Обладать и принадлежать - Литвинова Рената. Страница 91

И Мышка, даже не глянув ему в лицо, быстро уходит.

В тот остаток дня он долго ходил вокруг больницы, а потом, не пьянея, очень много пил, нигде не забывая два пожухлых букета в шуршащих целлофанах – они всегда лежали прямо перед ним, перед его глазами.

Алексей ВАСИЛЬЕВ

ВЫСОКАЯ БЛОНДИНКА В ЧЕРНОМ

Я по-настоящему познакомился с Ренатой, получил возможность рассмотреть ее как следует, когда она впервые и сполна вошла в фазу, в которой пребывает и поныне: сверхзанятой, сверхвостребованной барышни. Работа и свела нас: к премьере ее режиссерского дебюта всю вторую половину 2003 года мы вместе – я в качестве интервьюера-изыскателя, она в качестве источника информации-вдохновения – готовили книгу «Богиня. Разговоры с Ренатой Литвиновой». Параллельно собственным трудам на «Мосфильме» она тогда летала в Одессу на съемки в «Настройщике» Киры Муратовой, готовила еженедельные выпуски собственной телепередачи «Стиль», участвовала в съемках для глянцевых изданий на объектах вроде парижского «Ритца» и даже готовилась исполнить роль Раневской на сцене МХАТа, а я мотался за ней повсюду как пристегнутый, готовый в каждую свободную от прочих дел минуту отжать «Паузу» на диктофоне. Так что Рената-дылда, гимнастка с «Бабушкинской», исписывающая заборы сакральным словом «Кино» и пропадающая с заныканным от мамы «Партагасом» в резиновых сапогах на близлежащем кладбище, и Рената-немощь, бледная недоедающая студентка сценарного факультета ВГИКа, чьи выспренные курсовые приводят педагогов в ступор, и Рената-миф, богемная девушка при каблуках и алой помаде, исследующая зондом своего романтизма обломки СССР и спускающая гонорары от журнальных публикаций на туфли и съем квартиры в высотке с «Иллюзионом», знакомы мне только по ее собственным рассказам. «Они были прекрасны, они умерли, их больше нет», – как рефрен, повторяла сведения о нынешнем местонахождении этих Ренат убранная в черное заслуженная артистка Литвинова, и это было единственное, что она сообщала, сохраняя полную серьезность. В остальном передо мной воплотилось то самое существо, которое я и ожидал обрести в создательнице образа «русскоязычной Шарон Стоун из сумасшедшего дома», как я окрестил тогда для себя девушек, написанных и сыгранных Ренатой в ее первых совместных работах с Муратовой, «Увлеченьях» и «Трех историях». Ехидное, насмешливое, паясничающее, глумливое, потешное – сгодятся все прилагательные, за которыми маячат смех и улыбки, кроме «ироничного»: рассудочного остроумия, единственного ненавистного мне типа юмора, в Литвиновой я не обнаружил. Она может споткнуться и растянуться посреди прямых спин, кислых мин и пресных блюд гламурного ресторана, что Пьер Ришар, а потом еще раскудахтаться так, чтобы не дай бог не подумали, что она предпочла бы скрыть свою неловкость. Заиграться в барышню без царя в голове, за какую ее до сих пор склонна держать армия телеадептов, да так, что пародисту Галкину останется только съесть свои носки, а руки собеседников так и потянутся в карман за кошельками – за просмотр подобных шоу денежки платят. Сравнять с землей иных из псевдоконкуренток на актерском поприще, одним словом, а следом без передыху высмеять и собственную страсть к злословию. Или подразнить вас – по-моему, этот тип ее поведения распространяется исключительно на мужчин, – как мышку; в этой игре она напоминает мне Эстеллу из диккенсовских «Больших надежд», девочку, взращенную, чтобы мучить мужчин, мстя за весь женский род; признаюсь, на первых порах я поддавался на провокацию и прилюдно злился, но сейчас играю во влюбленного и поруганного Пипа с неменьшим удовольствием, чем в остальные Ренатины затеи. Потому что и жестокие, и невинные, и нацеленные на других, и устроенные с целью поднять саму себя на смех игры Ренаты родом из той же страны забав, откуда происходят моды и спорт, сплетни и опера, аперитивы и файв о'клок – те пилюли от депрессии, что позволяют людям не брать в голову жизнь во всей ее ничтожности и конечности, а жизни, благодаря этому, – продолжаться.

