Изгнанники Земли - Лори Андре. Страница 28

— Нет, почему же? Потому только, что негодяи, причинившие зло, но уже лишенные возможности вредить впредь и, следовательно, безвредные в настоящее время, не выстрадают всего того, что они некогда заставили выстрадать вас?.. А что за польза будет вам от того, что и они будут, в свою очередь, страдать и мучиться? Разве этим путем можно изгладить то, что было сделано?.. Допустим, например, что мы имели бы возможность заковать Игнатия Фогеля и Питера Грифинса в железные тиски на пятнадцать лет; разве от этого вы менее бы пострадали от вашей пытки или она сделалась бы нечувствительной для вас?

— Нет, но я был бы доволен, сознавая, что они испытывают на себе все, что испытал я!

— Ну, не говорите! Поверьте, вы были бы гораздо счастливее, если бы могли решиться от души простить их.

— О! это уже совершенно невозможно!

— Пусть так! это уже ваше дело. А мое дело — воспрепятствовать всеми зависящими от меня мерами, чтобы пленные, которым я гарантировал своим словом полную безопасность, не подвергались никаким бесполезным строгостям. Вот почему я еще раз усиленно прощу вас оставить их в покое до тех пор, пока они находятся под моей кровлей!

В этот момент Виржиль собирался привести по круговой дороге на эспланаду трех заключенных. Относительно того, что они попытаются сбежать, нечего было опасаться, так как они не могли существовать без воздуха, а запас кислорода в их резервуарах был рассчитан только на время их прогулки. В силу этого им была предоставлена полная свобода.

Однако опасаясь, чтобы вид этих господ не довел до последних пределов бешенства бедного Каддура, Норбер Моони поспешил отправить его в химическую лабораторию, чтобы проявить только что отснятые им фотографические пленки. В продолжение целых двух часов заключенным было разрешено любоваться дивной картиной солнечного затмения, и только когда это затмение стало подходить к концу, Норбер Моони отдал распоряжение увести пленных обратно в их помещение. Когда они были уведены, молодой ученый послал позвать Каддура, чтобы и он, вместе с остальными, мог наблюдать последнюю фазу этого явления, которая во всех отношениях была достойна первой фазы или, вернее, ни в чем не уступала ей.

Вернувшись в свою комнату, Норбер Моони, воспользовавшись случаем, призвал к себе Виржиля и стал подробно расспрашивать его о том, как себя держат вверенные ему пленные. Из слов Виржиля он узнал, что эти люди вообще весьма покорны, во всем соблюдают по отношению к своему тюремщику полное повиновение и даже выражают большую признательность за все те заботы и попечения о них и за все маленькие снисхождения, какие им оказывают в их положении; но что при этом они чрезвычайно ленивы и нерадивы в работе и за всякое дело, даже и самое пустячное, принимаются крайне неохотно. Кроме того, в них замечается удивительное недоверие и подозрительность ко всякому новому делу или распоряжению и, главным образом, к ожидающей их участи.

— Я не могу выбить у них из головы нелепой мысли, что будто бы вы, господин Моони, имеете намерение оставить их здесь, когда все мы отправимся в обратный путь, чтобы вернуться на Землю! — говорил Виржиль с искренним прискорбием. — Напрасно я стараюсь всеми средствами убедить их в вашей добросовестности и вашем добром намерении по отношению ко всем, не исключая и их, и всеми силами уверяю их, что вы никогда не питали такого злостного намерения, — они сохраняют все то же подозрение или, вернее, вполне определенное мнение и убеждение. Они, как видно, судят о вас по себе, и потому им кажется вполне естественным, чтобы вы поступили с ними, как сами они не задумались бы поступить с вами, будь вы на их месте, а они — на вашем.

— Чтобы окончательно убедить их, — заметил шутливо Норбер Моони, — ты можешь сказать им, Виржиль, что я отнюдь не намерен избавить их от общественного суда и разбора их постыдных действий. Пусть они не воображают, что отделаются несколькими неделями заключения. Я, напротив, намерен предать их в руки правосудия, пусть оно рассудит их и оценит по достоинству их поступки, а если они и подождут немного, то все же их заслуженное наказание не уйдет от них; но что касается того, чтобы оставить их здесь, то внуши им, как только умеешь, что я совсем не способен к подобного рода вещам, что подобная мысль никогда не могла бы зародиться в моем мозгу! Мало того, ты можешь им сказать, что их усердие в содействии нашему делу общего спасения зачтется им в заслугу, и мое снисхождение к ним будет находиться в зависимости от их старания и усердия при выполнении необходимых нам, возложенных на них работ.

