Идущие - Литтл Бентли. Страница 43

– Разумеется, – ответил Майлс. – Прямо сейчас и поеду. Мне на дорогу потребуется полчаса, максимум минут сорок пять, в зависимости от состояния на шоссе. Не волнуйтесь. Уверен, с ним всё в порядке. Позвоню вам оттуда.

– Спасибо.

Майлс положил трубку. Внутренний голос подсказывал, что с Лиэмом Коннором отнюдь не все в порядке. Лиэм Коннор скорее всего мертв.

Дорога до Санта-Моники показалась бесконечной. Движение оказалось не столь интенсивным, как можно было ожидать, но тем не менее грозило застопориться в любую секунду, и при каждом светофоре или малейшей задержке он яростно колотил ладонью по баранке. Если что-то случилось, все равно уже слишком поздно, но оставалось какое-то иррациональное чувство, что если приедет вовремя, как обещал, то это может спасти старику жизнь.

Он подъехал к дому Коннора ровно в девять часов, согласно информации новостного радио, работавшего в автомобиле, и поспешил к входной двери.

Майлс нажал кнопку звонка. Подождал.

Позвонил еще раз.

Подождал.

Потом постучал кулаком.

– Лиэм!

Ответа не было.

Это дурной признак. Что бы ни произошло, это дурной признак.

Майлс подергал дверь, но, как и предполагал, она оказалась заперта. У него были инструменты для преодоления такого рода непредвиденных препятствий, но сейчас он их с собой не захватил. Он решил обойти дом, проверить заднюю дверь, а потом попробовать проникнуть через окно. Быстрым шагом он миновал кусты гортензии, заросший кусок газона с пожухлой травой и поднырнул под колючие ветки низкорослого лимонного дерева.

– Лиэм! – снова позвал он старика.

Старик оказался на заднем дворе.

На заборе.

Если у Майлса и были какие-то сомнения относительно сверхъестественных аспектов этого дела, относительно силы проклятий, колдовства, вуду или чего-то подобного, в этот момент они рассеялись окончательно.

Ибо Лиэм Коннор не просто висел на заборе; он представлял с ним единое целое.Его обнажённое тело, распростертое, как на кресте, практически сливалось с досками; сквозь кожу проступала текстура дерева, под волосатой поверхностью конечностей можно было разглядеть даже сучки. В тех местах забора, где отсутствовали штакетины, тело Лиэма заполняло пустое пространство, приобретя форму досок, но при этом сохранило окраску человеческой кожи. Соединение было настолько тонким, что просто невозможно было определить, где кончается Лиэм и начинается забор.

Лишь голова избежала этого синтеза. Голова свисала вперед, на грудь, и не соприкасалась с досками забора даже в районе шеи. На навсегда застывшем лице запечатлелось выражение ужаса и неописуемой боли; широко распахнутые остекленевшие глаза невидяще уставились в землю.

От потрясения Майлс просто не мог сдвинуться с места. В памяти всплыло видение разорванного тела Монтгомери Джоунса, хотя тот случай, при всей его жестокости, и не мог сравниться с этим безумием. Представив, с какой могучей силой, способной не просто убить человека, но и преобразоватьего плоть в нечто абсолютно нечеловеческое, ему пришлось столкнуться, Майлс внезапно ощутил чувство полнейшей безнадежности.

Возникло дикое желание подойти к забору и потрогать слившееся с досками тело, но страх, пронизавший его до мозга костей, не позволил сделать и шагу вперед, хотя Майлс и был практически уверен, что в данный момент ему лично ничто не угрожает. Не в состоянии больше находиться на заднем дворе, он развернулся и побежал обратно.

Его сотовый телефон остался в машине. Распахнув дверцу, он схватил аппарат, лежавший на пассажирском сиденье. Майлс сознавал, что прежде всего следует позвонить Марине, но просто не знал, что сказать, не представлял, каким образом донести до нее такую новость. Вместо этого он дрожащим пальцем он набрал 911 и вызвал полицию. Сообщая самую существенную информацию, он обнаружил, что голос звучит гораздо тверже, чем можно было бы ожидать, и пообещал женщине, принимавшей сообщение, что останется на месте происшествия до приезда представителей власти.

