Пистолет моего брата. (Упавшие с небес) - Лорига Рэй. Страница 5

– Все это просто замечательно, сеньора, но пока вы льете слезы, ваш сын кому-нибудь там яйца отстреливает, и, если вы мне не поможете, обещаю, у всех у вас будут проблемы. У вас, у этого говнюка – это про меня – и у всей вашей паршивой семейки.

– Я не знаю, что вам сказать, я не знаю, где он может быть, я ничего не знаю…

– Мать твою, да эта тетка сумасшедшая.

В кухне было двое полицейских, мама пригласила их в гостиную, но на это у них времени не хватило. Они начали оскорблять ее прямо на кухне. Мама стояла рядом с моечной машиной, эти двое сидели. Я стоял в дверях, наполовину внутри, наполовину снаружи. У меня духу не хватало смыться, и уж конечно мне не хотелось заходить. Один из полицейских меня подозвал. Не тот, который кричал на маму, другой.

– Эй ты, иди сюда.

Я не двинулся с места.

– Ты понимаешь, что твой брат совершил ужасное злодеяние и что нам нужно найти его, пока он не натворил еще чего-нибудь похуже?

Тут вмешался его напарник:

– Чего-нибудь похуже? Хуже, чем выстрелить в беднягу, который ничего не сделал, в безвинного отца семейства?

Мне трудно было поверить, что мой брат стрелял в кого-то, кто ничего не сделал.

Тот полицейский, что выглядел спокойным, продолжал:

– Мы просто хотим обнаружить его раньше, чем он успеет себе навредить.

Нервный полицейский опять перебил его, по правде говоря, он никому не давал слова вставить.

– Ну да, как же! Хватит херню нести! – Он вскочил со стула. – Успеет себе навредить, что за бред, мне плевать, успеет он себе навредить или нет, помрет он или нет! Я не должен допустить, чтобы он наставил свою пушку еще на одну невинную жертву.

Спокойный поглядел на меня так, как будто нам с ним одновременно пришла в голову одна и та же мысль. Если честно, работали они хорошо, только со мной у них ничего не вышло. Я все это видел в фильмах. Один изображает доброго полицейского, другой – злого. Злой полицейский тебя запугивает, и тогда ты идешь и все рассказываешь доброму. Чтобы он помог спасти мальчишку и прочая лажа. В «Тельме и Луизе» доброго полицейского играл Харви Кейтель. Здесь в роли мальчишки был мой брат, и потом, вы же знаете, что случилось с бедными Тельмой и Луизой.

Мама на все это купилась.

– Я сказала вам все, что знала, не знаю, что еще можно сделать, я не знаю, не знаю…

На самом деле она очень красивая, но вообще мало чего знает. И об этих делах тоже. Об этих делах, если говорить откровенно, никто ничего не знал. У него были машина, пистолет и девушка. Так выглядела вся информация, которую удалось собрать.

Когда они уходили, тот полицейский, что прикидывался добрым, сказал тому, что изображал злого:

– Это какая-то семейка дефективных. Помяни мое слово, будут у нас еще трупы.

По крайней мере, в этом они были правы.

Однажды он вышел на улицу и записал на пленку все, что говорили люди. У нас был небольшой плеер с микрофоном, который легко прятался под одеждой. Он целый день бродил по городу, катался в автобусах, заходил во все большие магазины. Потом вернулся домой. И вот, например, что у него получилось:

– Никогда, может быть и да, меня это тоже волнует, все, что пожелаешь, только не сейчас, я все еще надеюсь, не думаю, что у него хватит сил, я тебе его завтра верну, денег нет, денег нет, денег нет, пошел ты! куда ты? пошел ты! вернись, мне так одиноко, теперь уже неважно, мы выиграли, то, что ты мне сказала, псы в ногах и коты в голове, беги, беги, беги, слишком поздно, слишком рано, так он говорил, опять я один, не будь он таким красавцем, видит бог, я пытался это сделать, сколько – никто не знает, он меня не любит, оба провалились, новая работа, новые ботинки, новая машина, руки почти не шевелятся, я молода, не так молода, осталось двое детей, они что – ничьи? забавно, одинок, никогда не видел зверей в парке, если будет дождь, если дождя не будет…

А в конце и в начале записи:

– Я люблю тебя, я больше тебя нелюблю.

