Нечестивец, или Праздник Козла - Льоса Марио Варгас. Страница 60

– Среди людей режима вы ненавидите Аббеса Гарсию больше всех, – перебил он его. – Почему?

Ответ у доктора Балагера был наготове.

– Полковник – специалист в вопросах безопасности и служит государству исправно, – ответил он. – Но его политические суждения, как правило, внушают страх. При всем уважении и восхищении, которое я испытываю к Вашему Превосходительству, я позволю себе советовать вам отбросить эти идеи. Высылка, а тем более смерть Рейлли и Паналя привели бы к новому военному вторжению. И к концу Эры Трухильо.

Тон доктора Балагера был так мягок и сердечен, а музыка слов так приятна, что никак не вязались с твердостью и серьезностью суждений, которые иногда, как сейчас, этот маленький человечек позволял себе высказывать Хозяину. Не слишком ли он разошелся? Видно, по примеру Мозговитого внушил себе дурацкую мысль, будто может чувствовать себя уверенно, поскольку необходим, так не окатить ли его холодной водичкой реальной действительности? Странный тип этот Хоакин Балагер. Он с ним с 1930 года, с того самого момента, когда послал за ним двух гвардейцев в маленькую гостиницу, где тот обретался, и привез к себе домой на месяц, чтобы он помог ему в предвыборной кампании, где недолгое время его союзником был Эстрельа Уреньа, лидер из горного района Сибао, а молодой Балагер был горячим сторонником последнего. Приглашения домой и получасовой беседы хватило для того, чтобы двадцатичетырехлетний поэт, преподаватель и адвокат, родом из занюханного селения Наваррете, обратился в безоговорочного приверженца идей трухилизма, в компетентного и скромного исполнителя на всех дипломатических, административных и политических постах, которые он ему доверял. И несмотря на то что тридцать лет этот невзрачный персонаж, которого Трухильо благословил на такое поприще в смутное время, находился рядом, по правде сказать, он оставался закрытым для него, хвастающегося тем, что имел собачий нюх на людей. И как ни мало он знал Балагера, одно, полагал он, было известно ему наверняка: у Балагера отсутствовало честолюбие. В отличие от других его приближенных, чьи аппетиты можно было прочесть, точно в раскрытой книге, по их поведению, инициативам и неприкрытой лести, Хоакин Балагер, казалось ему, стремился лишь к тому, что он сам желал ему дать. На дипломатических постах в Испании, Франции, Колумбии, Гондурасе, Мексике или на министерских (в Министерстве образования и иностранных дел, равно как и на посту президента) он, казалось, был завален делами выше головы и обязанностями – сверх всех его мечтаний и возможностей и поэтому лез из кожи вон, чтобы выполнять их хорошо. Однако, неожиданно подумалось Благодетелю, именно в силу этой смиренной покорности маленький поэт и юрисконсульт всегда оказывался на плаву и -и силу этой своей незначительности – никогда не попадал в немилость, как все другие. Поэтому и стал карманным президентом. Когда в 1957 году он искал вице-президента к списку, который возглавлял его брат Негр Трухильо, Доминиканская партия, следуя его указаниям, выбрала посла в Испании Рафаэля Боннелли. Неожиданно Генералиссимус решил заменить этого аристократа на ничтожного Балагера, приведя неотразимый довод: «Он не честолюбив». И теперь благодаря отсутствию честолюбия этот интеллектуал с утонченными манерами и изысканной речью стал президентом страны и позволял себе поднимать хвост на начальника службы безопасности. Придется, видно, поубавить ему гонора.

Балагер сидел тихо и немо, не осмеливаясь прервать его размышлений, и ждал, когда он соизволит обратиться к нему. И он в конце концов обратился, однако Церкви больше не касался.

– Я всегда говорил вам «вы», так? Вы единственный из работающих со мной людей, кого я никогда не «тыкал». Вас это не удивляло?

Круглое личико закраснелось.

– В самом деле, Ваше Превосходительство, – пробормотал он, засмущавшись. – И я всегда думал, может, вы не говорите мне «ты» потому, что доверяете меньше, чем моим коллегам.

– Я только сейчас заметил это, – добавил Трухильо удивленно. – И что вы никогда не называете меня Хозяином, как другие. Несмотря на то, что мы столько лет вместе, вы для меня остаетесь довольно загадочным. Я так и не нашел в вас человеческих слабостей, доктор Балагер.

