Жил-был великан - Лаумер Джон Кейт (Кит). Страница 6

— Ну, так значит… разве это послужило доказательством его правоты?

— Какое значение имеет, во что верит человек, Карл Паттон, раз он верит в это всем сердцем и душой?

— Чушь. Фактам безразлично, кто убежден в них.

Тут великан сел и указал рукой на белые вершины, мерцающие вдали.

— Правы горы, — произнес он. Затем взглянул на небо, где в вышине темно-пурпурные облака громоздились подобно крепостным укреплениям. — Небо право. И эта правота означает гораздо больше, чем факты скал и газа.

— Я никак не могу вникнуть в твои поэтические доводы, — сказал я. — Я знаю одно — что хорошо вкусно есть, спать в мягкой постели и иметь в своем распоряжении все самое лучшее. И тот, кто утверждает обратное, либо несчастный, либо дурак.

— А что такое «самое лучшее», Карл Паттон? Разве может быть лучшее ложе, чем усталость? Лучшая приправа, чем аппетит?

— Ты, видно, вычитал это в книге…

— Если ты преклоняешься перед легкой роскошью, о которой ты говорил, то почему же ты здесь?

— О, это проще некуда. Чтобы заработать денег на все остальное.

— И потом… если ты не погибнешь на этом пути — неужели ты отправишься туда, на свой прелестный мирок, и будешь поедать сочные плоды, взращенные кем-то другим?

— Еще бы, — ответил я. — А почему бы и нет?

Тут я почувствовал, что слова мои — это слова безумца, и не понял, почему. Это окончательно вывело меня из равновесия. Но спорить я не стал и сделал вид, что уснул.

Через четыре часа мы добрались до вершины длинного склона, и перед нами предстала целая тысяча миль, леса и ледника — пространство, достойно соответствующее масштабам мира под названием Вэнгард.

Мы уже девять часов были в пути и, несмотря на все свои хитроумные приспособления, я начал уставать. Верзила же был как новенький. Он поднес к глазам ладонь, защищаясь от солнца, которое было каким-то особенно маленьким и пронзительно ярким, как перед бурей, и указал на пик, который отделяла от нас долина. До него было, примерно, с милю или две.

— Там мы будем ночевать, — сказал он.

— Он лежит в стороне от нашего пути, — заметил я. — Почему бы нам не заночевать прямо здесь?

— Нам необходима крыша над головой и очаг. Холгримм ничего не будет иметь против.

— Какой еще Холгримм?

— Там находится его дом.

Я почувствовал, как по спине у меня поползли мурашки. Так бывает, когда в ваш разговор вдруг вмешается привидение. И не то, чтобы я боялся привидений, просто так считается среди людей.

Остаток пути мы проделали в молчании. Вула подолгу принюхивалась и фыркала все чаще по мере того, как мы приближались к хижине. Она была сложена из бревен, когда-то обтесанных, а теперь потемневших. Крыша была высокой, покрытой черепицей, а в окна были вставлены разноцветные стекла в свинцовых переплетах. Когда мы оказались на открытом месте, великан некоторое время стоял, опираясь на свой посох и прислушиваясь. Дом, как будто, довольно хорошо сохранился. Но ведь и сложен он был из тех же скал и деревьев, что стояли вокруг, потому что ничто не выдержало бы схватки с непогодой.

— Послушай, Карл Паттон, — сказал великан. — Кажется, будто вот-вот послышится голос Холгримма, и он гостеприимно распахнет дверь, приглашая нас войти.

— Да, если бы он был жив, — отозвался я.

Я прошел мимо него и подошел к входу, который представлял собой деревянную дверь из темно-пурпурного дерева, которая вполне могла бы служить воротами в Собор Парижской Богоматери. Я обеими руками потянул на себя огромную железную дверную ручку, но без малейшего успеха. Джонни Гром открыл ее буквально мизинцем.

В большой комнате было холодно. Изморозь, покрывающая пол, хрустела у нас под ногами. В полумраке я заметил шкуры, развешанные по стенам и отливающие зеленым, красным и золотым мехом, словно это были не шкуры, а хвосты павлинов. Были здесь и другие трофеи: огромный череп с длинным клювом длиной фута три и ветвистыми рогами, похожими на громадную корону из слоновой кости, острые кончики которых были выгнуты вперед и остры, как кинжалы. Была обтянутая кожей голова, которая состояла из одних челюстей и зубов, и потемневших от времени боевой топор с рукояткой длиной футов десять и затейливым лезвием. Посреди комнаты стоял длинный стол, до которого, наверное, в свое время доходило тепло от очага, огромного, как городская квартира.