Следующее за этим время было посвящено самым деятельным работам для окончания последних необходимых приготовлений ввиду приближающейся Лунной ночи. Двадцать две бочки хлористого калия ушли на изготовление кислорода, который соединили с остатками воздуха, имевшегося еще в запасе в жерле кратера Ретикуса; сверх того, оставалось еще восемь бочонков в запасе, что позволяло надеяться, что обитатели обсерватории благополучно доживут до того момента, когда им можно будет отправиться в обратный путь. Все инсоляторы были уже исправлены и установлены в полном порядке, оставалось только докончить некоторые работы по электротехнике, поработать иглой и покончить с шитьем и, наконец, заклеить бумагой все щелки скважины и отверстия дверей и окон, чтобы сберечь насколько возможно, внутреннее тепло и воспретить доступ внешнему холоду, и затем вооружиться терпением, чтобы бодро встретить и прожить бесконечно длинную, 354-часовую ночь, которая готова была наступить.

Действительно, Солнце, описав, по-видимому, свой полукруг на Лунном горизонте, стало теперь склоняться к западу. Наконец оно очутилось на самом краю и все так же медленно стало спускаться за горы.

Зрелище это было любопытно, потому что было ново и непривычно, но далеко не отличалось той красотой и величественностью, как закат Солнца на Земле. Дивное освещение атмосферных высот, пурпурные и золотистые облака, яркие лучи, веером расходящиеся по небу, когда прекрасное светило дня прощается с Землей, все это не знакомо Луне, именно потому, что ее атмосфера безусловно прозрачна и не сохранила ни облаков, ни паров. Итак, Солнце стало просто-напросто медленно опускаться за горизонт, не прощаясь красивым фейерверком, если можно так выразиться, со зрителями, провожавшими его своими печальными взорами. Диск его медленно спускался в продолжение целого часа, наконец, скрылся, и от него не осталось уже никакого следа, кроме кое-каких золотых искорок на вершинах высочайших гор. Тогда без всякого перехода, без сумерек, хотя бы самых кратковременных, на видимой поверхности Луны разом наступила ночь, между тем как другое ее полушарие разом осветилось.

ГЛАВА XI. При свете Луны

Ночь, такая, какой она являлась на видимой поверхности Луны, отнюдь не представляла собой безусловного мрака, какой Норбер Моони и Каддур встретили на этом полушарии Луны. Здесь это был какой-то полумрак, в котором все предметы принимали особый, таинственный, мягкий полутон.

Гертруда Керсэн подошла к одному из окон круглой 1Ы обсерватории и с живым интересом любовалась теперь уже знакомым ей лунным пейзажем при этой ноли обстановке или, вернее, при этом новом освещении. Теперь открывавшийся из окна вид казался еще более Фантастичным, чем при дневном, то есть солнечном свете когда она видела его в первый раз. Там, внизу, у подножия Тэбали, точно стадо овец, толпились кратеры потухших вулканов, залитые с одной стороны мягким белым светом, с другой — утопавшие в густой, черной тени, точно окутанные черным бархатом. При этом мертвенном, холодном свете неподвижность всех окружающих предметов чувствовалась как-то особенно ярко. И эта странная, безжизненная неподвижность, этот мертвенный, холодный, леденящий, если можно так выразиться, свет производили такое странное, подавляющее впечатление, что Гертруда невольно стала искать причины этого странного освещения, вызывавшего в ней такое непонятное, необъяснимое волнение. Она нагнулась немного к правой стороне окна и увидела в западной части горизонта громадное светило, совершенно незнакомое ей и изливавшее, очевидно, на Луну этот странный мертвенный свет. То был громадный диск, величиной, насколько можно было судить, в два или три метра в диаметре; исходивший от него белесоватый свет напоминал отчасти тот бледный серебристый свет, какой льет на Землю Луна, но только свет раз в пятнадцать или двадцать сильнее. При виде этого светила Гертруда Керсэн в первый момент не в силах была удержать восклицания удивления, почти ужаса, — и этот возглас ее невольно привлек к окну Норбера Моони.