– Слабостей мне не занимать, Ваше Превосходительство, – улыбнулся президент. – Но у меня такое впечатление, что вы меня не хвалите, а упрекаете.

Генералиссимус не шутил. Он положил ногу на ногу, потом снова сел прямо, все время не сводя с Балагера сверлящего взгляда. Провел рукой по маленьким усикам под носом, по сухим губам. И сверлил, сверлил его взглядом.

– В вас есть что-то нечеловеческое, – заговорил он как будто сам с собой, как будто предмета его разговора тут не было. – У вас нет свойственных людям желаний. Насколько мне известно, вы не любите ни женщин, ни мальчиков. Ведете более целомудренную жизнь, чем ваш сосед по проспекту Максиме Гомеса – папский нунций. Аббес Гарсиа не обнаружил у вас ни любовницы, ни любимой, ни даже безлюбой любви. Выходит, что постель вас не интересует. То же самое и с деньгами. Накопления ничтожные; у вас только домик, в котором вы живете, другой собственности нет, нет и акций, нет денежных вложений, во всяком случае, у нас в стране. Вы никогда не участвовали ни в интригах, ни в жестоких разборках, от которых истекают кровью все, кто работает со мной, хотя все они интригуют против вас. Я поручал вам министерства, посольства, вице-президентский пост, а теперь и президентский. И если бы я снял вас с президентства и послал в какую-нибудь зачуханную дыру, в Монтекристи или в Асуе, вы бы отправились туда вполне довольный. Вы не пьете, не курите, не чревоугодничаете, не гоняетесь ни за юбками, ни за деньгами, ни за властью. Вы – такой? Или. ваше поведение всего лишь стратегия, продиктованная тайным намерением?

Гладковыбритое лицо доктора Балагера снова вспыхнуло. Но тоненький голосок был тверд:

– С тех пор, как я узнал Ваше Превосходительство, в то апрельское утро 1930 года, моим единственным пристрастием и пороком стало служить вам. С того момента я знал, что, служа Трухильо, я служу моей стране. Это обогатило мою жизнь больше, чем могли бы обогатить женщина, деньги или власть. Мне никогда не хватит слов, чтобы выразить мою благодарность Вашему Превосходительству за то, что вы позволили мне работать рядом с вами.

Ба. Обычная лесть, такое мог бы сказать любой, и менее образованный трухилист. На мгновение он вообразил, что этот ничтожный безобидный человечек может раскрыть ему свое сердце, как на исповеди, и поведать свои грехи и прегрешения, свои страхи, неприязни, чаяния. Скорее всего, у него и нет никакой тайной жизни, кроме той, которая известна всем: скромный и трудолюбивый чиновник, упорный, без воображения, который и красивых речах, воззваниях, письмах, соглашениях, призывах, дипломатических переговорах воплощал идеи Генералиссимуса; и поэт, изготовлявший акростихи и хвалы красоте доминиканской женщины и пейзажам Кискейи, которые служили украшением Флоральных игр, юбилеев, конкурсов на Сеньориту Доминиканской Республики и патриотических празднеств. Маленький человечек, не имеющий собственного света, как луна, которая отражает солнечное светило – Трухильо.

– Это я знаю, вы всегда были хорошим товарищем, – подтвердил Благодетель. – Да, с того самого утра 1930 года. Я послал за вами по подсказке моей тогдашней жены, Бьенвениды. Она вам не родственница?

– Двоюродная сестра, Ваше Превосходительство. Тот завтрак решил мою судьбу. Вы предложили мне сопровождать вас в предвыборной поездке. И оказали мне честь, попросив представлять вас на митингах в Сан-Педро-де-Макарис, в столице и в Ла-Романе. Это был мой дебют в качестве публичного оратора. С того момента жизнь моя переменилась. До тех пор я занимался литературой, преподаванием, адвокатурой. Благодаря вам на первый план вышла политика.

В дверь постучал секретарь, прося позволения войти. Балагер, взглядом испросив разрешения у Генералиссимуса, позволил. Секретарь – отлично сидящий костюм, усики, волосы гладко зачесаны и набриолинены – принес заявление, подписанное пятьюстами семьюдесятью шестью выдающимися жителями провинции Сан-Хуан-де-ла-Магуана с просьбой «воспрепятствовать возвращению в епископство монсеньера Рейлли, епископа-двурушника». Делегация во главе с алькальдом и руководителем местного отделения Доминиканской партии хотела бы, чтобы их принял президент. Он ее примет? Президент снова поглядел вопросительно, и Благодетель кивнул.