Незаметные - Литтл Бентли. Страница 24

Пошел в «Суперкат» и сделал себе прическу «ирокез».

Я это сделал. Я переменился. Я переделал себя. Это был новый я.

А на работе в понедельник никто ничего не заметил.

Я прошел через автостоянку в вестибюль, чувствуя себя по-дурацки выделяющимся – на выбритой голове посередине лакированный гребень «ирокеза», мешковатые ярко-красные штаны, ядовито-зеленая рубашка и флуоресцентный розовый галстук. Но никто не посмотрел на меня второй раз. Даже две секретарши с пятого этажа, стоящие около лифта, не прервали разговор, когда я мимо них прошел. Ни одна из них не посмотрела в мою сторону и вообще не обратила на меня внимания.

Даже Дэвид не заметил разницы. Он поздоровался, когда я вошел в офис, потом доел свою булочку и стал работать.

Я был Незаметным, что бы я ни делал.

Обескураженный и подавленный, я сел за свой стол, чувствуя себя последним дураком с этой прической и в этой одежде. Почему со мной такое происходит? Почему я Незаметный? Что во мне такого? Я потрогал свой «ирокез», будто хотел убедиться, что он настоящий, что я – настоящий, что есть у меня какая-то физическая субстанция. Моя рука натолкнулась на твердые лакированные волосы.

Так что же я такое?

Вот в чем был вопрос.

И на него-то у меня и не было ответа.

Неделя ползла медленно, секунды казались часами, часы – днями, а дни были неимоверно длинны. Всю вторую половину недели Давида не было, и меня настолько никто не замечал, что я готов был уже наброситься на одну из секретарш, только чтобы показать, что я здесь, что я существую.

По пути домой я старался превышать скорость, ехать отчаянно и опасно, но мысли мои были в другом месте, и другие водители на фривее меня просто не замечали.

У себя дома от ярких цветовых пятен гостиной мне стало еще хуже. Над розовым креслом-бабочкой криво висел огромный цветной календарь. Как-то я смог добиться, чтобы это все выглядело кричаще ординарным, навязчиво незаметным.

Я распустил галстук и сел на диван. Внутри у меня было пусто. Впереди маячили выходные: два дня свободы и непрерывного противостояния собственной анонимности. Я пытался придумать, что сделать, куда пойти, где молено будет отвлечься от этой ничтожности и темноты – от моего существования.

Родители. Можно заехать к родителям. Для них я не был Незаметным. Для мамы я не был лицом в толпе, которое тут же забывается, я не был никем для папы. Может быть, я не смогу говорить с ними о своем положении, но просто быть рядом с ними, с людьми, которые меня замечают и уделяют мне внимание, – это может помочь.

Я не пытался им звонить с Дня Благодарения, слегка обиженный тем, как они со мной обошлись и желая их за это наказать, но близилось Рождество, и я хотел спросить маму и папу, какие бы они хотели подарки в этом году.

Я подошел к телефону и набрал номер. Занято. Повесил трубку, набрал еще раз. Мы не были слишком близки – мои родители и я. Мы на многие вещи смотрели по-разному, даже не слишком любили присутствие друг друга. Но друг друга мы любили. Мы были семьей. А если ты не можешь в час нужды обратиться к своей семье, к кому же тогда?

Телефон был все время занят. Я бросил дозваниваться. У меня созрел план. Пусть это будет сюрпризом. Я прямо сейчас подъеду к их дому и позвоню в дверь к ужину.

Средний человек не совершает неожиданных поступков.

Я взял зубную щетку и смену белья и через десять минут уже был на фривее, направляясь в Сан-Диего.

Я подумал, не остановиться ли у «Сан-Хуан Капистрано», потом у «Оушн-сайд», потом у «Дель Map» и позвонить оттуда. Чуть остыв, я понял, что родителям может не понравиться мое появление у порога без предупреждения. Но я набрал инерцию и не хотел останавливаться, а потому не стал съезжать с хайвея, направляясь на юг.

Было около девяти, когда я остановился перед домом моих родителей. Нашимдомом. Он не слишком изменился со времен моего детства, и это было приятно. Я вылез из машины, прошел по короткой бетонной дорожке до крыльца. Хотя я был тут меньше года назад, казалось, прошла уже целая вечность, и я возвращался после долгого, очень долгого отсутствия. Я взошел на крыльцо и позвонил в звонок.