Тем, кто никогда не обращал внимания, что существуют сапоги со скругленным носком, а есть другие, действительно остроносые, что есть сапоги из хорошей кожи, а есть другие, сделанные как будто из пластмассы, и, главное, что существуют сапоги из змеиной кожи, и это самая прекрасная вещь на свете, и что, как только ты их видишь, у тебя глаза на лоб лезут, и ты не можешь ничего поделать, и теряешь сознание, и чувствуешь, что не сможешь быть счастливым и даже близко к этому, ни даже просто спокойным, если не начнешь бродить по свету в таких сапогах, – тем, кто ничего этого не знает, то, что написано дальше, и то, что написано перед этим, да и вся эта дурацкая история, покажется сказкой для идиотов.

– Где ты раздобыл такие сапоги?

Он немного приподнял штанину. Немного, потому что его джинсы книзу сильно сужались.

– А что, нравятся?

Этот вопрос не имел смысла, потому что на всем белом свете не было никого, кто не продал бы душу ради таких сапог, и потому что ему страшно нравилось, когда ему говорили, какие у него прекрасные сапоги. Он мог часами слушать, как хвалят его сапоги. Если никого поблизости не было, он сам их хвалил.

– Это самая красивая вещь, какую я только видела в жизни.

Он улыбнулся во весь рот. Он страшно гордился своими сапогами.

– Ты бы смог убить ребенка?

Он опустил штанину и моментально перестал улыбаться.

– Нет, ребенка не смог бы.

– А женщину?

– Нет, наверно… Не знаю, смотря почему, в конце концов, что женщина, что мужчина – это одно и то же… На самом деле я никогда не собирался никого убивать.

– Но ты это сделал.

Она говорила об убийстве и смерти так, как говорят о том, что собираются надеть на танцы. Она сама не знала, что говорила.

– Да, я это сделал, наша жизнь вообще забавная штука, кажется, что она несет тебя в одну сторону, а потом выносит в другую, ты все понимаешь, ты находишься внутри, но не можешь ничего изменить, это вроде скачки на бешеных лошадях.

– Ты бы смог убить животное?

– Смотря какое животное и что оно будет делать.

– Лошадь, ты бы смог убить бешеную лошадь?

– Это была только метафора.

– Понятно, что метафора. Ты думаешь, я совсем дурочка? А собаку? Собаку смог бы убить?

– Нет.

– А если бы тебе встретилась собака, которая грызет младенца, ты бы убил ее?

– Я бы выстрелил в воздух. Я напугал бы собаку и спас младенца.

– Знаешь, ты слишком славный мальчик, чтобы быть убийцей.

Сказав это, она перескочила на заднее сиденье и начала рыться в сумочке. Она достала солнечные очки, надела их и снова перебралась на переднее сиденье. На ней были обрезанные джинсы, а ноги у нее были очень красивые. Несколько секунд он наблюдал за пируэтами, которые проделывали эти ноги, а потом снова стал смотреть на шоссе.

Как и любой опытный водитель, он знал, что секундная невнимательность может оказаться роковой, но дело в том, что ноги были редкостно красивые.

Пуля прошла сквозь щеку, ровнехонько над улыбкой, и потом поднималась до мозга, а выйдя из головы, сшибла с охранника фуражку.

Охранник сучил ногами на полу, вы уже знаете, кроме него никто не шевелился, если говорить честно, то придется признать, что эти охранники никому особенно не нравятся. Как бы то ни было, он тоже сучил ногами недолго, потом он выгнулся, словно лук, словно лук без стрелы, бесполезный лук.

Он был мертв.

Когда твой брат кого-то убивает, это всегда уникальный жизненный опыт. Это не то же самое, что прочитать об убийстве в газете. Ужас превращается в члена семьи, все меняется. О мертвеце ты ровно ничего не знаешь, об убийце знаешь все. Я не говорю, что это хорошо, я никого не хочу вводить в заблуждение, я просто имею в виду, что любой пистолет имеет две стороны, и с каждой стороны стоит по человеку, и если эту историю рассказывать правильно – не так, как ее рассказали по телику, – то это будет совсем другая песня. Хотя, конечно, и в этой песне останется полно трупов.