Песни Мальдорора - Лотреамон. Страница 35

VIII

(10) Чтобы наладить механизм усыпляющей байки, недостаточно пичкать читателей мешаниной из галиматьи, доводя их до полного отупения, недостаточно парализовать мыслительные их способности на всю оставшуюся жизнь, нет, надо обладать еще такой магнетизирующей силой, чтоб погрузить их в сомнамбулическое забытье, заставить силой собственного взора изрядно помутиться их трезвый взгляд. Иначе говоря – и говоря не для того, чтоб прояснить, а чтобы углубить мою мысль, которая и манит, и смущает своею безупречною гармонией, – мне кажется, достичь желаемого можно, и не изобретая новых поэтических систем, однако же другими средствами подобного эффекта (по существу, вполне согласованного с законами эстетики) добиться нелегко; вот я и высказал все, что хотел. А потому приложу все старанья, чтобы преуспеть в сей труднейшей задаче! И если смерть засушит длинные тонкие ветви растущих из плеч моих рук, которые ожесточенно взламывают литературный гипс, что сковывает их, я бы хотел, чтобы читатель, облеченный в траур, мог по меньшей мере сказать: «Отдадим ему должное. Он изрядно меня подурачил. А то ли было бы еще, живи он подольше! Свет не видывал такого искусного гипнотизера!» Вдохновенные эти слова высекут на мраморном надгробии, к вящему удовольствию моих манов [63]. Итак, я продолжаю! В неглубокой ямке с водой болтался рыбий хвост, а рядом с ним валялся стоптанный сапог. Не подобает спрашивать: «А где же рыбина? Я вижу только хвост». Раз ясно сказано, что виден хвост, стало быть, хвост и только, без всякой рыбы. В ямке на берегу, заполненной дождевой водой… А что до сапога, то кое-кто высказывал предположение, будто бы владелец добровольно отказался от него. Наделенный божественной силой краб собрал все свои распыленные атомы и возродился. Он вытащил из лужи рыбий хвост и обещал ему вернуть утерянное тело, если тот возьмется доставить Создателю весть о том, что посланник его оказался бессилен укротить бушующие волны мальдороровой души. И рыбий хвост, снабженный парой крыльев альбатроса, взлетел под облака. Но полетел он к чертогам отступника, донести обо всем и выдать краба! Однако тот проведал его намеренья и, прежде чем забрезжил третий день, поразил коварного изменника отравленной стрелой. Лишь легкий стон вырвался из глотки предателя, и, испустив дух, он пал на землю. Тогда одна из поперечных балок с кровли старинного замка восстала и исступленно застучала, громко вопя об отмщенье. Но Вседержитель, обратившись в носорога, растолковал ей, что то была заслуженная кара. Угомонившаяся балка вновь заняла горизонтальную позицию в остове замка и созвала назад всех пауков, что в страхе разбежались, дабы они, как прежде, развесили на ней свои полотнища. А серноликий герой, узнав, как быстро сдалась его союзница, мятежная балка, приказал коронованному им безумцу поджечь ее, обратить ее в пепел. Агон без промедления исполнил безжалостный приказ. Затем воскликнул: «Коль скоро вы сказали, что срок исполнился, я вытащил кольцо, что было спрятано под каменной плитой, и привязал к нему веревку. Вот весь моток». И протянул хозяину моток толстой веревки длиною в шесть десятков метров. «А что четырнадцать кинжалов?» – осведомился Мальдорор и услыхал в ответ, что они наготове. Злодей благосклонно кивнул. Но удивился и встревожился, когда Агон прибавил, что видел петуха, который клюнул канделябр, расколол его надвое и, заглянув поочередно в каждую из половин, вскричал, захлопав крыльями: «От улицы Пэ до Пантеона совсем недалеко. И скоро, скоро воспоследует тому плачевнейшее доказательство!» А краб верхом на буйном скакуне летел во весь опор к скале, которая была свидетелем полета палки, брошенной татуированной рукою, и первым его убежищем в подлунном мире. Туда же направлялся караван паломников, почтить сие святое место, где пролилась божественная кровь. И краб хотел догнать паломников, призвать на помощь, чтобы успеть расстроить вражьи козни, о коих был осведомлен. В последующих строках из моего угрюмого молчанья вы поймете, что план его не удался, и он не смог открыть паломникам все то, что сам узнал от некоего старьевщика, который прятался в лесах недостроенного дома, недалеко от моста Каррусель, в тот утренний час, когда этот мост, еще не высохший от утренней росы, расширял свои познания о мире с каждым ударом многогранного мешка о мраморный парапет! О, лучше, чтобы, прежде чем храб истерзает души слушателей рассказом об этом жутком происшествии, они заранее отбросили все надежды. Стряхни же лень, читатель, вооружись твердой волей и ступай со мною вместе, не теряя из виду безумного