Обладать и принадлежать - Литвинова Рената. Страница 79
Они дошли до магазина. Рита по наитию оглянулась, увидела проезжающего в своей машине фотографа.
Они зашли в магазин. Миша пошел платить в кассу. Она стояла возле матового стекла и смотрела на улицу. Вдруг с улицы постучали в стекло. Она присмотрелась – сквозь матовое стекло едва был узнаваем фотограф. Он звал ее. Рита оглянулась на Мишу.
Миша подошел к ней.
– Ну что? Теперь пить кофе, не забыла?
Она вышла из магазина с опущенной головой. Фотограф пошел за ними, выдерживая дистанцию.
Они сели в кафе. Миша сам выбрал столик у окна. Рита потеряла из виду фотографа, она все время смотрела на улицу. Его нигде не было видно.
Пока Миша покупал кофе, она сидела и старательно разрисовывала известного узбекского писателя перьевой ручкой. Сначала она нарисовала ему родинку на щеке, как у Мерилин Монро. Потом сделала его толстые губы поярче. Потом прическу. После этого она посмотрела на улицу. Фотографа не было. Посмотрела на Мишу. Он стоял в очереди из нескольких человек вторым. Она отыскала в журнале еще одно крупное фото одного политического деятеля – из него М. М. получилась гораздо похожее.
Миша принес кофе. Она спросила его, когда он сел и с сожалением посмотрел на испорченный журнал:
– Похож на Мерилин Монро?
Он пожал плечами. Тогда она у него спросила:
– Ты ведь умный мальчик?
– Я не мальчик, – сказал он.
Рита опять посмотрела на улицу сквозь стекло и увидела, как фотограф подъехал на своей машине к кафе и затормозил. Он не вышел из своей машины. Сидел, ждал. Рита сказала:
– Я подумала, ты должен бросить меня, – сказала она.
– Как бросить? – испугался он.
– Пусть мне будет плохо. Я плохая, – сказала она, – тебе нужно найти добрую правильную девушку, она тебе будет помогать с твоей мамой. Ты будешь ходить на лекции, учиться. Я же останусь одна. Может, я стану человеком. Пойму что-то… – Она говорила какой-то бред, потому что все время оборачивалась и отвлекалась на улицу. Фотограф кивал ей. – Я ведь это серьезно решила. Нельзя так, я плохой человек. Брось меня, пусть мне будет хуже.
– А мне? – сказал он. – Мне тоже хуже?
– Нет-нет, – сказала она и посмотрела на него.
– Не пугай меня, – попросил он.
– Хорошо, – сказала она. Улыбнулась.
– Разве ты не хочешь детей?
– Я? Нет, наверно.
– Но почему?
Она пожала плечами.
– Почему?
– Не хочу…
– Почему? – еще раз спросил он.
– Иди принеси мне еще кофе! – сказала она и протянула ему свою чашку.
Он встал, взял чашку. Посмотрел – она была полная.
– Но там есть еще! – он громко поставил чашку на стол.
– Он холодный. Принеси мне горячего, – сказала она, улыбаясь.
Миша что-то хотел сказать, но послушно взял чашку и пошел к стойке.
Рита быстро встала и вышла на улицу. Села в машину фотографа. Он быстро отъехал. Она, не оборачиваясь, охваченная волнением, сжимала и разжимала руки и говорила:
– Ты знаешь, как ты виноват? Знаешь, как ты виноват передо мной? Ты знаешь, что со мной случилось ночью? Во всем виноват ты, потому что я ехала к тебе!.. Когда я вернулась назад, с тех пор мне не хочется жить! Я не вижу никакого смысла! Никакого. Я ничего не хочу понимать в жизни. Жизнь меня очаровывает и сразу же всякий раз разочаровывает. Надо быть и добрым и злым, щедрым и жадным, красивым и скромным, сволочью и отличником, выпить и отказаться, бросить и согласиться… – Она вздохнула. – Ночью я засну. Завтра буду жить опять. Я знаю, что мне нужно делать, но я не делаю этого, я буду работать, буду одна, буду доброй. А сейчас мне даже жалко жить так, такой жизнью, учиться на ее уроках. Ее уроки – дерьмо. Вот если я завтра не проснусь, мне совсем не жалко. Мне жалко маму. Жизнь хороша весной, летом, осенью в прохладу, закутавшись в простыню, лежа под распахнутым окном!.. Да? Да?..
