Токио нас больше не любит - Лорига Рэй. Страница 4

Поздравления от компании в связи с поразительной сделкой, поразительно быстрой и поразительно чистой. Одна удачная акция, и твое имя — мое имя — начинают упоминать в более серьезном контексте: координатор, контролер поставок или что там еще. Ну ладно, не стоит забывать про мой послужной список. Да уж, именно так, никак иначе: мой послужной список говорит, что двери роскошных кабинетов для меня закрыты, поскольку компания никогда — и это самое подходящее слово — ничего не забывает. Звучит, конечно, забавно, если учесть, что наш бизнес состоит именно в стирании воспоминаний. В любом случае, по крайней мере на сегодня, — поздравления, удачная акция и спокойной ночи.

Мне снится, что я играю в покер. Я никогда раньше не играл, поэтому, естественно, проигрываю. Твоей матери удается запустить на рулетку баскетбольный мяч, и таким способом она угадывает все номера.

Я просыпаюсь, думая о пиджаке, — он мне не снится, я просто о нем думаю: голубой шерстяной пиджак, висящий на позолоченной вешалке в деревянной хижине, а рядом на вешалке — галстук в красных, желтых, зеленых ромбах, очень мелких, и несколько таких резинок с крючьями, которыми крепится к верху машин всякая рухлядь. Не думаю, что пиджак и галстук принадлежат мне. Быть может, это просто фотография. У меня никогда не было галстука. По крайней мере, себя в галстуке представить мне не удается.

Четыре часа утра.

Бедный Отто. Ну и ботиночки!

Восходит солнце, посему я отправляюсь прогуляться и купить себе что-нибудь — это оказывается рубашка цвета «синий металлик». Не надо заворачивать — я ее сразу же надену, я складываю мою старую футболку в бумажный пакет, и только сняв ее с себя, обнаруживаю, что на ней что-то написано, а именно: «Подумай обо мне», а ниже — фотография пляжа, причем на пляже никого нет. Все это так по-дурацки, что на какой-томомент я верю в то, что кости всегда бросает дьявол. И уж конечно, выйдя из магазина, я сразу же сую мешок с футболкой в мусорный бак и даю себе слово никогда больше ничего не надевать, предварительно не прочитав всех надписей.

Я съедаю на завтрак несколько яиц, тут же раскаиваюсь в этом и прошу принести кофе, но не притрагиваюсь к нему, заказываю пиво, и, разумеется, официант приносит мне мексиканское пиво. Я оставляю его рядом с кофе и прошу принести немецкого пива. Нет проблем. Я выпиваю его не торопясь, а на улице поднимается страшный ветер — бог знает, откуда он пришел, — и человек, проходящий мимо окна кафе, держит шляпу обеими руками, а еще видна женщина, вцепившаяся в ребенка, который, кажется, действительно готов улететь. На другой стороне улицы стоит девочка, смотрит на летящих людей, очень серьезная, словно бы ветер не имеет к ней никакого отношения. Я выпиваю и мексиканское пиво — уже горячим.

И полчаса еще не прошло, а я уже танцую с какой-то мулаткой в темном местечке, из тех, где женщины танцуют очень близко и трутся о тебя и ты платишь каждый раз, как начинается новая песня.

Мулатка по имени Мария, низенькая и полненькая и очень симпатичная, приглашает меня с собой в отдельную комнату, а я отказываюсь: у меня возникает ощущение, что я там уже был — ну не именно там, а в очень похожем месте, или все-таки именно там. Мария продолжает настаивать, но я предпочитаю танцевать дальше, несмотря на то что чувствую, а вскоре и убеждаюсь, что танцор из меня никудышный. Чтобы убедить меня, Мария обещает не разбивать мне сердце, и после такого предложения мне ничего не остается делать, кроме как подняться с ней по лестнице, и пока я поднимаюсь, я машу рукой тем, кто остается внизу, и я осознаю, что уже пьян, а еще я осознаю, что на мне надета потрясающая синяя рубашка, которую я не помню, когда купил.

Так о чем мы с вами говорили?

Проснувшись, я вижу беднягу Отто, сидящего в своих уродливых ботинках на стуле рядом с кроватью, а Марии, разумеется, уже нет, и у меня появляется ощущение, что Отто уже давно разговаривает сам с собой.

— Мы говорили о чужих людях, которые ни при каких обстоятельствах не хотели видеть нас здесь, а еще мы говорили о людях, которые сейчас далеко, очень далеко от дома, и в этом вы никак не можете со мной не согласиться, поскольку вы и сами сын старушки Европы.

Раз уж мы добрались до этого, мне остается только согласиться, несмотря на то что, быть может, его и моя Европа — это две совершенно разные Европы. Позвольте мне приподняться, дорогой Отто, а потом, будьте любезны, позвольте мне одеться — ведь наша небольшая коммерческая операция никоим образом не подготовила нас к подобной близости. Произнеся эти слова, я натягиваю брюки, и восхитительную синюю рубашку, и сапоги и убеждаюсь, что бумажник по-прежнему на месте, а секунду спустя я чувствую себя полным ничтожеством из-за того, что позволил себе сомневаться в нашей славной Марии.

