Война с Ганнибалом - Ливий Тит. Страница 44

Тит Манлий Торкват отказывается от консульства.

Консула Гнея Фульвия Центумала вызвали в Рим для руководства консульскими выборами. Первые голоса были поданы за Тита Манлия Торквата и Тита Отацилия. Вокруг Манлия тут же столпились друзья с поздравлениями; в окружении этой толпы он приблизился к консульскому трибуналу и потребовал голосование прервать, а ему дать слово. Все затихли, с напряжением ожидая, что он будет говорить, и Манлий сказал:

– У меня больные глаза. Если кормчий или полководец – всё одно – плохо видит сам, но берется отвечать за жизнь и имущество других людей, – это наглое бесстыдство! Напомни всем, Фульвий, что война не окончена. Несколько месяцев назад Рим слышал под своими стенами крики врагов и ржание их коней.

Но те, кто уже подал голоса, всё люди молодые, дружно отвечали, что мнения своего не переменят. Манлий, однако же, стоял на своем, и тогда они в растерянности – народ шумел, восхищенный прямодушием и мужеством Манлия, – просили у Фульвия разрешения посоветоваться со старшими. Старики советовали подумать о трех кандидатах – двух уже громко прославленных прежними подвигами, Квинте Фабии Максиме и Марке Марцелле, и одном менее знаменитом, Марке Валерии, который успешно борется с царем Филиппом Македонским на море и на суше. Молодые снова подошли к урнам и подали голоса за Марка Марцелла и Марка Валерия. Все остальные граждане поддержали их выбор.

Пусть кто хочет насмехается над поклонниками старины, а я уверен, что и в государстве мудрецов, которое любят придумывать и описывать ученые люди, не может быть правителей, лучше понимающих свой долг и менее честолюбивых, не может быть народа, более высокого душой. И какое уважение к старшим! В наш век, когда дети и родным отцам отказывают в уважении, оно представляется невероятным и неправдоподобным.

Девятый год войны – От основания Рима 544 (210 до н. з.)

Вступив пятнадцатого марта в должность, новый консул Марк Марцелл собрал, по заведенному обычаю, сенат, но никаких дел для решения ему не представил. Он сказал, что ничем не будет заниматься один, без второго консула, Марка Валерия, который воевал в Греции с царем Филиппом и должен был в скором времени приехать.

– Я знаю, – продолжал Марцелл, – что прибыло много-Ксленное посольство из Сицилии и скрывается в загородных домах моих недоброжелателей. Их клеветнических обвинений я не боюсь и готов сам привести этих людей в сенат, но они делают вид, будто не решаются выступить против консула, пока он в Риме один и невозможно искать защиты у другого. Как только появится Марк Валерий, я потребую, чтобы прежде всего сенат выслушал сицилийцев. Сенаторы разошлись, одобрив сдержанность и добросовестность Марцелла.

Итак, все дела остановились, и, как обычно в подобных обстоятельствах, началось недовольство и ропот среди простого народа.

Жаловались на затянувшуюся войну, на опустошение и запустение полей вокруг Рима – там, где прошел Ганнибал, – на частые наборы, истощившие Италию. Новые консулы, толковали римляне, оба чересчур воинственные и непоседливые, они и в мирное-то время постарались бы разжечь какую-нибудь войну, а уж теперь, наверное, не дадут государству вздохнуть спокойно.

Капуанцы жгут Рим.

Конец этим толкам положил пожар, вспыхнувший в ночь на девятнадцатое марта вокруг Форума во многих местах сразу. Загорелись лавки, потом частные дома, огонь перекинулся на рыбный рынок и бывшие царские палаты. Едва отстояли храм Весты – главным образом усилиями и заслугами тринадцати рабов; впоследствии их выкупили за государственный счет и отпустили на волю.

