К востоку от Эдема - Стейнбек Джон Эрнст. Страница 33

Пережитое потрясение и опийные пилюли несколько дней обволакивали сознание Кэти густым туманом. Тело ее было словно налито свинцом, и от боли она лежала почти не шевелясь. Постепенно туман в голове и перед глазами рассеялся. К ней заходили двое молодых мужчин: один появлялся лишь изредка, а второй очень часто. Еще один мужчина, как она догадалась, был доктор, но больше всех ее интересовал некто другой, худой и высокий, интерес к нему был рожден страхом. Возможно, сквозь тяжелый опийный сон она уловила что-то такое, что отложилось в ее мозгу.

Медленно, очень медленно память воскрешала и выстраивала по порядку недавние события. Кэти видела перед собой мистера Эдвардса, видела, как его лицо теряет спокойное самодовольное выражение и превращается в лицо убийцы. Так напугана она была впервые в жизни, зато отныне страх перестал быть для нее загадкой. И в поисках спасения ее мысли сторожко замирали, как принюхивающиеся крысы. Мистер Эдвардс знал про пожар. Может быть, знал не только он? А как он узнал? Когда она об этом думала, ее охватывал слепой тошнотворный ужас.

По обрывкам доносившегося разговора она поняла, что тот высокий, худой — шериф, и он хочет ее допросить, а молодой, которого зовут Адам, старается уберечь ее от допроса. Может быть, шерифу известно про пожар?

Голоса за дверью звучали громко, и то, что она услышала, подсказало ей, как действовать. Шериф говорил:

— Должно же у нее быть имя. И кто-нибудь наверняка ее знает.

— Но как она будет отвечать на вопросы? У нее сломана челюсть,возразил голос Адама.

— Если она не левша, то сможет написать ответы. Послушай, Адам, если кто-то хотел ее убить, я, пока не поздно, должен поймать этого человека. Дай-ка лучше карандаш, я пойду, поговорю с ней.

— Вы же слышали, доктор сказал, что у нее трещина черепа. Почему вы так уверены, что она все помнит?

— Ладно, давай бумагу и карандаш, а там посмотрим.

— Я не хочу, чтобы вы ее беспокоили.

— Мне плевать на то, что ты хочешь! Дай бумагу и карандаш, сколько можно повторять?

Потом раздался голос второго молодого мужчины:

— Да что с тобой? Ведешь себя так, будто это ты ее изувечил. Дай же ему карандаш.

Когда все трое тихо вошли к ней, она лежала с закрытыми глазами.

— Спит, — шепотом сказал Адам, Она открыла глаза и посмотрела на мужчин. Высокий подсел к кровати.

— Простите, что я вас беспокою, мисс. Я — шериф. Знаю, вам нельзя разговаривать, но, может быть, вы сумеете написать вот здесь несколько слов?

Она попробовала кивнуть, и лицо ее исказилось от боли. Тогда она заморгала, показывая, что согласна.

— Вот и умница, — сказал шериф. — Видите? Она сама хочет. — Он положил блокнот поближе к ней на край кровати и вставил ей в руку карандаш. — Ну, все готово. Итак, как вас зовут?

Трое мужчин следили за ее лицом. Губы ее сжались, она сощурилась. Потом закрыла глаза, и карандаш пополз по бумаге. «Не знаю», — коряво вывела она большими буквами.

— Сейчас я подложу чистый листок… Что вы помните?

«Черная пустота. Не помню ничего», — написал карандаш и соскользнул с блокнота.

— Неужели даже не помните, кто вы и откуда? Подумайте.

Казалось, она сделала над собой огромное усилие, но потом отказалась от борьбы, и лицо ее трагически застыло. «Нет. Все смешалось. Помогите мне».

— Бедняжка, — сказал шериф. — Но спасибо, что хоть попытались. Когда вам станет лучше, попробуем еще раз. Нет, больше ничего писать не надо.

Карандаш нацарапал: «Спасибо»— и выпал из разжавшихся пальцев.

Шерифа она склонила на свою сторону. Теперь он был заодно с Адамом. Только Карл по-прежнему был против нее. Когда в комнату заходили оба брата — чтобы подложить судно, не причиняя ей боли, надо было поднимать ее вдвоем, она внимательно изучала этого угрюмого молчаливого мужчину. В чертах его лица было что-то знакомое, что-то ее смущавшее. Она заметила, что он часто трогает шрам на лбу, трет его, водит по нему пальцами. Однажды он перехватил ее взгляд. Тотчас отняв руку ото лба. Карл виновато посмотрел себе на пальцы. Потом злобно сказал:

— Не волнуйся. У тебя будет такой же, а может, и еще лучше.