Фотограф остановился около магазина. Рита осталась ждать его в машине.
Фотограф сказал продавщице в косметическом отделе:
– Всех помад по одной, и вот это и это…
Он вышел с большим свертком.
Дома у себя он нашел большую фотографию М. М. и стал Риту гримировать под нее. Убрал ей челку со лба, накрасил губы, поставил родинку. На столе лежала груда всяких помад. Рита все время старалась дать совет и говорила:
– Может, лучше этот цвет? Или этот!
Он ей не отвечал. Посадил напротив окна. Принес фотоаппарат и сказал:
– Пленка все равно черно-белая. Она засмеялась:
– Как сесть? Так?
Он ее фотографировал, она говорила:
– Как я живу, как чувствую… Наверно, это неправильно. Я осуждаю себя, но я бываю счастлива, но… – она задумалась, – и несчастлива одновременно…
Он сказал ей:
– На последних фото у Монро совсем трагическое лицо. Абсолютно трагическое лицо. – Здесь он уже говорил, как настоящий профессионал. Он вздохнул.
Уже было темно. Миша ходил под окнами квартиры фотографа. Он все ждал и надеялся, что она выйдет, ведь уже наступила ночь. Их окно горело. Миша еще раз прошелся, закурил, когда он поднял глаза, то увидел, что свет в их окне погас – она легла с ним спать.
Он постоял, уже безнадежно все-таки надеясь, что она выйдет из подъезда.
Была хорошая погода, ближе к теплому вечеру, и окно в комнате, в которой тоскливо и скучающе присутствовала Рита, было распахнуто на «звуковую улицу». Тихий ветер, летающий вдоль улицы, возвращался, как муха, из одного конца в другой. Фотограф, одетый в домашнее, с сигаретой, в тапочках, мягких и точно таких же, какие он выдал Рите, прошел мимо нее. Она сидела откинувшись на диване, сложив, как выживший из ума старичок, руки на животе. Диван был белый, как парадный конь. Глаза у нее были закрыты, веки дрожали.
Фотограф проходит – по Рите проползает медленная фотографова тень. Она с закрытыми глазами чувствует ее, ловит как бы рукой и, поймав на полсекунды, гладит ее на себе.
Вот он уходит. Рита встает, идет к большому столу, отрывает небольшой кусочек бумажки, как бережливый, экономный бухгалтер для своих мелких подсчетов. На самом деле на этом скромном клочке она пишет заглавие: «Итоги жизни». Она вздыхает и пишет пункт первый.
1. (И под этим пунктом она пишет сокращенные, но понятно, что имена мужчин или их какие-то специальные обозначения.) М-ша, Ит-ц, Н., Фот., К., М., Перв., Фр., Ит., Б., Гр… и т. д.
2. Папа умер. Я не могла найти в наказание его могилу. Принесла ему нечетное количество цветов, как живому.
3. Мама бедная, ничего не понимает. Жалко маму.
4. Я одна. Что дальше?
5. Деньги. (Тут она пишет малопонятные, но достаточно мелкие цифровые расчеты: 100 + 2524 – 40 и т. д. Вывод: ничего. 0.)
Тут на этом месте она задумывается, осматривая вспомненные ею итоги ее двадцатилетней жизни, бросает карандаш и свои «клочковые» расчеты на столе – бумажку шевелит ветер. Входит фотограф. Она поворачивается к нему и быстро говорит:
– Ну, милый, что же ты не спрашиваешь, не говоришь со мной? Я хочу сказать, что мне снился сон про маму, будто мы с ней поднимаемся по крутой лестнице нашего дома. Я иду за ней, мой взгляд все время упирается в ее щиколотку. И понимаешь, тут я замечаю с ужасом, я никогда у нее этого не видела, что на щиколотке у нее татуировка. Какая-то эмблема, похожая на цветок. И тут на моих глазах эта татуировка медленно начинает ползать по ноге, как муха, из стороны в сторону. Меня охватывает такой ужас. Понимаешь, когда что-то грязное происходит с близким человеком, которого любишь. И такая гадость.
Он, проникаясь ее гадливым рассказом, смотрит на нее с сочувствующим лицом, подходит к столу, замечает бумажку и читает ее без спросу. Он тут же начинает считать, сколько мужчин она вписала в свои итоги жизни: