Лекарь Империи (СИ) - Карелин Сергей Витальевич. Страница 9

— Да, Марина. Не волнуйтесь так, сейчас во всем разберемся.

Мы вошли в палату, больше похожую на небольшой бокс интенсивной терапии. Сенька лежал на высокой функциональной кровати, опутанный проводками, подключенными к пищащим и мигающим приборам.

Он был очень бледен, взгляд его испуганных глаз был усталым, полуприкрытым, а дыхание — частым и поверхностным. Рядом с ним стоял уже знакомый мне дежурный врач, Аркадий Александрович Конюхов, и еще одна медсестра, которая что-то записывала в историю болезни.

Вид у Конюхова был озабоченный и немного растерянный.

— А вы что здесь делаете, Разумовский? — Конюхов удивленно вскинул на меня брови, когда я вошел следом за Мариной. В его голосе явно сквозило недовольство. — Адептам из скорой помощи не место в палате интенсивной терапии, если вы не забыли. Мы тут сами как-нибудь разберемся.

Я уже открыл было рот, чтобы вежливо, но твердо объяснить причину своего появления, но тут в разговор вмешалась Марина.

— Аркадий Александрович, это я его попросила! — с неожиданной горячностью выпалила она. — Илья… то есть, адепт Разумовский… он еще дома сказал, что у Сеньки не просто «Стеклянная лихорадка», а что-то гораздо хуже! А вы… вы даже диагноз поставить не можете, только руками разводите и говорите «такая вот стекляшка с осложнениями»! Может, хоть он знает, что с моим мальчиком! Пожалуйста, выслушайте его!

Конюхов явно не ожидал такого напора от убитой горем матери. Он перевел взгляд с нее на меня, потом снова на нее. На его лице отразилась сложная гамма чувств: от раздражения и уязвленного профессионального самолюбия до слабой искорки надежды — а вдруг этот наглый адепт действительно что-то знает?

— Ну, хорошо, Разумовский, — он снисходительно махнул рукой в сторону стола, где лежала толстая папка с историей болезни Сеньки и стопка свежих снимков-эфирограмм. — Раз уж вы здесь, и матушка так настаивает… Ознакомьтесь. Может, действительно, свежим взглядом что-то заметите, чего мы, старики, не видим. Хотя, признаться, сомневаюсь.

Я кивнул и подошел к кровати Сеньки. Мальчик с трудом приоткрыл глаза и, узнав меня, слабо улыбнулся.

— Дядя… лекарь… здравствуйте, — прохрипел он.

— Здравствуй, герой, — я постарался, чтобы моя улыбка была максимально ободряющей. Положил ему руку на лоб, как бы проверяя температуру, а сам быстро пробежался по его состоянию «Сонаром». Картина была не лучше, чем дома, а местами даже хуже. Опухоль явно не дремала. — Как ты себя чувствуешь?

— Дышать… трудно… — прошептал Сенька, и в глазах его блеснули слезы.

— Ничего, сейчас мы это исправим, — пообещал я, хотя у самого на душе скребли кошки. — Ты только держись, хорошо?

Я взял со стола историю болезни и углубился в изучение анализов.

Так, что у нас тут?

Общий анализ крови… гемоглобин понижен, эритроциты тоже — анемия, хоть и не критичная. Лейкоциты… чуть повышены, но формула какая-то нетипичная для вирусной инфекции, больше похоже на реакцию на сильное воспаление или распад тканей.

СОЭ зашкаливает — ну, это и при «стекляшке» бывает, и при чем угодно другом. Биохимия… ЛДГ выше нормы, С-реактивный белок тоже. В принципе, все это можно было бы списать на тяжелое течение «Стеклянной лихорадки» с осложнениями, если бы не одно «но» — мой «Сонар», который четко показывал совершенно другую картину. Анализы, по сути, подтверждали мои худшие опасения, хотя и косвенно.

Я подошел к негатоскопу, где висели свежие снимки легких Сеньки. Придирчиво вгляделся в них. И… ничего. То есть, конечно, были видны диффузные изменения, характерные для пневмонии, то самое «матовое стекло», которое так любили описывать при «Стеклянной лихорадке».

Но той четкой, плотной тени, которую я видел своим «Сонаром» у него дома, на этих снимках не было!

Шок. Неужели я ошибся?

Неужели мой «Сонар» дал сбой или я неправильно интерпретировал его сигналы? Нет, быть такого не может!

