Сорок лет Чанчжоэ - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 44

23

Хотя после изуверского убийства подростка-сироты город охватила волна протеста и ужаса, эта волна скорее была показушной, нежели истинным накатом народного страха. У народа своя логика: если существует город, то в нем должно найтись место всем — и святому, и маньяку. Святых в Чанчжоэ за все времена было предостаточно, а вот маньяк завелся в городе впервые. В необъятной душе народа теплилась невысказанная надежда, что убийство сие не последнее и что если маньяк настоящий и решится на серию ужасных кровопролитий, то Чанчжоэ встанет в один ряд с известными городами Европы, родившими Джеков-Потрошителей и всякую прочую нечисть.

Впрочем, сегодняшним днем народ более всего волновала не смерть подростка, а полет на воздушном шаре всеобщего любимца, ученого и общественного деятеля, физика Гоголя.

После падения с Башни Счастья купца Ягудина все человечество Чанчжоэ ожидало от Гоголя выполнения обещанного — то есть выстроить для всех воздушный шар и улететь на нем к всеобщему счастью. Наконец этот светлый день настал.

Вернее, это было свежее утро с ласковым ветерком, трепыхающим шевелюры горожан, собравшихся в полном составе на главной городской площади.

Уже установлен был шар и зажжена горелка. На возведенной трибуне, в зеленом смокинге, слегка бледный, стоял сам герой дня, физик Гоголь. Почти все отметили в выражении его лица трогательную печаль и неподдельный налет героизма.

Предстояло выслушать вступительную речь.

— Сограждане! — начал Гоголь. — Соотечественники!

В толпе притихли…

Несмотря на полное понимание городскими властями всей абсурдности происходящего, губернатор города Контата, стоящий здесь же на трибуне, вдруг ощутил прилив патриотизма к своим грудям, а оттого сложил ладони вместе и потряс ими в сторону физика, показывая ему тем полную свою поддержку.

— Соотечественники! — продолжил Гоголь. — Настал день, которого мы так все ждали! Он действительно настал. То, что вы видите за моей спиной, не просто воздушный шар, а Шар Счастья! Стоящий слегка в стороне Генрих Иванович Шаллер разглядывал сооружение, наполняющееся теплым воздухом, и не будь он передовым человеком, не считай себя образованным по-европейски, вероятно, его естество поверило бы, что на этакой штуковине можно улететь к неведомому. Воздушный шар, его конструкция действительно внушала трепет и вызывала из недр душ что-то первобытное, первородное. Переливаясь всеми цветами радуги, волнуясь своей ненаполненностыо, шар достигал в диаметре четырехсот футов. Корзина, прикрепленная к нему, была столь вместительна, что, казалось, способна действительно вознести в поднебесье все городское население. От вознесения сие сооружение удерживала дюжина канатов толщиной в человеческую руку, которые сторожили крепкие мужики с топорами в руках.

Шаллер оглядел толпу и заметил Франсуаз Коти, стоящую рука об руку со скотопромышленником Туманяном. Полковник подумал, что все это время не вспоминал о девушке, и ему почему-то стало грустно. Чуть бледная, со слегка растрепавшимися волосами, она была прекрасна. Еще более прекрасна она была тем, что стояла почти обнявшись с членом городского совета Туманяном, глаза которого то и дело страстно глядели на девичью шею.

Все это собственничество, подумал Генрих Иванович и заставил себя смотреть на трибуну.

— Друзья! Мы полетим к счастью! Мы вознесемся все! — вещал Гоголь. — На моем шаре хватит места для всех!

— Из чего корзина сделана? — раздался голос из толпы. — Выдержит ли?

— Корзина сделана из виноградной лозы и панциря майского жука! Обмазана гречишным медом!

— А сам шар? Из чего пошил?

— Кожа дикого голубя.

— А что такое воздушный шар? — спросил другой голос.

В толпе засмеялись.

— Прошу занимать места! — возвестил физик.

— Предлагаю к вознесению сначала увечных, слепых, горбатых и слабоумных! — выкрикнул человек, когда-то летавший на аэроплане. — Пусть они уподобятся птицам! А мы пока поглядим и все взвесим!

В толпе опять засмеялись.

— Да как же! — захлопал глазами Гоголь. — Я же для всех старался!

