Византия - Ломбар Жан. Страница 20

– Евстахия нравится тебе. Мне нет. Но я ей не сделаю ничего худого, а тем более тебе – моему брату, которого я люблю и возле которого живу здесь, в этой Византии, где тебя хотят возвести на трон Самодержца, подобно предку нашему Юстиниану!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

После страстной недели наступили дни Пасхи, глубокочтимые византийцами и ознаменованные шествиями из храмов с белыми пальмовыми ветвями в виде серебристо-нежного леса.

И все лики икон как бы невольно участвовали в общей радости и видели поклонение себе православных. Живописный лик Вседержителя Бога на фасаде храма Бога Творца, с брадой, струящейся наподобие ручья, святых, преподобных, угодников, ангелов, властей, архангелов, толпы Божеские и человеческие, – все в эти великие дни имели высшее наслаждение коленопреклонного себе поклонения. И все иконы эти ярко сверкали под византийским бирюзово-матовым небом. У некоторых из них неизъяснимым и непонятным чудом струились чистые или кровавые слезы; некоторые при одном лишь прикосновении к их мозаичной одежде исцеляли ослабленных и недужных; у одних при мольбе, обращенной к ним, слетали с каменных уст, как кристалл, звенящие слова утешения, у других все тело на золотом фоне вдруг, словно живое, начинало пламенеть, как бы освещенное изумительным пожаром. Но это еще не все: внутри храмов стояли выставленные мощи мучеников, творившие чудеса; здесь женщины чувствовали внезапно приступы родов, грудные младенцы могли читать любую страницу открытого Евангелия; немые приобретали дар красноречивого слова, и старцы чувствовали в своих жилах переливы юной, обновленной крови. Одна мать, дочь которой едва могла передвигаться от злой, снедающей ее чахотки, увидала, что при одном прикосновении к святой плащанице дочь ее пошла поспешно, щеки ее запылали, и здоровым блеском заблистали глаза. Один воин, коего руки были покрыты гнойными струпьями, приложился к Святому Кресту Господню и тут же засвидетельствовал неожиданное исцеление. Все, что было языческого в племени эллинов, способствовавшее развитию естественных культов древней Греции, все стремление обоготворить высшие мировые силы, олицетворенные и очеловеченные некогда в богах, а ныне во Христе, Приснодеве, Теосе, в угодниках, ангелах, архангелах, престолах, властях, во всех нарисованных кистью художника или изваянных резцом скульптора памятниках религии, словом, – все бытие, воплощенное человеческим искусством, расцветало, овеянное восторженным религиозным поклонением православных, которых еще не тревожили власть и могущество. Два храма, повинуясь обряду празднования Пасхи, совсем отстранились, однако, от всеобщей радости: это храм Святой Премудрости и храм Святой Пречистой. Первый был слишком поглощен подготовкой к грядущему иконоборству; второго отстраняло суровое его учение, обосновывавшее иконопочитание с возвышенностью ума и глубиной мысли, непостижимыми для толпы, способной понять лишь крупные линии и предпочитавшей предаваться религиозному восторгу в других местах.