Пожар продолжался весь день и всю ночь, и не было никаких сомнений это не случайность, а дело рук злоумышленников. С согласия и одобрения сената консул Марцелл объявил, что всякий, кто откроет виновников, получит награду: свободным он обещал деньги, рабам – свободу. Раб капуанского семейства Калавиев тут же донес на своих господ и еще на пятерых кампанцев, чьих отцов обезглавил Квинт Фульвий. По словам доносчика, они готовились и к новым поджогам. Эти люди были немедленно» арестованы вместе со своими рабами. Сперва они всё отрицали, ссылаясь на то, что донос сделан из мести: раба, дескать, накануне высекли, и он бежал. Но когда на Форуме доносчик обличил их прямо в лицо, а рабов принялись пытать у них на глазах, они сознались. И хозяева, и рабы – соучастники преступления – были казнены; доносчик получил свободу и двадцать тысяч ассов.

Между тем консул Валерий вернулся в Италию. Когда он проезжал через Капую, его окружила толпа и со слезами молила отпустить их послов в Рим, иначе Квинт Фульвий истребит и самую память о кампанском народе. Квинт Фульвий Флакк заявил консулу, что как частное лицо он никакого зла против кампанцев не держит, но как римский наместник он преследует их и будет преследовать без всякой пощады, пока не переменятся их чувства к Риму, потому что во всем мире нет у римского народа врага более заклятого, злобного и ожесточенного, нежели кампанцы.

– Поэтому, – продолжал Фульвий, – я буду держать их взаперти. Стоит им вырваться – и они, точно дикие звери, будут рыскать в полях, убивая всякого встречного. Знаешь ли ты, что выходцы и беглецы из Капуи пытались сжечь дотла Рим? Следы их злодеяния ты скоро увидишь на Форуме. Я считаю, что кампанцев нельзя впускать в столицу ни под каким видом.

Консул все же убедил Фульвия взять с послов клятву, что они вернутся не позже чем на пятый день после того, как выслушают ответ сената, и забрал их с собою. В окрестностях Рима навстречу ему вышли еще сицилийцы, и теперь Валерий казался живым образом скорби о двух погибших городах и живым укором тем, кто их погубил.

Тяжба побежденных с победителем.

Впрочем, сенат не пожелал слушать послов, прежде чем консулы не доложат о положении дел в государстве и на театрах войны. После этого доклада сенат постановил несколько сократить численность войск, уволив старых воинов, которые выслужили полный срок [70]. Консулам предложили поделить меж собою провинции, так чтобы один остался в Италии и продолжал борьбу с Ганнибалом, а другой управлял Сицилией и начальствовал над флотом. Бросили жребий, и Сицилия с флотом выпала Марцеллу, Италия – Валерию. Когда консулы метали жребий, сицилийские послы стояли подле них, с величайшею тревогою ожидая результата. Когда же результат был объявлен, они заплакали и заголосили так отчаянно, словно Сиракузы были взяты еще раз. Переодевшись в траурное платье, они пошли по домам сенаторов и везде повторяли:

– Мы не только покинем свои города, но вообще убежим из Сицилии, если туда возвращается Марцелл! Он и прежде, безо всякой нашей вины, был беспощаден и неумолим, каков же будет теперь, после того как мы на него жаловались? Уж лучше бы спалили наш остров огни Этны или проглотила морская пучина!

Об этих сетованиях вскоре заговорили повсюду – то ли из сострадания к сицилийцам, то ли из зависти к славе Марцелла, а вернее – по обеим причинам разом. Отголоски подобных разговоров слышались и в сенате: от консулов потребовали, чтобы они сами просили сенат переменить им провинции. Марцелл отвечал, что, если бы сицилийцы уже высказались, он бы на перемену не согласился, но, чтобы никто не мог утверждать, будто сицилийцам закрыл рот страх перед будущим их наместником, он согласен обменяться с товарищем, если и тот, в свою очередь, не против. Так произошел этот обмен, бесспорно предрешенный судьбою, увлекавшею Марцелла навстречу Ганнибалу. Он был первым полководцем, который после беспрерывных и самых кровавых поражений римлян выиграл битву у Ганнибала, и ему предстояло стать последним из римских вождей, который прибавил славы пунийцу своей гибелью.

Наконец сицилийцы были допущены в сенат, и глава их, вспомнив для начала Гиерона и его верность, сказал так: