Университет - Литтл Бентли. Страница 97
— Матерь Божья!
— Там, в подвале, я был совершенно один. Работник эксплуатационной службы, который пустил меня туда, сидел в своей подсобке наверху. Голос доносился из трубы воздухозаборника. Точнее, не из самой трубы, а из небольшого отверстия на стыке двух секций трубы. При каждом слове оттуда вырывался дымок — уж не знаю, что это было, фреон или углекислый газ, но только это напоминало рот, из которого на морозе вылетают облачка пара... Так вот, голос шел из этого отверстия. И это был голос Пэт, моей покойной жены. Она сказала: "Уноси отсюда ноги, Гиф. И больше никогда не возвращайся".
Только я точно знаю, что это не Пэт, потому что она никогда в жизни не называла меня "Гиф". Я приложил руку к отверстию и ощутил пульсирующий холод. Это было как дыхание. Наконец я отнял руку — и в то же мгновение отверстие стало вдвое больше и грубый мужской, какой-то машинный голос произнес отчетливо:
"Я убью тебя, Гиффорд. На этот раз я тебя убью".
— "На этот раз"? Стивенс кивнул.
— Я хотел схватить кувалду и превратить в лепешку ни в чем не повинную трубу. Но это было бы смешно — Университет попросту использовал ее в своих целях. И я развернулся и ушел. Он продолжал говорить, продолжал сыпать угрозами... Я не обращал внимания. Поднялся по лестнице, нашел работника эксплуатационной службы, поблагодарил его за любезность и был таков. — Стивенс сделал паузу, потом мрачно закончил:
— Но эта сволочь все обо мне знает. Знает мое имя. И кто я. И где я раньше жил. И что делал потом. Могу только гадать, что именно Университет использует в качестве глаз, но он видит. И глаза у него повсюду. Поэтому я не считаю удачной мысль собрать сегодня наших друзей здесь, на территории университета.
— А в другом месте, вне университета, нужных людей собрать практически невозможно, — сказал Ян. — Боюсь, и сегодня-то мало кто придет. Пообещавших окажется больше, чем людей в зале...
— И все равно здесь не стоит встречаться. Мы здесь находимся...
— ..во чреве зверя?
— Правильно. И пока мы на территории кампуса, мы должны следить за каждым своим словом, за каждым своим действием.
— Но не значит ли это, что мы обречены? Если Университет в курсе всех наших действий, если он слышит все наши речи, следит за каждым шагом, то как мы будем сражаться против него?
Стивенс угрюмо покачал головой.
— Не знаю, — сказал он. — Как ни печально, я не знаю...
2
Было бы странно делать вид, что сегодня самый обычный день и ничего особенного не происходит. Джиму хотелось плюнуть на семинары и на газету и заняться исключительно борьбой с монстрами — распрощаться с нормальной повседневной жизнью до тех пор, пока Университет не будет побежден.
На самом же деле, несмотря на бурные события, в основе своей жизнь шла заведенным порядком. В этом было немало трагической иронии: конечно, можно бросить на время учебу и полностью отдаться делу изгнания демонов из университета, но в случае успеха, если он спасет мир и вернет его к нормальному состоянию, то и самому Джиму не миновать возвращения к нормальному состоянию, то есть к каждодневной рутине контрольных работ, семинаров и лекций, да к тому же придется наверстывать упущенное.
И нельзя было забывать о том, что это его последний год в университете. Сейчас следовало подчистить все "хвосты", набрать нужное количество курсов и баллов для диплома. Он обязан учиться с предельным напряжением. Одновременно нельзя запускать работу в "Сентинел" — во-первых, стыдно ударить лицом в грязь перед сотрудниками, которые верят в него, а во-вторых, необходимо вписать побольше успехов в свою характеристику, ибо от нее будет зависеть высота ступеньки, с которой он начнет будущую карьеру. Если он будет трудиться на посту главного редактора "Сентинел" спустя рукава, то недолго и вылететь с этого места. О таком повороте событий и думать не хочется!