Пасхальная неделя кончалась днем конских бегов, на которые с самого утра устремлялась вся Византия. Из широких и узких улиц, змеившихся по семи холмам, оттененным величественными куполами, стекались в своих четырехугольных или трубчатых головных уборах, обрамленных перьями или перевитых лентами, византийцы, сливаясь с людьми в одеждах из ярких тканей, украшенных блещущими узорами из накладного золота и серебра. Пробирались армяне в широких шальварах, завязанных внизу шелковой тесьмой, в одежде едва достигающей колен. Тянулась вереница роскошных экипажей, вожаков с собаками и медведями в намордниках из металлических колец; лошадей, покрытых расшитыми волочившимися попонами, по краям которых прозрачно звенели бронзовые колокольчики; пышные колесницы богачей и колесницы кочевников с колесами, отяжелевшими от грязи дальних дорог; шли когорты трубачей с протоспафариями во главе, шли тысяченачальники и полководцы, за ними хорэги барабанщиков, трубачи, музыканты с громадными арфами, покоившимися на их мощных грудях; шла толпа в беспорядке, шли другие музыканты – сыны варварских племен, пришедшие повеселиться без малейшей заботы о том, каковы будут последствия праздника; несли либийские бубны, русские балалайки, восточные караманджи и зурны, тимпаны из железа и бронзы длиною в фут; шли вереницею монахи в скуфьях, длинноволосые пастыри, коих божественное пение и необычное, в нос провозглашаемое «аллилуйя» звучало под скрещенными хоругвями, покачивающимися на древках, окрашенных фиолетовой краской; шла густая толпа, стремительная, оживленная, жестикулирующая; весело мелькали яркие краски, повторялись крики пролагавших себе дорогу; виднелись различные цвета человеческой кожи, начиная с очень светлого лица, пришедшего издалека галло-франка и кончая головой негра, подобной клубку черной шерсти, перерезанному алой лентой толстых губ и впадинами белесоватых глаз; показались портики Форума Августеона с улетающим ввысь бронзовым памятником Юстиниана, и на фоне синего неба обрисовался величественной архитектуры храм Святой Премудрости, с девятью куполами и девятивратным нарфексом, перед которым виднелась паперть, выложенная плитами.

Позади богатых садов возвышались красивые по своей архитектуре здания: аркадийские бани, примыкающие к маленькой гавани, куда приставали проворные челноки, а за ними, виднелись части Великого Дворца – здание со сводами, с портиками, с террасами, по которым шествовали сановники, влача свои тяжелые одежды. Справа возвышались стены Ипподрома с окаймляющей его круглой галереей, по которой бродили в томительном ожидании любопытные; они имели вид подлинных пигмеев перед величественными статуями, увенчивающими круг. Продавцы в расположенных кругом лавках, а между ними и Савватий, предлагали арбузы, сушеную рыбу, печеные яйца; все это ел простой народ: лодочники, носильщики и различные ремесленники. Толпа прибывала. Слышалось словно жужжание миллиона пчел, перемешанное односложными и многосложными шипящими звуками различных наречий; произносились имена возниц, а также прежних и будущих победителей; а эти последние, стоя в своих роскошных колесницах, убранных парчою, украшенных резными из слоновой кости фигурами и бляхами из металла, выпуклыми и изогнутыми в виде листьев, исчезли в открытых вратах, в которые виднелись внутренние стены Ипподрома, его арена, разделенная линией камптер и возвышение ступеней, под которыми были ходы в конюшни, откуда неслось ржанье коней, удары бича и крики животных.

Внутренность Ипподрома скоро обрисовалась еще яснее: вот знаменитая кафизма, высеченная полукружием, и против нее прямоугольная сфендоне, расположенная на концах огромного эллипса. Кафизма возвышалась отвесно, словно над бездной, и была окаймлена красными и фиолетовыми, золотом шитыми занавесями, по бокам от нее располагались две трибуны поменьше. Кафизма, пока еще пустая, как бы гордилась своим величавым устройством, она казалась грозной, мощно охраняемой от тех, кто дерзнул бы взять ее приступом, целым войском, собранным под нею. У подножия кафизмы стояла стража, сдерживавшая толпу, по которой пробегал, словно молния, отблеск золотых мечей и секир. Стражи были неподвижны, едва заметно хмурили они брови, когда мгновениями, повинуясь порыву ветра, развертывались знамена, желтые, зеленые и голубые, собранные в виде пирамиды другими стражами, стоящими позади. Они открыто смотрели на народ, скоплявшийся во вратах и размещавшийся на многочисленных ступенях, причем Зеленые размещались слева от кафизмы, а Голубые справа. Стражу составляли схоларии, экскубиторы и кандидаты из войска Базилевса, поместившего их здесь не столько для сдерживания толпы, сколько для украшения подножия кафизмы, где на бегах всегда привыкли их видеть. Профиль почти каждого был полусемитский, полутуранский, движенья, полные ленивой неги, присущей смуглым варварам, говорили ясно об их происхождении, родственном Константину V, который был исавриец, подобно им.