Берег динозавров - Лаумер Джон Кейт (Кит). Страница 32

— А вы неплохой специалист своего дела.

Эта фраза была произнесена без заметного акцента, но в довольно странном ритме, словно он привык говорить намного быстрее.

— Не такой уж и хороший, — ответил я. — Слишком много бессмысленных прыжков и сомнений в успехе.

— Скромное заявление, — отозвался он, как бы признавая, что нам не избежать обмена любезностями. — И все же вы с блеском довели до конца довольно сложную операцию. Именно этого мы от вас и ждали.

— Спасибо, — сказал я. — А кто это «мы»?

— До этого момента, — продолжил он, не обращая внимания на мой вопрос, — мы одобряли ваши действия. Однако позволить вам и в дальнейшем выполнять эту миссию невозможно. Возникает вероятностный вихрь восьмого порядка. Вы знаете, что это означает.

— Может, знаю, а может, и нет, — уклонился я. — Кто вы? Как попали сюда? Этот анклав находится в жесткой изоляции.

— Думаю, мы с самого начала должны быть абсолютно откровенны, — сказал человек в красном. — Я знаю, кто вы, знаю, в чем заключается ваша миссия. Мое присутствие здесь и сейчас является этому достаточным свидетельством и, в свою очередь, делает очевидным тот факт, что я представляю более позднюю эру, чем ваша, следовательно, наше решение должно возобладать над полученными вами инструкциями.

Я хмыкнул.

— Итак, на сцену выходит седьмая эра, полная решимости навести порядок и сохранить его на веки веков.

— Напоминать вам о нашем преимуществе над вами, не только техническом, но и в понимании континуума, значило бы стараться доказать очевидное.

— Ага. Но почему вы считаете, что на ваш собственный хвост не сядут новые особо бдительные ребята, чтобы переделать то, что переделали вы?

— После нас никакой Чистки Времени не будет, — отрезал он. — Наше вмешательство — конечное. Усилиями седьмой эры темпоральная структура будет не только восстановлена до стабильного состояния, но и усилена благодаря уничтожению целого спектра избыточных энтропических векторов.

Я устало кивнул.

— Понятно. Вы исправляете природу, прививая все ростки нереализованной истории к главному временному стволу. Вам не приходила в голову мысль, что это и есть как раз то благонамеренное вмешательство, последствия которого пытались исправить примитивные чистильщики времени?

— Я живу в эпоху, уже начавшую пожинать плоды темпорального усиления,

— сказал он твердо. — Мы существуем в состоянии жизнеспособности, которое предыдущие эпохи могли только неясно ощущать в моменты экзальтации. Мы…

— Вы дурачите сами себя. Переходя к вмешательству более высокого порядка, только усложняете на порядок проблемы.

— Наши вычисления доказывают обратное. А теперь…

— Вы когда-нибудь задумывались над тем, что может существовать естественный эволюционный процесс и что вы прерываете его? Что сознание человека может развиваться до точки, после которой оно распространится до совершенно новых понятийных уровней, и что, когда это случится, потребуется матрица наружных вероятностных слоев, чтобы поддержать его? Словом, думали ли вы, что поедаете семенной запас далекого будущего?

Впервые он заколебался, то только на мгновение.

— Вы ошибаетесь. То, что ни одна более поздняя эра не вмешалась в наши дела, — лучшее доказательство того, что наша чистка является конечной.

— Допустим, такая эра все же вмешалась. Какую форму, по-вашему, могло бы принять такое вмешательство?

Он бросил на меня бесстрастный взгляд.

— Уж, конечно, не форму агента шестой эры, деловито стирающего сведения из записей третьей и четвертой.

— Правильно.

— Тогда… — начал он поучительным тоном, но вдруг резко замолчал, обеспокоенный мыслью, которая ему не понравилась. — Вы? — пробормотал он.

— Вы ведь не…

И исчез, прежде чем я успел подтвердить или опровергнуть его предположение.

Человеческий мозг — это схема.