Она улыбнулась ему, и он отвернулся. Когда Адам вошел в комнату, чтобы покормить ее супом, Карл сказал:

— Пойду в город. Пива хочется.

Адам не помнил, чтобы когда-нибудь был так счастлив. Его не беспокоило, что он не знает ни ее имени, ни фамилии. Она сказала, чтобы он называл ее Кэти, и ему этого было достаточно. Он стряпал для Кати, листая тетрадку с рецептами, которыми пользовалась еще его мать, а потом мачеха.

Кэти была живуча на удивление. Поправлялась она очень быстро. С лица сошла болезненная припухлость, и возвращавшееся здоровье придавало ее чертам свежесть и очарование. Довольно скоро она уже могла с помощью Адама садиться в постели. Рот она открывала и закрывала крайне осторожно и постепенно начала есть мягкую пищу, которую не требовалось долго жевать. Лоб у нее все еще был забинтован, других заметных следов на лице не осталось, разве что слегка запала щека в том месте, где были выбиты зубы.

Мысли Кэти метались в поисках выхода из настигший ее беды. Хотя речь уже не вызывала у нее особых затруднений, говорила она мало.

Однажды среди дня она услышала, что по кухне кто-то ходит.

— Адам… ты? — громко спросила она.

— Нет, — ответил голос Карла. — Это я.

— Будь добр, зайди на минутку. Он открыл дверь и встал на пороге. Взгляд у него был мрачный.

— Ты редко ко мне заходишь, — сказала она.

— Правильно.

— Я тебе не нравлюсь.

— Что ж, тоже правильно.

— Может быть, объяснишь, почему?

Ответ дался ему с трудом.

— Я тебе не верю.

— Почему?

— Сам не знаю. Я не верю, что ты потеряла память.

— Но зачем мне кого-то обманывать?

— Не знаю. Оттого и не верю. В тебе есть что-то такое… что-то знакомое.

— Ты ведь никогда меня прежде не видел.

— Может, и не видел. Но все равно что-то меня тревожит… и я должен понять, что. А откуда ты знаешь, что я тебя прежде не видел? Она молчала, и он собрался уйти.

— Постой, — сказала она. — И что же ты решил?

— Насчет чего?

— Насчет меня.

Он посмотрел на нее с неожиданным интересом.

— Хочешь знать правду?

— Зачем бы я иначе спрашивала?

— А мало ли зачем. Но я скажу. При первой возможности я тебя отсюда выгоню. Мой брат совсем сдурел, но я его вразумлю, а надо будет, и поколочу.

— Так уж и поколотишь? Он ведь сильный.

— Ничего, справлюсь.

Она пристально поглядела на него.

— Где сейчас Адам?

— В город поехал, тебе за лекарствами — мало он их накупил, дряни разной!

— Ты скверный человек.

— Хочешь знать, что я думаю? Ты с этим твоим смазливым личиком не то что не лучше, а еще и в десять раз хуже меня. Ты — сам дьявол, вот что я думаю. Она тихо рассмеялась.

— Значит, мы с тобой два сапога пара. Карл, сколько мне осталось?

— До чего?

— До того, как ты меня выгонишь. Скажи честно.

— Пожалуйста, могу сказать. Неделя, может быть, дней десять. Как только начнешь ходить, так сразу и выставлю.

— А если я не уйду?

Он поглядел нанес с хитрецой, будто предвкушал поединок.

— Так и быть, скажу. Когда ты наглоталась всех этих пилюль, ты много болтала, вроде как во сне.

— Неправда.

Он засмеялся, потому что увидел, как, спохватившись, она быстро сжала губы.

— Не хочешь — не верь. Если выкатишься быстро и без шума, буду молчать. Ну, а если нет, пеняй на себя, да и шерифу я кое-что расскажу.

— Я не верю, что говорила что-то плохое. Что я такого могла сказать?

— Спорить я не собираюсь. Да и некогда, у меня полно работы. Ты меня спросила — я тебе ответил.

Он вышел из дома. Зайдя за курятник, согнулся пополам от смеха и хлопнул себя по ляжке. «Я-то думал, она умнее», — повторял он про себя. И впервые за много дней на душе у него полегчало.