Ночной орёл - Ломм Александр Иозефович. Страница 34

А до этого? Неужели до этого он обречен на полное одиночество? Неужели даже с Иветой он не может поделиться своей тоской, своими сомнениями?

Слов нет, Ивета для него тоже близкий и дорогой человек. Но ведь это совсем, совсем другое. Разве можно рассказать Ивете о том, что командиры ему не доверяют, что в отряде он находится на положении заразного больного, которого все сторонятся, хотя, быть может, и сочувствуют ему? Нет, Ивете такое не расскажешь. Ивета сама нуждается в поддержке, в утешении.

Девушка всем сердцем стремилась к нему, старалась использовать каждую свободную минуту, чтобы побыть с ним. А ему это было в тягость. Он избегал общения с ней, прятался от нее, а если иногда и не мог уклониться от встречи, то вел себя так, что Ивете хотелось плакать.

— Иван, что с тобой? Неужели ты не рад, что вернулся к своим и что мы теперь всегда-всегда будем вместе? — со слезами в голосе спрашивала Ивета.

— Не надо об этом, Ветушка, не надо, дорогая. Конечно, я рад. Рад, что все так сложилось, что мы опять вместе. Ведь я люблю тебя…

— Почему же ты такой мрачный? Почему избегаешь меня, словно тебе противно меня видеть?

— Это пройдет, Ветушка. Не обращай внимания. Это пройдет. Прости, мне надо побыть одному и кое о чем подумать!..

И он поспешно уходил в пустой отсек пещеры и подолгу сидел в темноте, отдаваясь своим невеселым мыслям.

После трехдневных тяжелых боев отряду, понесшему серьезные потери, был предоставлен заслуженный отдых. Бойцы отсыпались, приводили себя в порядок, чистили оружие. В заполненном до отказа госпитальном отсеке стонали раненые.

Ивета нашла здесь широкое применение своим скромным медицинским познаниям.

Тяжелая ответственная работа, требующая всех душевных сил, помогла ей забыть огорчения, причиняемые ей странным поведением Кожина, его непонятной холодной отчужденностью.

Кожин с возвращением отряда тоже приободрился. У него вновь появилась надежда, что командиры вспомнят о нем и устроят ему обещанное испытание.

Он не ошибся. Локтев и Горалек решили воспользоваться передышкой и вплотную заняться таинственным сержантом. Вечером, после возвращения с операции, они вызвали Кожина в штабной отсек.

— Ну, как дела, Иван? — приветливо спросил его Локтев. — Скучно, товарищ майор, без дела сидеть, — мрачно ответил Кожин.

А Горалек осмотрел сержанта с нескрываемой иронией и прогудел своим бесподобным басом:

— Без дела у нас, товарищ, никто не сидит! Ты лучше скажи мне как шахтер шахтеру, врал ты нам про полеты свои или нет?

— Зачем говорить? Пойдемте, товарищ Горалек, на воздух, я с удовольствием покажу вам на деле, что не врал.

— Ишь ты какой самоуверенный!.. А вдруг ты разучился за это время, а?

— Этого не может быть, товарищ Горалек. Скорей я ходить разучусь, чем летать.

— Ладно, Иван, завтра посмотрим, как ты летаешь, — вмешался майор. — В шесть утра будь готов. Я зайду за тобой.

Кожин ушел из штабного отсека в приподнятом настроении. Его час настал. Завтра все решится!

12

Эту ночь Кожин спал плохо. Задолго до рассвета он был уже на ногах и с нетерпением ожидал прихода майора. Сердце его тревожно стучало: «Хоть бы ничего не случилось! Хоть бы не передумали!»

Но командиры не передумали. Ровно в шесть Локтев заглянул в общий отсек и тихо окликнул Кожина:

— Иван, пора!

Кожин мягко спрыгнул с койки и бросился к выходу.

Не сказав никому ни слова о цели своей отлучки, командиры повели Кожина в лесную глушь, подальше от посторонних глаз.

Было сыро и ветрено. Осенний рассвет с трудом преодолевал ночную темень. Пелена серых туч плотно застилала все небо. Под ногами чавкала набрякшая водою земля.

Выбрав подходящую поляну на пологом склоне холма, Локтев остановился и сказал:

— Место вполне удобное. Давай, Иван, показывай, на что ты способен.

Кожин молча кивнул, огляделся по сторонам, набрал полную грудь сырого холодного воздуха и вдруг, оттолкнувшись здоровой ногой от земли, стал медленно подниматься над поляной.