с ночным горшком на голове, толкающего в спину кого-то, кого бы тебе нипочем не узнать, когда бы я, придя тебе на помощь, не шепнул тебе на ухо имя, которое звучит: Мервин! Как он переменился! Ни в чем не повинный, он, точно преступник к эшафоту, шагает со связанными руками. Вот и Вандомская площадь. С антаблемента гигантской колонны [64], стоящей на кубе-постаменте, с пятидесятиметровой высоты некто сбросил веревку, она разматывается на лету и падает к ногам Агона. Обычно сноровку дает лишь привычка, однако же Агону удалось довольно быстро связать Мервину ноги. Но носорогу стало все известно. Покрытый потом, запыхавшийся, он появился на углу улицы Кастильоне. Увы, вкусить упоения боем он не успел. Ибо тот, кто озирал окрестности с вершины колонны, зарядил револьвер, старательно прицелился и спустил курок. Напрасно коммодор, который с того дня, как его сына охватило то, что он считал безумием, стал нищим, и несчастная мать, за неестественную бледность прозванная снежной девой, бросились заслонять его грудью. Было поздно. Пуля пробуравила толстую шкуру, так что казалось логичным ожидать мгновенной смерти. Но мы-то знаем, что под носорожьей шкурой скрывался сам Господь. Дух Божий отлетел, скорбя. И если бы не очевидная всем истина, что никакая тварь ни в коем разе недостойна быть оболочкою Творцу, то человеку на колонне пришлось бы плохо. Он продолжает начатое дело и резко тянет на себя веревку с грузом. Мервин вниз головой раскачивается на конце. Обеими руками хватается он за чугунную гирлянду из невянущих цветов, одну из тех, что соединяют углы подножия, о которое билась его голова. И увлекает за собою сей оказавшийся не столь незыблемым предмет. А супостат, скопив у своих ног изрядное количество наложенных друг на друга эллипсоидных витков веревки, так что Мервин вознесся на половину высоты бронзового обелиска, подхватил их левою рукою, а правой, непрерывно совершая круговые движения, придал подвешенному юноше вращение в плоскости, параллельной оси колонны. Гигантская праща свистала в воздухе, и на конце ее раскручивался Мервин, удерживаемый центробежною силой в крайней точке Радиуса той словно вычерченной в пустоте окружности, которую он вновь и вновь описывал. Цивилизованный дикарь все перехватывал веревку, пока она вся целиком не перешла в размах пращи, конец которой, точно (хотя это совсем неточно) палку, сжимал железной дланью. Затем он круг за кругом обегает балюстраду, держась свободною рукою за перила. Тем самым усложнилась траектория веревки и увеличилось до крайности ее и без того значительное напряженье. Теперь праща, описывая замысловатые кривые, вращается и по горизонтали. Колонна и пеньковая веревка образуют прямой угол с равными сторонами! Рука отступника слилась в одну прямую с орудием убийства, как атомарные частички света, что составляют луч, пронизывающий темноту. Увы! законы механики неумолимы: известно, что две сложенные силы образуют равнодействующую, которая является их суммой! И кто посмеет возразить против того, что эта мускульно-веревочная линия давно бы порвалась, когда б не крепость закаленной плоти и не добротность пеньковых волокон? Внезапно златокудрый душегуб застыл на месте, разжал ладонь и выпустил веревку. И так сильна была отдача от этого, противному всему, что совершилось прежде, действия, что балюстрада затрещала и едва не развалилась на куски. Мервин со шлейфом из веревки напоминал комету с огненным хвостом. Такое сходство довершало железное кольцо, привязанное на конце, оно блистало в солнечных лучах. Я полагаю, что сила, которую мощный бросок придал обреченному юноше, была бесконечна, ибо, летя по гигантской параболе, он перенесся на левый берег Сены и врезался в купол Пантеона [65], который плотно обмотало вервие. И ныне на этой выпуклой сфере, похожей, правда, лишь по форме, на апельсин, в любое время дня доступен взорам высохший скелет, по-прежнему висящий на веревке. Когда его раскачивает ветер, студенты из Латинского квартала, боясь подвергнуться подобной участи, спешат пробормотать молитву, хотя чуть слышный шум от этих колебаний способен напугать лишь маленьких детей. В руках скелета зажато нечто, похожее на длинную гирлянду из пожелтевших, высохших цветов. Но, принимая во вниманье высоту, никто, как бы он ни был зорок, не может в точности сказать, действительно ли это те цветы, что были вырваны с массивного подножья в тот день, когда велась неравная борьба неподалеку от новой Оперы [66]. Впрочем, прежде каждая из четырех сторон подножия колонны имела украшенье в виде полумесяца, теперь же сия симметрия нарушена, а кто не верит, пусть пойдет и убедится сам.