— Да подожди, Моголь! Мы же еще недвижимость свою не реализовали!

— А зачем вам деньги, когда мы летим к счастью! — закричал в отчаянье Гоголь.

— А чтобы еще более счастливыми быть! — резонно заметил кто-то.

— А ты, Гоголь, корейцев с собою возьми!

На глаза физика навернулись слезы. Потерявший самообладание, он закрыл ладошками лицо и всхлипывал.

— Не для себя я старался… — слышали стоящие рядом. — Не для себя…

— Не плачь, Моголь! Мы тебя уважаем!

Физик открыл заплаканное лицо и в надежде спросил:

— Ну что, полетите?

В толпе молчали, понурив головы.

— А как же труд мой, как старания?!

Гоголь был столь трогателен в своем детском отчаянии, что горожанам стало неловко, а некоторые особенно сердобольные зашмыгали носами. На помощь согражданам пришел человек, имевший летный опыт.

— Не обижайся на нас, Гоголь. Мы слабые по сути своей. Мы боимся лететь! А вдруг там нет счастья?! Тогда шар упадет на землю, и мы все разобьемся!..

Может быть, ты первый полетишь?.. Только обещай нам, что вернешься, если счастье отыщешь. Тогда мы точно с тобой вознесемся…

— Обыватели мы! — поддержал летуна кто-то. — Мещане!

Гоголь простер руки к какой-то голове, выделяющейся лысиной из толпы.

— Может быть, вы полетите? — с надеждой спросил герой.

Лысая голова загрустила и отрицательно покрутилась в накрахмаленном воротничке, закраснев ушами.

— А вы? — обратился физик к толстой бабе с ужасными бородавками на лице. — Там ваше лицо станет прекрасным!

— А не с лица воду пить! — нашлась уродина.

Глаза Гоголя отыскали в толпе безногого инвалида, сидящего на дощечке с колесиками. Инвалид внимательно слушал оратора и, казалось, мучительно раздумывал над чем-то.

— А вы!.. Вам-то что здесь делать? Сидите целыми днями на паперти в ожидании копеечки! Полетели со мной, и там вы будете счастливы!

— А действительно! — поддержал кто-то. — Лети с ним, Петрович! Чего тебе здесь делать? Может, бабу там какую сыщешь!

— А я-то чего! — испугался калека, сжимая в руках два увесистых пресс-папье.

— Да надоел ты всем здесь! Проваливай на небеса! А то клянчишь все, а после пьяный валяешься!

— Там водки море разливанное! — со смехом сказал кто-то. — И ноги там вырастут новые! А может, и еще кой-чего!..

— Чего пристали-то! — зашипел Петрович и, отталкиваясь пресс-папье от мостовой, потихонечку стал выкатываться из толпы. — Ишь, нашли дурака! А нужны мне эти ваши ноги!..

Остатки мужества покинули Гоголя, и он, еле удерживаясь от обильных слез, отворачивая лицо от соотечественников, полез в корзину.

— Прости нас, Гоголь! — послышалось из толпы. — Прости!

И тут же со всех сторон от молодых и старых посыпались низкие поклоны в сторону воздушного шара, сопровождаемые возгласами — прости!".

Настал прощальный миг. Наполнившись теплым воздухом, шар рвался к облакам, словно ядро из пушки. Гудели от напряжения канаты и казалось, что они вот-вот лопнут, не выдержав такого могучего влечения.

— Прощайте, — прошептал Гоголь, оборотив лицо к согражданам. — Не поминайте лихом! — и махнул рукой.

В ту же секунду стоящие наготове мужики взмахнули топорами, блеснув солнцем в металле, и радостно опустили чугунные языки на канаты. Шар дрогнул, качнулся, как будто не веря в свою свободу, затем выпрямился и поплыл потихоньку к небу.

— Лечу! — крикнул Гоголь. — Улетаю!

Толпа рухнула на колени, а митрополит Ловохишвили затянул — Отче наш"…

Проводив взглядом шар, величественно уплывающий в поднебесье, Генрих Иванович в смятении покинул городскую площадь и направился к Гавриле Васильевичу Теплому.

На стук учитель ответил не сразу. Лишь после того как Шаллер заколотил в дверь кулаком, из квартирки донеслось какое-то шебуршание и недовольный голос слависта спросил: