя бы иногда…

— Я не запрещаю тебе встречаться с мужчинами! — зашипел Роджер. — Ты не моя собственность, и мне наплевать, с кем ты будешь проводить ночи!

— С тобой! — вскричала женщина и обняла Костаки за шею. — С тобой! Я же люблю тебя! Ты же мой самый родной!.. Хочешь, поедем в Россию?

Роджер поперхнулся.

— Куда?

— Это недалеко от границы. Час на вертолете. Я состою в обществе «Дружба с Коловцом»!..

— Что это?

Роджер попробовал слово на язык и не смог его выговорить.

— Коло… венц…

— Коловец, — поправила Лийне. — Это остров в Ладожском озере. На нем православный монастырь. Там живут монахи. Они обходятся без секса долгие годы. Всю жизнь! Поехали! Я тоже научусь!

Костаки был удивлен таким странным предложением и одновременно такой жертвенностью финки. Еще Роджер почувствовал, что он боится России, но не из-за ее дикости, а из-за того, что страна является родиной великого Шостаковича.

— Поедем?

— Может быть, на следующий год… — ответил он нерешительно.

— Почему не сейчас?

Роджер погладил подругу по голове и пообещал найти Лийне парня, чтобы ей не так тяжело было ждать следующего года.

— А там, в русском монастыре, тебя научат! — улыбнулся Костаки…

Она почувствовала себя плохо уже через восемь месяцев после отъезда сына. Иногда по утрам носом шла кровь, и такая слабость охватывала весь большой организм, что Лизбет оставалась в кровати до вечера. Ничего не ела, одна мысль о пище могла вызвать рвоту.

Она подумала, что, может быть, беременна, и расхохоталась от такого глупого предположения. Проговорила вслух вопрос: «Может быть, мой старый Костаки меня посетил ночью»? — и долго смеялась.

Потом как-то причесывалась и заметила, что клок волос на расческе остался.

И как раз Роджер приехал в отпуск.

— Ты больна? — спросил он.

— Нет, — ответила Лизбет.

Более сын не интересовался здоровьем матери, а проводил все время на своей половине дома.

Одним утром вышел к завтраку, но ни овсянки, ни матери на кухне не обнаружил.

Лизбет лежала в кровати с открытыми глазами, а из крупного носа струйкой сбегала на белое кровь. Он сел на перину, сложил влажную ладонь ковшиком и приставил к кровавому ручейку, ловя его… Кровь остановилась, когда ковшик наполнился до краев. А он не знал теперь, что с ней делать, с этой жидкостью! Вылить в раковину?..

Чтобы не расплескать, ступал осторожно. Пришел в детскую свою комнату, размахнулся ковшиком и окрасил стены кровавыми брызгами.

Через два дня Лизбет стало лучше, и мать по утрам потчевала сына овсянкой с липовым медом.

«Она стареет», — подумал Роджер, глядя на материнскую голову с поредевшими волосами. Неожиданно он вспомнил, как боялся, что мать, умерев, попадет к нему в мозги и устроит в них ад. Костаки улыбнулся. Сейчас он не боялся смерти матери и знал наверняка, что ад — в ее голове, что он никоим образом не может перейти к нему… С ее смертью ад пропадет вовсе!..

А потом он уехал в свою Финляндию…

Лизбет обратилась к врачу по поводу своего недомогания. Сделала она это впервые за последние лет пятнадцать, а потому на больницу смотрела с любопытством. Очень интересным ей показалось взятие крови из вены. Когда медсестра поднесла шприц к ее предплечью, у Лизбет пошла кровь носом. Женщина заулыбалась и сказала медичке, что теперь не обязательно протыкать кожу руки.

— Берите, сколько надо, из носа! — предложила Лиз.

Медсестра посмотрела на нее как на ненормальную, но ее предупредили, что эта дебелая женщина жертвует на больницу огромные средства. Велено было вести себя с ней, как с королевой… Медсестра соорудила на личике добрую улыбку и ловко попала иглой в вену Лизбет. Теперь у Лиз было три ватных тампона. Два в носу, а третьим она зажимала ранку на голубой венке.

— Вы можете прилечь здесь, — предложила сестра, улыбка которой смазалась с лица, как помада с губ, и стала кривой. — Пока полежите, анализы будут готовы…

Лизбет прилегла на кушетку и подумала, что надо зайти в церковь Святого Патрика исповедаться. Уже несколько лет там служил отец Себастиан, когда-то обвинявший ее сына в вивисекции. Она зла не помнила, тем более церковь Святого Патрика стала для священника понижением в его карьере. А он ее и не помнил вовсе!..

Вместо сестры в кабинет пришел доктор Вейнер, который скользнул взглядом по пациентке буднично, затем что-то в душе у него коротнуло разызолированными проводами, он резко повернулся к лежавшей на кушетке женщине и всмотрелся в ее лицо.

— Вы?!! — воскликнул он.

Она не поняла столь эмоционального выплеска доктора, отнесла сие на счет благотворительности, скромно потупила взгляд и ответила:

— Я.

— Вы помните меня? — подскочил к кушетке врач.

Лизбет пришла в еще большее замешательство. Ее явно с кем-то путали.

— Вы ошибаетесь, — мягко произнесла она. — Мы никогда с вами не встречались…

— Как же, как же! — осклабился доктор Вейнер, и Лизбет залюбовалась его красивыми чувственными губами. — Как же! Я принимал у вас роды!

— Вот как, — растерялась женщина.

— Вы та девочка, которая продержалась в открытом море тридцать часов!

— Да…

— Как поживает ваш сын?

— Мой сын?.. — она никак не могла вспомнить этого доктора, подумала, что это немудрено, так как он не зубы ей лечил, а роды принимал. — Мой сын играет в Национальном симфоническом оркестре Финляндии по контракту!