— А с вашей помощью я смогу добраться домой и стать таким же, каким был прежде, чем стал таким, как сейчас.

Добрейший Отто уже стоит в дверях, и, тлядя на него, я не понимаю, что сейчас происходит, но боюсь, что все еще хуже, чем было раньше, поэтому я принимаюсь вспоминать, сколько будет дважды два, и пока я следую за немцем по коридору к дверям другой отдельной комнатки, у меня появляется подозрение — которое перерастает в уверенность, — что за этой дверью я натолкнусь на тело мертвой мексиканки.

Наверняка меня погнало прочь из Рио нечто подобное. Как грустно поет мне ветер в далекой земле изгнанья. Бедный Отто. Здравомыслящий немецкий архитектор и расхлябанный воскресный убийца. Такие дела. Не стоит плакать, мой друг. Будь мужествен. Спокойствия не теряй. Это не имеет никакого отношения к происходящему, но в голове у меня возникает образ молодого кубинца, очень симпатичного, с красивой фигурой — он складывает пальцы буквой V — «Victoria». Однако вернемся к Отто. Так или иначе все встанет на свои места. Будь мужествен.

А в голове проносятся маленькие позабытые мной сценки — вроде этого молодого кубинца.

Или надпись на стене рядом с туалетом: «ГОЛОВКИ МЕРТВЫХ ЦЫПЛЯТ».

Правда, есть и такие, что не повторяются никогда.

Возвращаясь к нашей ситуации, нелишне будет заметить, что в положениях безнадежных прибыль, естественно, возрастает. Такой славный малый, как Отто, не может вернуться в Мюнхен с подобными воспоминаниями в голове, ведь речь теперь идет не о пьянках с коллегами и не о прекрасной подруге, оставшейся в Тихуане ждать писем, которые никогда не придут, — речь идет о крови на ковре и о том, чтобы дети никогда не разглядели в потерянном взгляде папы Отто адскую тень. Забвение ужаса — вещь дорогая, достаточно дорогая, чтобы одновременно порадовать и компанию, и агента: так возникает то, что компания называет «неучтенная прибыль». А посему Отто сопровождает меня до гостиницы и спокойно ожидает, пока я поднимусь в свою комнату и спущусь обратно. После совершения очень, очень выигрышной сделки Отто получает достаточно химии, чтобы позабыть три последние недели. Само собой, выйдя из туалета, он просто меня не узнает и, тоже само собой, не здоровается.

Вот идет Отто, довольный жизнью.

Прощай навек.

Я выхожу в садик, присаживаюсь рядом с бассейном, сейчас так поздно, что в бассейне никого нет.

Короткое утреннее купание. Бассейн все еще пуст, и вода ледяная. Мой старый знакомый, разумеется позабытый, настаивает на том, чтобы мы позавтракали вместе. Я не вижу в этом смысла, но отказаться не получается.

Он говорит о чем-то смутно мне знакомом, о том, что в принципе любому покажется смутно знакомым. Ну разве не отвратительна манера людей выскакивать из прошлого, подсаживаться за твой столик и завтракать рядом с тобой, словно бы обмен тремя фразами в каком-то баре две тыщи лет назад является достойным поводом? Разве не нелепа вера людей в прошлое, как если бы прошлое было более надежным, чем настоящее или будущее? Пока я пью апельсиновый сок, мой сосед бегает туда-сюда по гостиничному буфету, наполняя тарелки невозможными вещами: свекольный салат, пирожок с раками. Он говорит, что рад меня видеть, но очевидно, что он не чувствует того, что говорит. Люди говорят не думая, особенно за едой. Он рассказывает, что находится здесь по делам. Мой друг не настолько туп, чтобы не обратить внимания на то, что я его не узнаю, но он идет на унижение и повторяет свое имя. Некоторые полагают, что ты обязан сохранять их имена и их лица, словно какие-то сокровища. Наконец он прощается, но, прежде чем уйти, выхватывает из тарелки со своими объедками полкруассана и спрашивает о тебе. Я, разумеется, отвечаю, что ты умерла, и он не осмеливается продолжать расспросы. Мой друг кладет остатки круассана на стол — насколько я понимаю, в знак уважения — и удаляется, с тем выражением лица, которое принимают люди, полагающие, что смерть или одно только напоминание о ней сразу же делают нас немного более значительными. Как бы там ни было, эта встреча меня расстраивает, поэтому, вернувшись к себе, я достаю из мини-бара бутылочку шампанского и принимаю пару «белых огоньков», веселых дериватов амфетамина, легких, как прогулка по парку, — как только схлынет первоначальная тяжесть. По электронной почте доставлено новое сообщение от компании и новый список заявок. Сложности обещают возникнуть с РDS — памятью на долгий срок, к этому я пока не готов. Заказы могут неделю проваляться в центре управления, поэтому я посылаю ответное письмо непосредственно в сердце чудовища, в отдел распределения и доставки. Похоже, они там меняют персонал и не все еще сообразили, в чем состоит их работа. Они, конечно, извиняются и обещают предоставить материал как можно скорее, что все равно не произойдет раньше завтрашнего утра.