Лотосы Юга - Лорд Джеффри. Страница 2

Он отвернулся, но звук легких шагов и шорох ткани заставили его снова взглянуть на мраморную лестницу Там стояла Азаста. Синие глаза, пепельные волосы полураскрытый пунцовый рот, гибкая летящая фигурка… На ней было что-то струящееся, переливающееся неяркими сине-зелеными оттенками, созвучными приближавшейся ночи; складки скрадывали ее тело, но там, где полупрозрачная ткань натянулась, проступали неясные контуры груди, плеча, бедра. Блейд молча глядел на фею Ратона; Састи глядела на него. Он старался не показать своего восторга, она — опасения.

Наконец женщина сказала:

— Может быть, поужинаем вместе, Эльс? Если ты не хочешь в одиночестве слушать звезды…

Подумать только, мелькнуло в голове у Блейда, месяц назад он ответил бы на такое предложение одним-единственным способом… Воистину, неисповедимы пути человеческие!

Неторопливо кивнув, он поднял лицо вверх, к меркнувшему небу. Еще немного, и темный, расшитый звездами полог раскинется над ним — такой же неизменный и маняще-недоступный, как в океане…

Блейд плыл на юг. Великое течение несло, покачивало его суденышко, то и дело обдавая солеными брызгами прозрачный фонарь кабины; день сменялся ночью, свет — тьмой, затем круглый оранжевый апельсин солнца вновь выкатывался из-за чуть заметной синеватой черты, разделявшей небеса и воды. Скорость течения постепенно падала. По утрам Блейд выбрасывал за борт веревку с узелками — примитивный гарторский лаг — и, отсчитывая секунды биениями пульса, следил, как бечева исчезает в зеленоватых волнах. У Щита Уйда, где начался его путь, флаер делал двадцать пять миль в час; теперь, после недельного плавания, скорость снизилась до пятнадцати узлов. Сделав примерный подсчет, он решил, что приближается к пятидесятой параллели.

Солнце здесь уже не пекло с тем яростным неистовством, как вблизи экватора. Теперь путник мог раздвинуть обе створки кабины, чтобы свежий океанский ветер гулял под ее колпаком, обдавая колени влагой. Откинувшись в кресле, Блейд проводил долгие часы то рассматривая высокие небеса, то вглядываясь в океанские просторы. Он смотрел — и не видел; две эти беспредельные протяженности, одна — ярко-голубая, другая — сине-зеленая, скользили где-то на грани его восприятия, могучие, исполински-необъятные, успокаивающие. Фон для воспоминаний, и только.

Он вспоминал. Нет, не события, не города и замки, не лица друзей и врагов, не женщин, с которыми был близок, не битвы, походы и поединки, не обстоятельства, связанные с тем или иным странствием, и не пейзажи чужих миров. Миры эти, однако, длинной чередой проходили перед ним, кружились в нескончаемом хороводе, пробуждая нечто потаенное, дремавшее в его душе долгие годы, зревшее, как сердцевина зерна, скрытая твердой оболочкой.

Когда-то — безумно давно! — Лейтон сказал, что он, Ричард Блейд, всего лишь репортер, собирающий факты. Это было правильно. Он мог изложить только факты, факты и еще раз факты; слов, чтобы передать впечатления, не хватало. В конце концов, он являлся разведчиком, а не поэтом! Человеком действия, а не искусства, повелителем меча, не пера!

Теперь он сумел бы рассказать о виденном иначе, полнее и глубже, чем раньше. Конечно, факты — необходимая вещь, но за их сухим перечислением, за беспристрастной оценкой выполненного и узнанного, должно стоять еще что-то. Запахи, звуки, ощущения, краски, вкус… Нечто неуловимое и яркое, как нежданный блеск молнии в ночном небе… Пожалуй, в пятьдесят шесть он сумел бы поведать о том, что ускользало от него двадцать и десять лет назад, скрытое частоколом фактов и обстоятельств.

Странник грезил, вспоминая пройденные дороги Акрод, Катраз… Они благоухали ароматами моря и виделись ему в синей и голубой гамме хрустальных григовских сонат. Рокотал прибой, круглились белоснежные паруса кораблей, нежная соната штиля переходила в громовую симфонию бури, наполняя сердце восторгом и ужасом… Свистели стрелы, грохотали орудия, драгоценный жемчуг Кархайма переливался и сверкал в жадных нетерпеливых руках.