Я заметил отблеск дневного света на стоящих на столе кубках, тарелках, приборах. Вокруг стола были расставлены кресла с высокими спинками, и в кресле, стоявшем у дальнего конца стола, лицом ко мне с мечом в руке восседал седобородый гигант. Пес завыл, что вполне соответствовало охватившему меня чувству.

— Холгримм ждет нас, — мягко произнес позади меня Джонни. Он двинулся вперед, я за ним, переборов, наконец, оцепенение. Приблизившись, я различил мелкие кристаллики инея, сплошь покрывшие тело сидящего гиганта. Они отблескивали в его бороде, на тыльных сторонах ладоней, на веках.

Кристаллики льда покрывали и стол, и тарелки, и гладкое дерево кресел. Когти Вулы, когда она следовала за своим хозяином, громко стучали по огромным доскам пола,

— Разве вы не хороните своих мертвых? — выдавил я из себя, слегка запинаясь.

— Его женщина посадила его так, согласно его собственной воле. Он так пожелал, когда понял, что смерть неминуема.

— Но почему?

— Это тайна, которую знает только один Холгримм.

— Может, нам лучше выйти наружу? — предложил я. — А то это место напоминает мне морг.

— Огонь поправит это дело.

— Но тогда растает и наш приятель. Лично я предпочел бы, чтобы он оставался так, как есть.

— Мы разведем небольшой огонь, только чтобы разогреть пищу и чтобы были угли, возле которых можно провести ночь.

В ящике возле входной двери нашлись дрова, темно-красные, твердые, как камень, и уже наколотые до нужной толщины. Нужной, естественно, моему компаньону. Он орудовал восьмифутовыми поленьями толщиной не менее восемнадцати дюймов так, словно это были хлебные палочки. Должно быть, они были насыщены летучими маслами, так как заполыхали от первой же спички и начали гореть с ревом, распространяя по комнате запахи мяты и камфары. Большой Джонни сварганил какое-то пойло из горячего вина и тягучего сиропа, который обнаружил в кувшине на столе — он вмерз в лед, и его пришлось выламывать. Когда напиток был готов, он протянул мне с полгаллона. Штука оказалась крепкой, но приятной на вкус, сначала отдающей скипидаром, но затем оказывающейся сущей амброзией, Еще у нас был хлеб, сыр и суп, который он разогрел в большом котле над очагом. Я наелся до отвала и еще кое-что отправил в наплечный карман. Мой высокий друг ограничился совершенно спартанской порцией и перед тем, как выпить, обернулся к нашему хозяину и поднял кубок в его честь.

— Сколько же времени он вот так сидит? — спросил я.

Он задумался, производя в уме какие-то подсчеты.

— Десять местных лет, — он помолчал и добавил: — Это более ста стандартных лет Лиги.

— Наверное, он был твоим другом?

— Мы сражались, но потом снова вместе пили вино. Да, пожалуй, он был мне другом.

— Так сколько же лет ты живешь здесь один?

— Девять лет. Дом Холгримма был, пожалуй, самым последним местом, куда проникла чума.

— А почему же она не убила и тебя?

Он покачал головой.

— Вселенная тоже умеет шутить.

— Каково же это было, когда все кругом начали умирать…

Великан обхватил свою чашу руками и уставился мимо меня в огонь.

— Сначала никто ничего не понимал. Ведь мы здесь вообще не знали болезней. Нашими единственными врагами были ледяные волки, лавины и смертельный холод. А это было что-то совершенно новое — враг, которого мы не видели. Некоторые так и умерли, удивляясь, другие, очертя головы, бросились в леса, но и там их, в конце концов, постиг тот же удел. Ксандар убил своих сыновей и дочерей, прежде чем их прикончила удушливая смерть. Йошал стоял на снегу, вращая над головой свой боевой топор и выкрикивая небу угрозы, пока не упал и уже больше не поднялся.