Короче говоря, ни занятия, ни газету бросать нельзя, и бороться со Злом приходилось исключительно в свободное от учебы и работы время. Вот это-то и смущало Джима.
А между тем занятия прогуливало невообразимое количество студентов. Те немногие, кто все-таки посещал лекции и семинары, проявляли удручающе низкий интерес к учебе — просто отсиживали положенные часы.
В аудиториях стало намного больше свободных мест, студенты слушали профессоров равнодушно, отвечали вяло, любые дискуссии стали пресными — и все же форма университетской жизни сохранилась, даром что ее содержание решительным образом изменилось. Писали и сдавали зачетные работы, получали какие-то баллы, лекции и семинары проходили вовремя. В этой чинной рутине, из которой давно ушел смысл, был некий сюрреализм, что-то или противоестественное, или сверхъестественное. У Джима ум за разум заходил, когда он задумывался над происходящим. Но ведь и он был актером в этой сюрреалистической пьесе — он исправно прикидывался самым обыкновенным студентом, который учится в самом обыкновенном университете и каждый день совершает будничные действия, характерные для всякого нормального студента!
"После семинара по американской литературе Фейт уехала, чтобы продолжить поиски работы вне университета. Джим не преминул убедиться в том, что девушка покинула территорию университета без приключений. Он проводил глазами ее "фольксваген", пока тот не скрылся за пеленой смога в конце улицы — будучи уже на "безопасной земле". Затем Джим направился в редакцию.
В редакционной комнате не было ни души. Это несколько насторожило его. Разумеется, время приближается к ленчу, а на столах разложена корректура с сегодняшней правкой — стало быть, редакторы с утра уже поработали... Но есть что-то ненормальное в полном отсутствии сотрудников. По крайней мере в прошлом семестре народ в редакции толпился постоянно — с семи утра и до восьми, а то и девяти часов вечера. И это не говоря о техперсонале — в производственном отделе всегда кто-либо дежурил. А сейчас и в производственном отделе ни души!
Джим в растерянности пересек большую комнату производственного отдела, смежную с редакционной, и зашел в фотолабораторию.
И там никого.
Джим включил свет, обвел помещение рассеянным взглядом. На веревке сушились фотографии, которые он видел впервые. И на стенах были фотографии, которые он видел впервые.
И век бы еще не видел!
Снимки демонстрировали крупные планы пыток и сцен сексуального садизма. Исполосованные спины, отрезанные пальцы, гениталии и женские груди и еще много-много всяких страшных мерзостей.
Джим медленно обошел комнату, приглядываясь к фотографиям. Он не сразу сообразил, что именно так поразило его и отчего похолодело сердце. Все это были не случайные, где-то подсмотренные кадры; это были постановочные снимки. Ричард делал фотографии специально разыгранных сцен! Хороши же постановки, в которых отрезаются гениталии, пальцы и груди!
Ричард.
Но с какой стати он решил, что эти мерзкие работы выполнены Ричардом?
Да потому что во всем чувствуется его стиль — рука профессионала, глаз профессионала, композиционный талант, умение правильно акцентировать детали...
На нескольких фотографиях Джим узнал бывшую подружку Ричарда Люсинду.
Джим остановился, чтобы получше рассмотреть эти снимки. Они составляли серию — с постепенным развитием сюжета. Вот Люсинда, связанная по рукам и ногам, в мужском туалете. Нога в сапоге прижимает к полу ее голову. В руке мужчины опасная бритва. Он держит лезвие у самого подбородка Люсинды. Девушка визжит. Ее обычно красивое лицо изуродовано гримасой смертельного ужаса. На следующих снимках мужчина полосует ей бритвой грудь, бьет носком сапога по зубам, потом перерезает ей горло. Заключительные снимки: неузнаваемая мертвая Люсинда, вся в крови; черный провал беззубого рта, изорванные губы; скрупулезная фиксация всех ран на теле — крупные планы, почти как фотографии судебной медэкспертизы, только сделанные любовно и талантливо, с эстетским смакованием...