Талзана… Да, Талзана была совсем иной — так же, как Иглстаз и Вордхолм. Они казались Блейду зелеными, пахнувшими листьями и мхом, нагретой солнцем корой деревьев, терпкими дымками костров. Мерный шум моря сменялся тревожной лесной тишиной, прозрачный бескрайний простор уступал место золотистой полумгле, ощущение соли на губах переходило в горьковатый привкус смолы. Лес, тайга, сельва, джунгли… Мириады шепчущих листьев, сосновые лапы с колкими хвоинками, лианы, ползущие вверх по стволам словно тела неимоверно длинных питонов, кусты, покрытые крупными сизыми ягодами… Зелень, ласкающая взгляд…

Степи монгов, равнины Ката и Тарна тоже были зелеными, но совсем другого оттенка, чем леса; там господствовали не цвета темного изумруда, а нежная прозелень нефрита. Они пахли травами, конским потом, жарким и сухим ветром. Берглион же, как положено снежной стране, был белым и фиолетовым, холодным, знобким и опасным, как клинок заледеневшего кинжала. Джедд, Альба, Уренир, Киртан, Меотида…

О, Меотида! Сколько же ему тогда было лет? Тридцать три?.. Тридцать четыре?.. Меотида, прекрасная, как лица и тела ее женщин… И сама будто женщина — с округлыми грудями-горами, с плавными очертаниями бедер-берегов, с изобильным курчавым лоном рощ на горных склонах, с озерами — темными, светлыми, хризолитовыми, жемчужно-серыми и голубыми, словно девичьи глаза…

Блейд вздыхал, наслаждаясь ароматами воспоминаний, улыбался и вновь впадал в полузабытье. Сейчас, когда хорошее и плохое подернулось флером времени, он уже не считал каждый свой вояж визитом в преисподнюю. Любой из миров был ужасен, любой грозил гибелью — и, в то же время, оставался неповторимо прекрасным. В точности, как Земля!

Но в данный момент он находился в Айдене, и Айден заменял ему все -катразские океаны и леса Талзаны, снега Берглиона и высокое небо Вордхолма, мира Синих Звезд, пустыни Сармы и горы Джедда, Землю и таинственную звездную империю паллатов. «Тассана, катори, асам», — едва слышно прошептал он на певучем оривэе, но язык галактических странников казался неуместным среди соленых вод Айдена. Да, Айден заменил все, даже Землю; и если ему суждено вернуться на берега Ксидумена, в замок бар Ригонов, он опишет свои странствия заново — и сделает это именно здесь. Здесь!

Утренние занятия с лагом и рыбная ловля под вечер служили Блейду единственными развлечениями. В сумерках обильные косяки серебристых крупных рыбин устремлялись к отмелям и берегам близкого Сайтэка на кормежку, и странник бил их дротиком. Рыбу он ел сырой, слегка подсоленной; это утоляло и голод, и жажду. Впрочем, пресной воды у него имелось достаточно -климатизатор, питаемый солнечными батареями, работал исправно, и сконденсированная влага капля за каплей стекала в подставленный внизу черепаший панцирь. За сутки набиралось две кварты жидкости.

Он так и не воспользовался предсмертными откровениями Найлы. Опознаватель, похожий на зажигалку или крохотный фонарик, по-прежнему был с ним, и теперь он знал пароль, сигнал SOS, который позволил бы вызвать помощь. Нажать четыре раза в такт вдохам… два вдоха пропустить… нажать еще два раза… В такт вдохам, в такт вдохам… Он видел посиневшие губы Найлы, на которых лопались кровавые пузырьки — в такт ее вдохам, предсмертным…

Это картина оставалась единственной, приводившей его в неистовство. Он смирился со смертью девушки; он видел много смертей и знал, сколь хрупка человеческая жизнь, как быстро могут оборвать ее камень, палка или четырехдюймовая полоска стали, и насколько бесплодны запоздалые сожаления тех, кто не сумел защитить близкого. Но это не значило, что он отказался от мести, совсем нет! И мстить он будет не тупым дикарям с Брога — они свое уже получили, — а людям, отправившим Найду на смерть. Маленькую хрупкую Найлу, которая не умела убивать!

Дикари — просто злые дети, недоумки, дебилы… Но те, кто командовал Найлой, относились к цивилизованным людям; они были ровней Ричарду Блейду, а не айденскому нобилю, драчуну и выпивохе Арраху бар Ригону, и полностью несли ответственность за свои решения и поступки. Они еще не ведали, что мститель приближается к ним, влекомый на юг Великим Потоком; они не знали, что душа его полнится гневом при мысли о них.