Зрелище это было настолько поразительным, настолько неожиданным, что у обоих экзаменаторов вырвался возглас изумления. Готовясь к испытанию, они в глубине души допускали, что произойдет нечто не совсем обычное, но не представляли себе, что это будет настолько просто и великолепно до головокружения.

Кожин поднялся высоко в небо, скрывшись на минуту в серой пелене туч, потом камнем упал вниз, заставив на короткий миг оцепенеть своих наблюдателей от ужаса, и, перейдя на бреющий полет, стремительно пронесся над самой головой Локтева и Горалека, от чего те невольно пригнулись и чуть не уронили шапки.

После первого потрясения Локтев быстро справился со своими чувствами и с напряженным вниманием следил за действиями Кожина. Совершенно по-иному вел себя бородатый Горалек. Он словно обезумел от восторга, махал Кожину руками, кричал «ура» и, казалось, готов был сам лететь вслед за сержантом.

Кожин не ограничился показом одного лишь полета. Он снова поднимался выше туч, падал вниз, метал камни в муравьиную кучу, демонстрируя, насколько точно он может накрывать гранатами наземные цели, стрелял на бреющем полете из пистолета в ствол дерева, замирал в воздухе в полной неподвижности, словно живой воздушный шар, затем осторожно опускался на вершину дерева, показывая, как сможет подкрадываться с воздуха к окнам неприятельских штабов.

Наконец, запыхавшийся, раскрасневшийся, он мягко приземлился на поляне в трех шагах от командиров и, взяв под козырек, взволнованно произнес:

— Ваш приказ, товарищи командиры, выполнен. Достаточно ли этого, чтобы считать испытания законченными?

— Достаточно! Молодец! Лучше не покажешь! — наперебой ответили Локтев и Горалек.

— В таком случае, разрешите вернуться в строй и с воздуха бить фашистских гадов!

Локтев невольно улыбнулся юношеской горячности своего сержанта и крепко пожал ему руку. А Горалек заключил Кожина в свои медвежьи объятия, расцеловал в обе щеки и прогремел от полноты чувств:

— Шахтер! Герой! Правильно! Мы еще покажем! Нас еще узнают!..

Подождав, пока бородач успокоится, Локтев сказал:

— Вернуться в строй, Иван, ты, конечно, имеешь право, но об этом должен быть особый разговор. Не спеши! Летаешь ты здорово, лучше, чем можно мечтать. Это верно. И удивил ты меня, прямо скажу, сверх всякой меры. Никогда бы не поверил, что человек способен на такое, если бы сам не увидел! Но одно дело, Иван, талант, а другое дело — его применение.

— Не понимаю, товарищ майор….

— А что тут понимать? Ты — первый человек, оказавшийся способным двигаться в воздухе. Ты в своем роде феномен, каких не было и какие, надо думать, не скоро появятся.

— Но ведь именно поэтому, товарищ майор, именно поэтому надо использовать мои качества для боевых операций! — воскликнул Кожин.

— Надо? Лично я в этом сомневаюсь. А ты, Горалек, что скажешь?

Шахтер смотрел на Кожина с восторженным изумлением, как на живого марсианина. На вопрос Локтева он, не задумываясь, ответил:

— Черт меня побери! Летает он просто здорово! Ни в одном цирке такое не увидишь!

Стреляет и бомбит на лету, как бог! Ему можно поручить многое — разведку, диверсии, связь…

… — и в результате потерять его при операции, с которой превосходно могли бы справиться обычные люди! — докончил за него Локтев и, покачав головой, добавил:

— Узко мыслишь, товарищ Горалек! На исторический факт смотришь с точки зрения собственной колокольни!

— Почему?! — возмутился шахтер.

— А потому. Не по-государственному смотришь!.. Но об этом мы еще потолкуем, времени у нас достаточно. Прежде чем возвращаться в строй, Кожину еще нужно подлечить ногу. Он хоть и летучий, но из-за хромоты своей все равно не годится в дело.

— Но ведь мне, товарищ майор…

— Знаю, знаю, Иван! Знаю, что ты хочешь сказать — что ноги тебе в полете не нужны. Согласен. Но, во-первых, я даже формально не имею права вернуть тебя в строй, пока ты не станешь вполне здоровым. А во-вторых… во-вторых, Иван, ты просто не до конца понимаешь, каким исключительным талантом одарила тебя природа, и я не могу допустить, чтобы из-за этого своего непонимания ты совершил какие-нибудь непоправимые глупости.