Самый первый, еще неясный проблеск сознания в развивающихся лобных долях австралопитека нес в себе ее зародыш; и сквозь все века по мере того, как возрастали могущество и сложность нервного двигателя человека, в геометрической прогрессии усиливая его контроль над окружающей средой, схема никогда не менялась.

Человек цепляется за им самим себе отведенное место психологического центра Вселенной. Ради сохранения его он готов принять любой вызов, перенести любую утрату, вытерпеть любые трудности — до тех пор, пока структура остается целой.

Без нее он — всего лишь сознание, дрейфующее в нехоженной бесконечности, где нет никакой шкалы, по которой он мог бы измерить свои надежды, утраты, победы.

Даже когда свет разума показывает человеку, что сама структура является продуктом его же мозга, что бесконечность не знает никаких измерений, а вечность — никакой длительности, он по-прежнему цепляется за свою концепцию деления мира по принципу «я и не-я», подобно философу, цепляющемуся за жизнь, которой, как ему известно, все равно придет конец; за идеалы, об эфемерности которых прекрасно знает; за цели, которые, что для него не является секретом — неизбежно будут забыты.

Человек в красном был продуктом могущественной культуры, возникшей более чем пятьдесят тысяч лет спустя после падения Центра Некса, который сам отстоял на десять тысячелетий от первых темпоральных исследователей старой эры. Каждой клеточкой своего великолепного агента из более поздней эры делает несостоятельным созданный им и кажущийся таким объективным образ темпорального континуума и сводит на нет роль народа его эры в Чистке Времени.

Но, подобно обезьяне, удирающей от застигнувшего ее на земле тигра, он мгновенно, инстинктивно отреагировал на угрозу, нависшую над самыми дорогими его сердцу иллюзиями.

И сбежал.

Но, куда бы он ни отправился, мне предстояло следовать за ним.

Не без сожаления снимал я слой за слоем запреты с заторможенных областей сознания, ощущая, как груз возраставших уровней обрушивается на меня, подобно безудержному камнепаду. Безукоризненная целесообразность Центра Некса таяла на моих глазах; залы его превращались в убогую подделку, чем и были на самом деле. Впечатляющая сложность приборов теряла свою значительность, пока мне не начало казаться, что все это — грубые глиняные идолы дикарей, блестящие безделушки в гнезде галки. Я почувствовал, как вокруг меня разворачивается многоуровневая Вселенная, ощутил под ногами слоистость планеты, оценил расширяющееся пространство со сгустками пыли и звездами, спешащими по своим орбитам; познал ритм сотворения и распада Галактик, охватил и уравновесил в сознании смыкающиеся категории времени-пространства, прошлого-будущего, бытия-небытия.

Затем я сфокусировал крохотную частичку своего сознания на ряби в стеклянной поверхности реальности первого порядка, прощупал ее и осуществил контакт…

…Я стоял на сколе обдуваемой всеми ветрами скалы среди уродливого кустарника, обнажившего в поисках опоры корни, похожие на протянутые в отчаяньи руки. Человек в красном находился в тридцати футах. Когда моя нога скользнула на камнях, он резко обернулся. Глаза его расширились.

— Нет! — закричал он, нагнулся, схватил древнее оружие человекообезьяны и швырнул в меня.

Камень затормозился и упал к моим ногам.

— Не создавайте дополнительных трудностей, — сказал я.

Он издал нечленораздельный вопль отчаянья, вырвавшийся из довербальной части мозга, и исчез.

Я последовал за ним сквозь мерцание света и тьмы…

…Палящая жара и слепящий солнечный свет напомнили мне о Береге Динозавров, таком далеком, оставшемся в гораздо более простом мире. Под ногами лежала мелкая песчаная пыль. Далеко-далеко очерчивала горизонт линия черных деревьев. Человек в красном целился в меня из маленького плоского оружия. Из-за его спины на меня смотрели два темнобородых человека в грязных балахонах из грубой черной ткани, делая руками какие-то мистические движения.

Он выстрелил. Сквозь пелену розового и зеленого огня, окружившего меня, но не причинившего никакого вреда, я видел его расширенные от ужаса глаза. Видел, как место, на котором он стоял, опустело…