Дверь открыл незнакомый мужчина. Я от удивления чуть не подпрыгнул. Из-за спины незнакомца раздался еще один незнакомый голос – женский.

– Кто там, дорогой?

– Не знаю! – ответил ей мужчина. Он был небрит, излишне тучен, одет в джинсы со сползшим с пуза ремнем и натянутую пузом футболку. – Да?

Это уже мне.

Я прокашлялся. В животе было странное чувство.

– Мои родители здесь?

– Чего? – нахмурился человек.

– Я приехал в гости к своим родителям. Они здесь живут. Я Боб Джонс.

У мужчины сделалось озадаченное лицо.

– В толк не возьму, о чем вы говорите. Здесь живу я.

– Это дом моих родителей!

– Вы адрес, наверное, перепутали.

– Тез! – позвала женщина.

– Минуту! – крикнул ей мужчина.

– Я точно знаю адрес. Это дом моих родителей. Я здесь родился. Они здесь живут уже тридцать лет!

– Теперь я здесь живу. Как, вы сказали, зовут ваших родителей?

– Мартин и Элла Джонс.

– Никогда не слышал.

– Они – владельцы этого дома!

– Я его снимаю у мистера Санчеса. Владелец – он. Наверное, вам надо обратиться к нему.

Сердце в моей груди колотилось. Меня заливал пот, хотя воздух был прохладен. Я пытался сохранить спокойствие, пытался себя уговорить, что у всего этого есть рациональное объяснение, что это все какое-то простое недоразумение, но я знал, что это не так. Я проглотил слюну, стараясь не проявить своего страха.

– Вы не могли бы дать мне адрес и телефон мистера Санчеса?

Человек кивнул:

– Конечно. – Он начал было поворачиваться, но остановился. – Вообще-то я не знаю. Мистер Санчес может быть недоволен, если я дам его личный телефон...

– Дайте рабочий. Есть он у вас?

– Да, конечно. Подождите секунду. Он исчез в глубине дома – нашего дома -в поисках бумаги и ручки, и тут до меня додало, что от рабочего телефона толку будет мало. Сейчас вечер пятницы. Если я не собираюсь ждать до понедельника, то я пролетел. Повинуясь импульсу, я посмотрел на соседний деревянный дом. На дверной табличке было написано КРОУФОРД. Кроуфорд! Мне следовало подумать об этом раньше. Если мистер и миссис Кроуфорд все еще живут по соседству, они должны знать, что случилось. Они должны знать, почему здесь нет моих родителей, почему в нашем доме живет этот незнакомец со своей женой.

Не ожидая, пока он вернется, я спрыгнул с крыльца и побежал к Кроуфордам через газон.

– Эй! – удивился незнакомец у меня за спиной. Что-то крикнула его жена.

Я перешагнул через низкую изгородь, отделявшую наш дом от Кроуфордов, взошел на их крыльцо позвонил. Слава Богу, дверь открыла миссис Кроуфорд. Я боялся, что она может испугаться моего «ирокеза», и постарался принять как можно менее угрожающий вид, но она открыла дверь настежь без всякого страха.

– Да?

– Миссис Кроуфорд! Как хорошо, что вы еще здесь живете! Где мои родители? Я позвонил в дверь, а в нашем доме живет незнакомый человек, который говорит, что никогда о нас не слышал!

Вот теперь в ее глазах уже был страх. Она чуть отодвинулась вглубь от двери, готовая ее захлопнуть при малейшем моем подозрительном движении.

– Кто вы?

Голос ее был старше, чем я помнил, и слабее.

– Я Боб!

– Боб?

– Боб Джонс! Вы меня не помните? – Я видел, что она не помнит. – Я же сын Мартина и Эллы!

– У Мартина и Эллы не было сына.

– Вы же меня в детстве нянчили!

Она начала закрывать дверь.

– Извините...

Я был в такой досаде, что готов был на нее заорать, но заставил себя говорить ровным голосом.

– Вы мне только скажите, где мои родители. Мартин и Элла Джонс. Где они?

Она посмотрела на меня, прищурилась, будто почти узнавая, потом покачала головой, явно оставив попытки вспомнить.