Сам факт появления этой книги, где в нетронутом виде опубликованы результаты литвиновских ночных бдений – она хронически пишет по ночам, усаживаясь за работу утром, только когда сроки совсем припирают, убеждаясь, что при свете солнца формулируется легче, но так и не умея превратить утреннее письмо в привычку, – иные из которых так и не стали основой реализованных фильмов, лучшее свидетельство нынешней наращенности ее артистической мускулатуры. Сегодня она так востребована, что не успевает утолить интерес публики своими текущими работами, вот и приходится скрести за плинтусами ее творческого багажа, извлекая на свет и любуясь полуошметками, некогда забытым и невостребованным. А ведь еще назад лет пять или около того, когда одно издательство проявило интерес к публикации ее повести «Обладать и принадлежать», по которой была снята «Страна глухих», Ренате вернули отправленный ею текст погребенным под частоколом редакторских ремарок. «Какой кошмар! – сказала мне тогда Литвинова. – Это же просто возвращение в мою вгиковскую историю!» Мастером сценарного курса, который Литвинова окончила почти одновременно с кончиной СССР, была Кира Парамонова – «Красавица. Блондинка. Киноведка. Про нее даже Галич песни пел какие-то». Она возвращала Ренате ее курсовые все исчерканными красными чернилами и с негодной оценкой в конце, сбивалась со счета стилистическим ошибкам, уверяла, что так вообще нельзя писать. У Ренаты хватало куража не соглашаться: «Вы послушайте, как это красиво!» И она принималась читать собственный текст, подковыристыми интонациями оттирая с него кровь профессорской правки, а Кира Константиновна, согласно кивая вслед литвиновским смысловым ударениям, как кобра – факиру, и говорила: «Вот когда вы сами это вслух читаете, вы меня убеждаете, что только так и должно быть», и снимала эту ошибку, и эту, и ту, и в итоге исправляла «три» на «пять». Возможно, именно эти «читки» стали первыми актерскими работами Ренаты, опытами заклинания-приручения неподатливой публики, которая нынче весьма охотно несет свои накопления в кассы киноплексов, театров и видеомагазинов за свежей порцией ее стилистической безграмотности – увы, тех опытов, самых принципиальных, переломных, потребовавших, как всякое начало, наибольшей отваги, и мужества, и решимости отстаивать себя против всего мира, нам увидеть не суждено. Решающей схваткой стал диплом. Сценарием под названием «Нелюбовь» – не тем, который стал фильмом Рубинчика «про девушку, которая разрывается между старым мужчиной и молодым любовником», ему она отказала только звучное, да непрозвучавшее название, другим – «про ревность, про любовь, что вы!» – ей, как она планировала, защищаться не дали: профессор сочла его недостойным. «У меня какие-то его ошметки остались, я их недавно перечитала. Боже мой, Вы себе не представляете, как он мне нравится! Всё, что недостойно, – мне очень нравится». А защищаться дали «Принципиальным и жалостливым взглядом». Вспоминает Литвинова:

– Я отвезла его, этот сценарий, рецензенту, достаточно полной женщине-режиссеру. Она на меня посмотрела убийственным взглядом и написала, что это очень плохо, что это достойно только средней удовлетворительной оценки, представляете? А меня девушки на кафедре так любили! Они посчитали, что надо поставить «хорошо», и на выпускном экзамене они зачитали эту ужасную рецензию этой жирной режиссерши, но поменяли резюме на «Я считаю, что нужно поставить „хорошо"». И вот начались прения, сидели какие-то киноведы, редакторы. И вот эти редакторы как пошли выступать! Меня так все ужасно критиковали! Одна женщина спросила меня: «А вы вообще умеете говорить по-русски?» А я еще в короткой юбке, кудрявая, накрашенная – и говорю: «Я, вообще-то, в Москве родилась». А она мне: «Такое ощущение, что читаешь плохой перевод, не по-русски вы пишете!» А потом встал Евгений Григорьев, сценарист, кстати, написал сценарий «Романса о влюбленных», и говорит: « А я считаю, что это гениально». И весь экзамен переломился в другую сторону. А так, если б Григорьев не встал, я думаю, мне так и поставили бы «три». Или «два»… Хотя все равно это не повлияло бы на мою жизнь.