Я слишком хорошо успел изучить возможности своего дара, пусть он и не был так силен. Я снова закрыл глаза и мысленно наложил то «сонарное» изображение, которое так четко отпечаталось у меня в памяти, на физический снимок, висящий передо мной. Сопоставил контуры, тени, плотности…

И тут все встало на свои места! Ну, конечно!

Опухоль была хитро расположена — в нижней доле правого легкого, большей своей частью она скрывалась за тенью сердца и куполом диафрагмы! А та ее часть, что все-таки выходила за эти «экраны», на фоне общего воспаления и инфильтрации легочной ткани от «стекляшки» выглядела просто как более плотный участок этого самого воспаления.

На обычном обзорном снимке в прямой проекции ее можно было и не заметить, особенно если не искать прицельно. Даже я, зная, что она там есть, с трудом различил ее нечеткие, смазанные контуры. А уж врач, настроенный на «Стеклянную лихорадку», и подавно бы ее пропустил.

— Аркадий Александрович, — я повернулся к Конюхову, который с нетерпением ждал моего вердикта. — Боюсь, у мальчика все-таки новообразование. Скорее всего, доброкачественное, судя по некоторым признакам, но требующее немедленного вмешательства.

Марина громко ахнула и прижала руки к губам. Конюхов нахмурился.

— Да что вы такое говорите, Разумовский! — он попытался успокоить Марину. — Успокойтесь, мамочка, не слушайте его! Адепт, похоже, немного… переутомился. Какая еще опухоль? У него классическая картина «Стеклянной лихорадки» с осложненной пневмонией!

— Анализы это не подтверждают однозначно, Аркадий Александрович, — возразил я. — Взгляните еще раз: анемия, нетипичный лейкоцитоз, очень высокая СОЭ, повышенная ЛДГ…

— И что? — перебил меня Конюхов. — Все это может быть и при тяжелой «стекляшке»! Я за свою практику и не такое видел! У этой заразы течение бывает очень разным!

— Возможно, — согласился я. — Но вот, например, уровень тромбоцитов у него повышен. Для вирусной инфекции, даже тяжелой, это не очень характерно, чаще бывает наоборот, тромбоцитопения, или они остаются в норме. А вот некоторые виды опухолей, особенно у детей, могут давать реактивный тромбоцитоз. Это, конечно, не стопроцентный признак, но в совокупности с остальным…

Конюхов отмахнулся.

— Да мало ли что там с тромбоцитами! Все может быть при «стекляшке», говорю же вам! Организм молодой, реакции непредсказуемые!

Тогда я решил пойти другим путем.

— Хорошо, Аркадий Александрович, давайте посмотрим на снимок еще раз, — я подвел его к негатоскопу. — Вот здесь, — я ткнул пальцем в едва заметное уплотнение, частично скрытое тенью сердца. — Видите? Структура немного отличается от окружающего воспаления. Контуры более четкие, хоть и мутные.

Конюхов хмуро всматривался в снимок, потом пожал плечами.

— Ну, вижу какое-то уплотнение. Мало ли что это может быть — спавшийся участок легкого, осумкованный плеврит, старый рубец… Да просто снимок такой, артефакт какой-нибудь! Ничего криминального я тут не вижу.

— Я считаю, что это опухоль, — настойчиво повторил я. — И чтобы ее лучше рассмотреть, нужно сделать снимок в другой проекции. Хотя бы в боковой. Или прицельный снимок этой зоны.

— Опять вы за свое, Разумовский! — начал терять терпение Конюхов. — Лишний раз облучать ребенка в таком тяжелом состоянии? Чтобы удовлетворить ваше любопытство адепта? Я на это не пойду! Парень и так уже дозу получил!

Я понял, что его не переубедить. Тогда я повернулся к Марине.

— Марина, — сказал я твердо, но мягко. — Вашего сына можно спасти. Но для этого нужно точно знать, с чем мы имеем дело. Я уверен, что это не просто «Стеклянная лихорадка». Пожалуйста, настоите на дополнительном снимке. Это может спасти ему жизнь.

Марина растерянно смотрела то на меня, то на Конюхова.

— Но… господин лекарь говорит… облучение… — пролепетала она.

— Мамочка, поймите, — Конюхов решил надавить на нее. — Если ваш сын получит излишнюю дозу облучения по настоянию… э-э-э… неопытного специалиста, и это повредит его здоровью, ответственность будет на вас. Вы готовы ее взять?