Разговор с диспетчером помог ему собраться с мыслями, дал шанс пройти, так сказать, предварительный забег, поэтому Майлс сразу после звонка в полицию, пока мужество его еще не покинуло, набрал номер Марины Льюис и сообщил, что ее отец умер.

2

Дженет Энгстрем боялась за своего дядю.

Она пыталась объяснить себе, что это страх смерти, что это потому, что его состояние ухудшается, потому что он, очевидно, скоро умрет и поэтому ей просто страшно находиться с ним рядом. В конце концов гибель родителей в автокатастрофе нанесла тяжелую психологическую травму, и с тех пор не проходило и дня, чтобы она не вспоминала, как они выглядели, когда ей пришлось приехать для опознавания трупов.

Но боялась она за своего дядю не по этой причине. Нет, причина была в том, что он начал изменяться, начал превращаться в незнакомого ей человека.

Странно, но с дядей у нее всегда были самые близкие отношения из всей семьи, не исключая родителей. Он был единственным, которому она призналась в том, что была изнасилована в раннем подростковом возрасте. Это случилось, когда родители устраивали вечер Хэллоуина. Она рассказала, как слышала в своей спальне громкие голоса веселящихся гостей, как в какой-то момент проскользнула в ванную комнату и только устроилась на унитазе, как в помещении появился человек, одетый клоуном. Она попыталась натянуть пижамные штанишки, попыталась крикнуть, но клоун в одно мгновение оказался рядом, одной рукой накрыл ей рот, другой – не дал одеться, а потом уронил ее на пол, раздвинул ей ноги, взгромоздился сверху, потом проник в нее... и все быстро кончилось. Ей показалось, что это был мистер Вудроу из соседнего дома, но за клоунским одеянием утверждать это наверняка было невозможно, а позже она засомневалась и в своем предположении.

Дядя выслушал, дал ей выплакаться на плече, убедил, что она ни в чем не виновата, что не надо постоянно думать о себе как жертве жестокого насилия, что когда-нибудь она встретит мужчину своей мечты и все это если не забудется совсем, то станет смутным и далеким воспоминанием.

Мужчину своей мечты она так и не встретила, тем не менее выросла здоровой, нормальной, уравновешенной женщиной, и если жизнь и не стала сказкой со счастливым концом, то не из-за волнового эффекта насилия. Можно сказать, всем своим здравомыслием и счастьем она была по большей мере обязана влиятельной поддержке дядюшки.

Поэтому, узнав, что у него обнаружили неоперабельный рак, она немедленно вернулась в Сидэр-Сити, поклявшись посвятить себя заботе о нем. Она даже была готова уйти с работы, но Универмаг сумел перевести ее в свой филиал в Сидэр-Сити и даже помог найти жилье. Дядя говорил, что она может жить с ним, но ей хотелось – до того момента, когда ему станет совсем плохо и потребуется круглосуточный уход, – иметь свое отдельное жилище, чтобы время от времени побыть одной.

В течение четырех последних месяцев она готовила ему, убирала квартиру, возила на сеансы химиотерапии, составляла ему компанию и в целом была сейчас для него тем, кем он сам когда-то был для нее. Другие родственники позванивали раз-другой в неделю, кое-кто даже приезжал в Сидэр-Сити на выходные, но она была единственной, кто находился при нем неотлучно, день за днем. Это эмоционально изматывало, она испытывала печаль и злость, подавленность и чувство вины – все самые обычные чувства, посещающие людей, которые видят, как умирает любимый человек, и знают, что ничего сделать не в силах.

Но теперь она стала испытывать страх.

Потому что теперь он начал ходить.

Она не понимала, с чем это связано и не знала, что делать. Он быстро угасал. Больше всего это было заметно по цвету лица – изможденному, мертвенно-бледному. Но теперь он начал ходить по периметру своей комнаты – при том, что последние шесть дней вообще не вставал с постели. Это был почти живой труп, и контраст между телом, нещадно пожираемым раком, и энергичной целеустремленной походкой, которая, казалось, происходила не по его воле, а как бы навязана извне, некой силой, заставляющей его тело двигаться в этом агрессивном, нечеловеческом ритме, пугал ее бесконечно.