Через океан. Страница 14

— Вывоз нефти, — говорил он, — теперь равняется шестистам миллионам галлонов. Предположим, что мы доставляли бы эту нефть прямо в Европу по Нью-Йоркской цене с надбавкой по десять сантимов за галлон в восемь литров, и так как никто не может конкурировать с нами, то это доставит нам в год шестьдесят миллионов верной прибыли. Предположим, что мы сами даже не вели бы торговли нефтью, а пользовались бы только платой за транспорт, — результат будет тот же самый. Следовательно, допустив, что потребление нефти в Старом Свете не увеличится с проложением трубы, мы будем исправно получать доход с миллиарда франков по шесть процентов. Итак, эта труба является просто золотой россыпью, раз прокладка ее и содержание будет стоить всего одну сороковую или одну пятидесятую части этого миллиарда.

Эбенезер стал потирать руки и видя, как миллионы нагромождаются на миллионы, начал мечтать о колоссальном богатстве, превосходящем все соединенные вместе состояния Вандербильдта, Гульда и Маскау, — он видел себя уже самым богатым человеком в Соединенных Штатах и даже во всем свете, — в сущности, это было единственное понятное ему честолюбие.

Открывший ему такие перспективы, конечно, заслуживал чести быть представленным жене и Магде. Эбенезер пригласил его к обеду в следующий вторник. Помещение было очень скромное, так как вилла Куртисса считалась лишь временной квартирой нефтяного короля, в которой он, правда, проводил три четверти года, но, как он сам говорил, холостяком, — его официальное жилище было в Нью-Йорке. Две горничные и лакей-негр составляли всю его прислугу в Дрилль-Пите, тогда как в своем дворце он держал повара-француза, взятого из лучшего ресторана Соединенных Штатов, двух метрдотелей, дюжину лакеев и целый легион конюхов, о чем он охотно, даже чересчур, быть может, вспоминал при каждом удобном случае.

Но в действительности, Эбенезер предпочитал свою скромную виллу в Дрилль-Пите всем дворцам мира. Он чувствовал себя лучше в своей среде, вдали от критических взоров «этих проклятых лакеев», которые точно не признавали его «достаточно знатным для себя». Как почти и все промышленные аристократы этой страны, нефтяной король начал свою карьеру очень скромно; не более как пятнадцать лет тому назад он был простым управляющим на лесопильном заводе в маленьком городке Запада. Там он встретил теперешнюю мистрис Куртисс и женился на ней.

Мисс Смит, как звали ее тогда, соединяла в себе страшное честолюбие с замечательной практичностью. Она потребовала от своего мужа, чтобы он брал уроки арифметики и торговой корреспонденции; сама она, едва умея подписать свое имя, храбро принялась за работу и через пять-шесть лет, когда Эбенезер купил кирпичный завод в Омахе, его жена могла вести приходно-расходные книги. Строгой экономии и любви к порядку своей жены Эбенезер был обязан тем, что вскоре смог купить значительные участки в Дрилль-Пите и предпринять бурение колодцев, благодаря чему занял первое место в промышленности Пенсильвании. Поэтому Эбенезер постоянно восхвалял качества своей супруги и перед всеми оказывал ей знаки уважения.

— Без моей славной жены я не был бы тем, чем являюсь теперь! — часто повторял он. — Она первая поняла значение нефтяных колодцев и заставила меня купить лучшие участки в Дрилль-Пите!

До того времени, пока доходы Эбенезера не достигли своих настоящих размеров, мистрис Куртисс была посвящена во все его предприятия. Но в течение последних двух-трех лет заботы о воспитании дочери и честолюбивая мечта завоевать себе место в высшем свете почти постоянно удерживали ее в Нью-Йорке.

Магда, ее единственный ребенок, вырастала одновременно с богатством Куртиссов, и ее воспитание как бы отразило в себе фазы его увеличения. Получив первые понятия в начальной деревенской школе под руководством Иакова Фреймана, который тогда был ее репетитором, она поступила полной пансионеркой в скромный пансион в Омахе, потом к тринадцати годам была помещена в «Acadйmie des dames Pattison», самую модную в Нью-Йорке школу, с поручением затмить всех своих подруг роскошью; это было буквальное желание Эбенезера, видевшего в этой роскоши доказательство своего увеличивающегося богатства. Не довольствуясь тем, что Магда выписывала свои наряды и шляпы из Парижа, он часто лично заходил в модные магазины и посылал Магде самые дорогие кружева, шелк и бриллианты.

