Время-не-ждет - Лондон Джек. Страница 62

О Дид он, казалось, и думать забыл, но это только так казалось. Его, напротив, все сильнее тянуло к ней, хоть он и отложил на время все попытки найти выход из тупика. Он говорил себе, пользуясь своим любимым сравнением, что по прихоти Счастья ему выпала самая лучшая карта из всей колоды, а он годами не замечал ее. Карта эта — любовь, и она бьет любую другую. Любовь — наивысший козырь, пятый туз, джокер; сильней этой карты нет ничего, и он все поставит на нее, когда начнется игра. Как она начнется, он еще не знал. Сперва ему предстояло так или иначе закончить финансовую игру, которую он вел сейчас.

И все же, как он ни гнал от себя воспоминания, он не мог забыть бронзовых туфелек, мягко облегающего платья, женственной теплоты и кротости, с какой Дид принимала его в своей уютной комнате. Еще раз, в такой же дождливый воскресный день, предупредив ее по телефону, он поехал в Беркли. И, как это бывает всегда, с тех самых пор, когда мужчина впервые взглянул на женщину и увидел, что она хороша, снова произошел поединок между слепой силой мужской страсти и тайным желанием женщины уступить. Не в привычках Харниша было просить и вымаливать, властность натуры сказывалась во всем, что бы он ни делал; но Дид куда легче было бы устоять перед униженными мольбами, чем перед его забавной напористостью. Свидание кончилось нерадостно: Дид, доведенная до отчаяния внутренней борьбой, готовая сдаться и презирая себя за эту готовность, крикнула в запальчивости:

— Вы уговариваете меня пойти на риск: стать вашей женой и положиться на счастье — будь что будет! Жизнь, по-вашему, азартная игра. Отлично, давайте сыграем. Возьмите монету и подбросьте ее. Выпадет орел, я выйду за вас. А если решка, то вы оставите меня в покое и никогда больше не заикнетесь о нашей женитьбе.

Глаза Харниша загорелись любовью и игорным азартом. Рука невольно потянулась к карману за монетой. Но он тотчас спохватился, и взгляд его затуманился.

— Ну, что же вы? — резко сказала она. — Скорей, не то я могу передумать, и вы упустите случай.

— Маленькая женщина, — заговорил он проникновенно и торжественно, и хотя слова его звучали шутливо, он и не думал шутить. — Я могу играть от сотворения мира до Страшного суда; могу поставить золотую арфу против ангельского сияния, бросать кости в преддверье святого града; метать банк у его жемчужных ворот; но будь я проклят во веки веков, если стану играть любовью. Любовь для меня слишком крупная ставка, я не могу идти на такой риск. Любовь должна быть верным делом; и наша любовь — дело верное. Будь у меня хоть сто шансов против одного, все равно на это я не пойду.

Весной того года разразился кризис. Первым предвестником его явилось требование банков возвратить ссуды, не имеющие достаточного обеспечения. Харниш поспешил оплатить несколько предъявленных ему долговых обязательств, но очень скоро догадался, куда ветер дует, и понял, что над Соединенными Штатами вот-вот понесется одна из тех страшных финансовых бурь, о которых он знал понаслышке. Какой ужасающей силы окажется именно эта буря, он не предвидел, но тем не менее принял все доступные ему меры предосторожности и ничуть не сомневался, что устоит на ногах.

С деньгами становилось туго. После краха нескольких крупнейших банкирских домов в Восточных штатах положение настолько ухудшилось, что по всей стране не осталось ни единого банка, который не потребовал бы возврата выданных ссуд. Харниш очутился на мели, и очутился потому, что впервые в жизни решил стать солидным финансистом. В былые дни такая паника с катастрофическим падением ценных бумаг означала бы для него золотую пору жатвы. А сейчас он вынужден был смотреть со стороны, как биржевые спекулянты, воспользовавшись волной ажиотажа и обеспечив себя на время кризиса, теперь либо прятались в кусты, либо готовились собрать двойной урожай. Харнишу оставалось только не падать духом и стараться выдержать бурю.

