Через океан. Страница 41

— Хотя бы только свадьба не совершилась! — сказал Раймунд, охваченный внезапным беспокойством, — но нет!.. Это невероятно, нет обычая совершать свадьбы так рано!..

Тщетно он успокаивал себя, тревога продолжалась. Он упрекал себя за то, что не выиграл несколько минут в Far-Rockaway, поторопившись с приготовлениями к отъезду, или не телеграфировал из Эльмиры о том, чтобы подготовили все заранее.

— А Эбенезер?.. Не надо ли было предупредить его депешей о неотложных мотивах моего путешествия? — говорил он сам себе. — Он, тогда, наверно, подождал бы час или два!.. Моя опрометчивость непростительна! — Он страшно сердился, мысленно бранил себя за то, что не предпринял этих предосторожностей.

Но ошибка была сделана. Отныне приходилось лишь примириться с неизбежным и ждать момента приезда. Эта минута приближалась. Вскоре взрыв гнева отважного путешественника на самого себя сменился более спокойным отношением ко всему. Он оценил по достоинству свой подвиг и сказал себе, что, в конце концов, он, по мере своих сил, добивался лучшего, что во всем и всегда до некоторой степени играет роль неожиданный случай; если все разобрать, то не время было порицать себя теперь, когда трансатлантическая труба, его создание, плод его мысли, окажет, по всей вероятности, Магде самую существенную услугу. Еще несколько минут, и Раймунд утвердился бы в своей мысли. Глядя на хронометр, он с нетерпением следил за движением стрелки, считая вслух.

— Четыре часа сорок пять минут!.. четыре часа пятьдесят!.. пятьдесят пять!.. пятьдесят семь! пятьдесят восемь!.. Вот мы и приехали почти! Через десять секунд!.. шесть, семь, восемь, девять, д…

В этот момент страшное сотрясение прервало его речь, сильно опрокинуло его на кожаный матрац, на котором он наполовину приподнялся, заставило померкнуть лампу и сразу остановило движение часов. Сначала оглушенный и озадаченный толчком Раймунд не замедлил прийти в себя. Не воображая ничего большего, он решил, что прибыл и теперь, по всей вероятности, плывет по нефтяному озеру Val-Tre’gonnec'a. Но в таком случае он должен был бы почувствовать шум водоворотов, произведенных потоком минерального масла у устья трубы; а с другой стороны, он должен бы видеть дневной свет через стеклянное окно полупортиков.

А цилиндрический вагон казался неподвижным, или, если он еще двигался, то его передвижение было нечувствительно; ни один луч света не проникал извне, следовательно, надо было заключить, что аппарат находился еще в подводной трубе.

Это заключение было так неожиданно и в то же время так ужасно, что путешественник не решался принять его.

— Это невозможно, — говорил он сам себе, — раз я захвачен силой Ниагары и брошен в трансатлантический сифон, я должен приехать! Эта сила настолько же беспрерывна и постоянна, насколько и велика; она должна доставить меня к берегам Франции в свое время, в шесть часов сорок восемь минут и несколько секунд! Следовательно, немыслимо, чтобы я был еще в дороге!

Раймунд не решался сделать логического вывода из своего рассуждения: то, что он не был более уже в дороге, что по неизвестной причине сила Ниагары прекратила свое действие на цилиндрический вагон… что этот вагон, внезапно остановленный на своем пути, теперь неподвижно лежал на глубине сорока пяти метров в подводной трубе!.. Где?.. Как?.. На каком расстоянии от берега?.. Впрочем, мало значения имел теперь ответ на эти неразрешенные вопросы! Оставался лишь один печальный и несомненный факт! И он был одинаково трагичен, каково бы ни было его объяснение, каковы бы ни были неизвестные подробности!.. Итак, все кончено!.. Так суждено было погибнуть такому великому предприятию!.. Вместо славы, богатства и счастья — медленная смерть в подводной могиле!.. Вместо торжества науки и справедливости — Магда выйдет за этого негодяя, этого убийцу и не будет знать гнусности того, чье имя она будет носить, так как доказательства преступления были тут, заперты в этом железном ящике, и утонут в океане!.. Вместо того, чтобы быть промышленным нововведением, открывающим новые пути человечеству, первая подводная труба сделалась бесполезной из-за этой необъяснимой остановке цилиндрического вагона!.. Словом, самый плачевный конец с самым полным поражением!..

