Нечестивец, или Праздник Козла - Льоса Марио Варгас. Страница 37

Он нашел предлог отослать Гуарину, жену, и дочку Лесли, которые ни сном, ни духом ни о чем не ведали, в Ла-Роману, в имение к родственникам, и, налив себе стакан рому, сел ждать. В кармане лежал заряженный и снятый с предохранителя револьвер. Однако ни в этот день, ни на следующий, ни в последующие calies не появились ни в его доме, ни в конторе «Мескла-Листы», куда он продолжал ходить аккуратно и со спокойствием, на какое только был способен. Луис с Иваном его не выдали, не назвал его и ни один из подпольщиков, с которыми он встречался на тайных собраниях. Чудесным образом его не коснулись репрессии, которые косили виновных и невиноватых, набивая тюрьмы; впервые за двадцать девять лет режима страх потряс традиционные основы режима Трухильо – средний класс, который составляли большая часть оказавшихся в тюрьме мятежников, принадлежавших к движению, которое позднее – в память о неудавшейся высадке – назовут движением «14 Июня». Двоюродный брат Тони Рамон Имберт Райньери – Мончо – был одним из его руководителей.

Почему же репрессии не коснулись его? Потому что Луис и Иван оказались стойкими, без сомнения, – два года спустя они еще находились в застенках Виктории, – и нет сомнений, что такими же оказались и другие парни и девушки из «14 Июня», не назвавшие его имени. Возможно, они сочли его просто любопытствующим, попутчиком. Потому что застенчивый от природы Тони Имберт редко раскрывал рот на этих собраниях, куда первый раз его привел Мончо; он, главным образом, слушал и мнение свое выражал односложно. Кроме того, едва ли он был на заметке у СВОРы, разве что как брат майора Сегундо Имберта. Его послужной список был чист. Всю жизнь он работал на режим – как генеральный инспектор железных дорог, губернатор Пуэрто-Платы, генеральный контролер Национальной лотереи, директор управления, выдававшего удостоверения личности, а теперь – управляющий «Мескла-Листы», фабрики, принадлежавшей зятю Трухильо. Разве можно было его заподозрить?

В следующие после 14 июня дни он, оставаясь ночами на фабрике, осторожно вынул из столбов динамит и отвез его обратно в карьер, не переставая обдумывать, как и с кем осуществит новый план уничтожения Трухильо. Он рассказал все, что произошло и что должно было произойти, своему другу Турку – Сальвадору Эстрелье Садкале. Турок отругал его за то, что тот не включил в свой план и его. Сальвадор своим путем пришел к тому же заключению: пока жив Трухильо, ничего не изменится. Они принялись перебирать варианты покушений, но пока ничего не говорили Амадито, третьему в их дружной тройке: трудно представить, что у адъютанта Благодетеля может появиться желание убить его.

Но довольно скоро с Амадито произошел ужасный случай, когда для повышения по службе ему пришлось убить включенного (который, как он считал, оказался братом его бывшей невесты); это совершенно перевернуло его взгляд на вещи. Скоро будет два года со времени высадки в Констансе, Маймоне и Эстеро Ондо. Год, одиннадцать месяцев и четырнадцать дней, если быть точным. Анто-нио Имберт посмотрел на часы. Наверное, уже не приедет.

Сколько за это время произошло всего в Доминиканской Республике, в мире да и в его жизни. Очень много. Массовые облавы января 1960 года, когда были схвачены многие ребята и девушки из движения «14 Июня», и среди них – сестры Мирабаль и их мужья. Разрыв Трухильо с его бывшим сообщником Католической Церковью после Пастырского послания епископов, обвинивших диктатуру, январь 1960 года. Покушение на президента Бетанкура в Венесуэле в июне 1960-го, восстановившее против Трухильо многие страны, в том числе его всегдашнего могучего союзника – Соединенные Штаты, которые 6 августа 1969 года на конференции в Коста-Рике проголосовали за санкции. А 25 ноября 1960 года – Имберт снова почувствовал: кольнуло в груди, как всякий раз, когда он вспоминал этот страшный день, – были убиты три сестры Мирабаль, Минерва, Патрия и Мария Тереса, а заодно и шофер, который их вез; убили их в Ла-Кумбре, на северном хребте, когда они возвращались после свидания с мужьями Минервы и Марии Тересы, заключенными в крепости Пуэрто-Плата.