Картина была ему ясна. Когда банки потребовали от него уплаты долгов, он знал, что они сильно нуждаются в деньгах. Но он нуждался в деньгах еще сильнее. И он также знал, что банкам мало пользы от ценных бумаг, которые лежали на его онкольном счету. При таком падении курсов продажа этих бумаг ничего бы не дала. Акции, положенные Харнишем в банки в обеспечение взятых им ссуд, никому не внушали тревоги; это было вполне надежное, прочное обеспечение; но оно не имело никакой цены в такое время, когда все в один голос кричали: денег, денег, наличных денег! Натолкнувшись на упорное противодействие Харниша, банки потребовали дополнительного обеспечения, и по мере того как нехватка наличных денег становилась все ощутимее, они начинали требовать вдвое и втрое больше того, на что соглашались раньше. Иногда Харниш удовлетворял их требования, но это случалось редко и то лишь после ожесточенного боя.

Он точно сражался под прикрытием обваливающейся стены, вместо щита пользуясь глиной. Вся стена была под угрозой, и он только и делал, что замазывал самые уязвимые места. Глиной ему служили деньги, и он то там, то сям залеплял новые трещины, но лишь в тех случаях, когда иного выхода не было. Его главными опорными пунктами оказались Компания Йерба Буэна, Трамвайный трест и Объединенная водопроводная компания, никто теперь не покупал землю под жилые дома, заводы и торговые помещения, но люди не могли не ездить на его трамвае, не переправляться через бухту на его катерах, не потреблять его воду. Между тем как весь финансовый мир задыхался от нехватки денег, в первый день каждого месяца в мошну Харниша текли тысячи долларов, взимаемые с населения за воду, и каждый день приносил ему десять тысяч долларов, собранных по грошам за проезд на трамвае и за пользование переправой.

Наличные деньги — вот что требовалось постоянно; и если бы Харниш мог располагать всей своей наличностью, он не знал бы забот. Но беда была в том, что ему непрерывно приходилось драться за нее. Всякие работы по благоустройству прекратились, производили только самый необходимый ремонт. Особенно ожесточенно воевал Харниш с накладными расходами, цепляясь буквально за каждый цент. Издержки безжалостно урезались — начиная от смет на поставку материалов, жалованья служащим и кончая расходом канцелярских принадлежностей и почтовых марок. Когда директора его предприятий и заведующие отделами совершали чудеса бережливости, он одобрительно хлопал их по плечу и требовал новых чудес. Когда же у них опускались руки, он поучал их, как можно достигнуть большего.

— Я плачу вам восемь тысяч долларов в год, — сказал он Мэтьюсону. — Такого жалованья вы в жизни не получали. Мы с вами одной веревочкой связаны. Вы должны взять на себя часть риска и кое-чем поступиться. В городе у вас есть кредит. Пользуйтесь им. Гоните в шею мясника, булочника и прочих. Понятно? Вы получаете ежемесячно что-то около шестисот шестидесяти долларов. Эти деньги мне нужны. С сегодняшнего числа вы будете забирать все в долг, а получать только сто долларов. Как только окончится эта заваруха, я все верну вам и заплачу проценты.

Две недели спустя, сидя с Мэтьюсоном над платежной ведомостью, Харниш заявил:

— Кто этот бухгалтер Роджерс? Ваш племянник? Так я и думал. Он получает восемьдесят пять долларов в месяц. Теперь будет получать тридцать пять. Остальные пятьдесят я верну ему с процентами.

— Это немыслимо! — возмутился Мэтьюсон. — Он и так не может свести концы с концами, у него жена и двое детей…

Харниш яростно выругался.

— Немыслимо! Не может! Что у меня — приют для слабоумных? Вы что думаете — я стану кормить, одевать и вытирать носы всяким сопливым кретинам, которые не могут сами о себе позаботиться? И не воображайте. Я верчусь как белка в колесе, и пусть все, кто у меня работает, тоже малость повертятся. Очень мне нужны этакие пугливые пташки — капли дождя боятся. Сейчас у нас погода скверная, хуже некуда, и нечего хныкать. Я же вот не хнычу. В Окленде десять тысяч безработных, а в Сан-Франциско — шестьдесят тысяч. Ваш племянник и все, кто у вас тут в списке, сделают по-моему, а не желают, могут получить расчет. Понятно? Если кому-нибудь придется совсем туго, вы самолично обойдете лавочников и поручитесь за моих служащих. А платежную ведомость извольте урезать. Я достаточно долго содержал тысячи людей, могут месяц-другой и без меня прожить.