Напрасно было бы внушать Эбенезеру, что хороший тон не допускает этих украшений у тринадцатилетних девочек.

— Ладно, — торжествующе возражал он, — это выдумки, распространяемые бедняками. Для кого же и существуют эти кружева и драгоценности, как не для таких, кто может их купить? Я желал бы найти еще подороже, чтобы подарить их Магде!

Результатом такого странного понятия об изяществе, довольно распространенного у людей класса Эбенезера, было то, что девочка с ее атласными платьями и кольцами на всех пальцах показалась бы очень смешной во всякой другой среде. Но она была от природы так изящна, что этот наряд принцессы или испанской мадонны казался изобретенным как бы исключительно для нее, и среди ее подруг она возбуждала лишь легкую зависть. С этого времени за ней установилась репутация красавицы, которая была единогласно признана при выезде ее в свет. Нью-Йоркское общество мало требовательно, и достаточно жить на широкую ногу, чтобы встретить в нем хороший прием. Магда была прелестна и считалась самой богатой наследницей в Пенсильвании; этого было достаточно, чтобы перед ней открылись все двери. В этом ей помогли связи по пансиону: ее лучший друг Алиса Купер, дочь богатого банкира с Wall-Street, взялась ввести ее в общество. Богатство Куперов было составлено двадцать лет тому назад, значит, они опередили Куртиссов в обществе и могли им покровительствовать. Поэтому они даже устроили большое торжество в честь Алисы и Магды. Этот первый обед остался памятен для семьи Куртиссов. Сколько страхов, колебаний, споров из-за того, как приличнее держать себя на этих празднествах. Куртисс стоял за сюртук, Магда — за черный фрак. Следовало ли надеть белый галстук или нет? Нужно ли было явиться в перчатках и держать шляпу в руках до обеда или оставить ее в прихожей? Трудные задачи, мучительные сомнения. Всегда практичная мистрис Куртисс купила в конце концов «Руководство хорошего тона», где вопрос о костюме был, к счастью, подробно разобран. Эбенезер с изумлением узнал, что по возможности не следует есть с ножа, превращать вилку в зубочистку и пить из стакана с полосканием. Автор драгоценного руководства также горячо восставал против привычки янки плевать повсюду и специально советовал не свистеть за столом. Все эти советы страшно смутили Эбенезера, и с тяжким сердцем он уселся в свою восьмирессорную карету. Но все сошло как нельзя лучше. Никто и не обратил внимания на фокусы, которые проделывал нефтяной король со своей вилкой, а красота Магды имела громадный успех.

С этого торжественного дебюта для госпожи Куртисс и ее дочери началась новая жизнь — жизнь парадных обедов, балов, прогулок верхом и в экипаже, сезонов в Саратолге. С чистой женской гибкостью и интуицией они скоро усвоили тон новой среды; по крайней мере Магда подходила к ней как нельзя лучше. Ни у кого не было таких красивых лошадей, таких изящных туалетов и такой толпы поклонников. Ее родители давали ей полную свободу, как это принято в Америке. Она пользовалась ею, обнадеживая всех молодых людей, имевших счастье понравиться ей во время кадрили, и так же легко брала обещание обратно. В Дрилль-Пите говорили, что с одиннадцати лет она приняла такую систему, торжественно заявив своим родителям, что она только что обручилась с молодым Томом Стреттом, их соседом и ее школьным товарищем. Том вскоре получил отставку, уступив место другому претенденту, и с этого времени список женихов Магды так сильно увеличился, что лишь она одна могла бы привести его в порядок, да и то еще не наверное, — так гласила легенда. Раймунд слыхал все это. Он сбегал к всесведующему Short-Joe, чтобы принарядиться с головы до ног. Short-Joe, ходячая газета, объявил ему, качая головой, что он лично предпочел бы «пообедать с Савской царицей», чем с мисс Магдой Куртисс.