Вся Доминиканская Республика узнала об этом убийстве мгновенным и загадочным образом, известие передавалось из уст в уста, из дома в дом и за несколько часов разнеслось по всей стране, до самых отдаленных уголков, хотя в газетах не появилось ни строчки; очень часто известия, распространяясь подобным образом, посредством устного людского телеграфа, приукрашивались, приуменьшались или, напротив, разрастались до гигантских размеров, преображаясь в конце концов в мифы, легенды, вымысел, имевший мало общего с реальным событием. Он вспомнил ночь шесть месяцев назад, тоже на Малеконе, неподалеку от места, где он находился сейчас, поджидая Козла, чтобы отомстить и за сестер Мирабаль тоже. В ту ночь они сели на каменном парапете, как обычно – он, Сальвадор, Амадито, и тогда с ними был еще Антонио де-ла-Маса, – чтобы выпить прохладительного и поговорить вдали от чужих ушей. Они обсуждали происшедшее, гибель трех потрясающих женщин якобы в автомобильной катастрофе в горах, и все четверо скрежетали зубами от бессильной ярости.

– У нас убивают отцов, братьев, друзей. А теперь еще и наших женщин. А мы смиренно ждем своей очереди, – сказал он тогда.

– Вовсе не смиренно, Тони, – возразил Антонио де-ла-Маса. Он приехал из Рестаурасьона и привез им весть о смерти сестер Мирабаль, услышанную в дороге. – Трухильо за них заплатит. Дело делается. Только надо подготовить все как следует.

В ту пору покушение намечалось осуществить в Моке, когда Трухильо приедет на земли семейства де-ла-Маса во время поездок по стране, которые он предпринимал после приговора, вынесенного ОАГ, прибегнувшей к экономическим санкциям. Одна бомба должна была взорваться в главном храме – церкви Святого Сердца Христова, а ливень свинца с балконов, террас и с часовни – накрыть Трухильо, когда он будет с трибуны говорить перед людьми, собравшимися у статуи святого Хуана Боско, наполовину увитой тринитариями. Имберт обследовал церковь и сказал, что сам он засядет наверху часовни, в самом рискованном месте.

– Тони был знаком с сестрами Мирабаль, – пояснил Турок Антонио де-ла-Масе. – Потому так и решил.

Он был с ними знаком, хотя и нельзя сказать, что они были близкими друзьями. С тремя сестрами и мужьями Минервы и Патрии, Таваресом Хусто и Леандро Гусманом, он встречался на собраниях групп, которые, взяв за образец историческую Тринитарию де Дуарте, организовались в движение «14 Июня». Все три были руководителями этой кучки энтузиастов, плохо организованных и не очень эффективных, которых к тому же трепали репрессии. Сестры поразили его своей убежденностью и жаром, с какими ввязались с эту неравную и рискованную борьбу; особенно – Минерва Мирабаль. Все, кому случалось слышать ее рассуждения, возражения, предложения или видеть, как она принимает решения, изумлялись, как и он. Позже, после убийства, Тони подумал, что до знакомства с Минервой Мирабаль ему бы и в голову не пришло, что женщина может заниматься такими чисто мужскими делами, как готовить революцию, добывать и прятать оружие, динамит, бутылки с зажигательной смесью, ножи и штыки, обсуждать планы покушения, стратегию и тактику и хладнокровно рассуждать о том, что, попав в руки СВОРы, боец должен проглотить яд во избежание риска под пытками выдать товарищей.

Минерва говорила обо всем этом и еще о том, как наилучшим образом вести подпольную пропаганду, как вовлекать в свои ряды университетских студентов, и все ее слушали. Потому что она была умна и умела излагать вещи ясно. Твердая убежденность и умение говорить придавали ее словам силу и заразительность. А кроме того, она была очень красива: черные-черные глаза и волосы, тонкие черты лица, красиво очерченные нос и рот и белоснежные зубы на фоне белого, до голубизны, лица. Необыкновенно красива. Были у нее изумительная женственность, изящество и природная кокетливость во всех движениях, жестах и улыбке при том, что на собрания она приходила всегда очень скромно одетой. Тони никогда не видел ее накрашенной. Да, необыкновенно красива, но никогда – подумал он – ни один из присутствовавших не осмелился отпустить ей какой-нибудь комплимент или поухаживать за ней, что считалось нормальным, естественным, а у доминиканцев – обязательным, тем более что они были молоды и объединены крепким братством, спаяны общими идеалами, мечтами и опасностью. Было что-то в этой гордой женщине, Минерве Мирабаль, что не позволяло мужчинам обращаться с ней так же уверенно и свободно, как позволяли они себе обращаться с другими женщинами.