В одну из этих ужасных минут, когда подводятся итоги всей жизни, эти мысли разом теснились в мозгу заживо погребенного, который полной мерой вкусил их горечи. Но он имел обыкновение всегда стоять лицом к лицу с очевидностью, как бы жестока она ни была.

За временным столбняком, вызванным его открытием, последовал тотчас же взрыв отважности и энергии, который в минуту опасности всегда появляется у закаленных натур.

— Нечего обманываться относительно положения! — сказал себе Раймунд. — Я безвозвратно погиб, заключенный в этот железный гроб, окруженный нефтью, в трубе в несколько сантиметров толщиной, на сорок пять метров ниже уровня океана, — я не имею ни одного шанса из ста тысяч к тому, чтобы выбраться отсюда… Подача воздуха уже прекратилась, смерть от удушья — мой удел… Она придет через четверть часа, и все будет кончено!.. Но я все же попробую избегнуть ее!.. Если у меня есть хоть один шанс из ста тысяч, то я не премину воспользоваться им… Попробуем пробуравить крышку моего гроба, хотя бы мне пришлось от этого только потонуть в нефти!.. Попробуем пробить трубу, хотя бы от этого я сделался лишь добычей волн!.. Но не сдамся без борьбы!.. к оружию!.. — Он вытащил из кармана довольно крепкий нож, который он, по старой привычке детства, всегда носил с собой, и, кинувшись со всей энергией отчаяния на крышку своего вагона, со всего размаху ударил по железу. Едва успел он ударить пятнадцать или двадцать раз, от чего лишь только затупился его нож, как вдруг его внимание было привлечено целым рядом подобных же ударов, раздававшихся, по-видимому, совсем близко от него.

Он прислушался, едва переводя дух от удивления и надежды.

Удары повторились отчетливее, раздельные, неоспоримые… Можно было бы принять их за сигналы по металлической стенке, и всего лишь в четырех-пяти метрах от него.

На всякий случай он отвечал тем же самым способом. Тотчас же ему в ответ послышался ряд новых ударов!.. И странная вещь, которую его ухо сейчас же уловило: ему показалось, что в этих ударах была известная методика, план, своего рода ритм. Он прислушался внимательнее.

Нет сомнения. С ним разговаривали на языке Морзе, — на телеграфном наречии, которое он так хорошо знал!.. Удары то продолжительные, удлиненные, то отрывистые и короткие, обозначали тире и точки… Он менее всего ожидал услышать слово, переданное ему: «Кассулэ».

«Кассулэ? — переспросил он сам себя, — я, конечно, слышу это во сне… Какой черт решился передавать мне имя бедного мальчугана?.. Если это только не лозунг своего рода, не простое указание близкой помощи, не способ уведомить меня, что знают о моем присутствии… Но как это странно!..» — Он телеграфировал: «Не понимаю, повторите!» Ответом было: «Кассулэ здесь, позади вас!»

Миг остолбенения, — и Раймунд все понял. Несчастный ребенок, вероятно, бросился во второй цилиндрический вагон, и спустя несколько минут последовал за первым. Он наскочил на него, и это объясняло происхождение толчка. Но почему же эта остановка и в чем ее причина? Задача оставалась все еще неразрешимой. Один пункт казался несомненным — катастрофа была еще ужаснее, чем он предполагал: вместо одной жертвы она повлекла за собой две. Почти сейчас же он получил третий сигнал:

«Ромпер позади меня…»

На этот раз известие было так наивно и так не подходило к этому трагическому положению, что вызвало у молодого инженера грустную улыбку.

— Бедный мальчик!.. Он не догадывается об ужасном, безвыходном положении, в которое он попал со своей собакой! — пробормотал он со вздохом. «Скоро мы доедем?» — спросил Кассулэ. Он не получил ответа. Раймунд раздумывал, опустив голову на руки. Он старался установить связь между этими явлениями:

1) ребенок и собака позади него, 2) прекращение движения вагонов в трубе…