Сыновья и любовники - Лоуренс Дэвид Герберт. Страница 44

— Но ты же ничего плохого не делаешь, — с досадой возразила Мириам.

Он пошел за нею по укрытому сумерками пощипанному выпасу. В роще охватила прохлада, полутьма, пахло листвой, жимолостью. Они шли молча. В этот вечерний час здесь, среди множества темных стволов, было чудесно. В предвкушении чего-то Пол огляделся.

Мириам хотела показать ему куст шиповника, который заметила прежде. Она знала, куст чудесный. И однако, пока его не увидел Пол, это чудо, казалось, еще не проникло ей в душу. Только Пол может подарить ей эту красоту навсегда. А пока душе чего-то не хватает.

На дорожки уже пала роса. В старой дубовой роще поднимался туман, и Пола взяло сомнение: то ли впереди белесая прядь тумана, то ли просто белеет облачко цветущих хлопушек.

К тому времени, как они подошли к соснам, Мириам уже снедало нетерпение и она была как натянутая струна. А вдруг ее куст исчез. Вдруг она не сумеет его найти, а так хочется! Так страстно мечтала она быть с Полом, когда он остановится перед кустом шиповника. Им предстоит вместе приобщиться чему-то, что вызывает в ней трепет, чему-то святому. В молчании он шел рядом. В эти минуты они были очень близки друг другу. Мириам дрожала, и Пол в смутной тревоге к ней прислушивался.

Дойдя до края рощи, они увидели впереди перламутровое небо и темнеющую землю. Откуда-то с опушки соснового леса повеяло ароматом жимолости.

— Куда теперь? — спросил Пол.

— По средней тропинке, — пробормотала она, вся дрожа.

Но вот тропинка круто свернула, и Мириам остановилась как вкопанная. Со страхом смотрела в широкий просвет меж сосен и в первые мгновенья ничего не могла разобрать: сумрак поглотил все краски. Потом она увидела свой куст.

Она охнула, кинулась к нему.

Куст стоял, не шелохнувшись. Высокий, раскидистый. Ветви его протянулись над боярышником. Длинные гибкие ветки, щедро усыпанные сверкающими во тьме крупными белыми звездами, частой завесой опустились до самой травы. Бутоны, словно выточенные из слоновой кости, и широко раскрывшиеся звезды цветов мерцали среди темной листвы, ветвей и трав. Пол и Мириам стояли плечо к плечу и молча смотрели. Миг за мигом казалось, из темноты выступают еще и еще цветы, и словно от этих светочей что-то разгоралось в душах юноши и девушки. Сумерки клубились вокруг них, точно дым, но сияние цветов все равно не гасло.

Пол заглянул в глаза Мириам. Она была бледна, вся в ожидании чуда, рот приоткрыт, черные глаза устремлены на него. Его взгляд, казалось, проникал в самую душу ее существа. И душа трепетала. Вот оно общение, которого она жаждала. Пол отвернулся, словно испытывал боль. Опять повернулся к кусту.

— Они порхают будто бабочки и отряхиваются, — сказал он.

Мириам посмотрела на цветы. Они были белые, одни скромно, благочестиво полузакрытые, другие самозабвенно распахнутые. Куст темный, будто тень. Мириам невольно протянула руку к цветам; подошла, благоговейно дотронулась.

— Пойдем, — сказал Пол.

В воздухе стоял прохладный аромат бледных цветов — чистый, девственный аромат. Отчего-то Полу стало тревожно, показалось, будто он узник. Они шли в молчании.

— До воскресенья, — негромко сказал Пол и свернул к дому; Мириам медленно пошла своей дорогой, чувствуя, что душа радуется благочестивости этой ночи. Пол, спотыкаясь, брел по тропинке. И как только он вышел из лесу на открытый луг, где можно было дышать, кинулся бежать со всех ног. Будто восхитительное исступленье поднялось в нем.

Всякий раз, как он гулял с Мириам и задерживался допоздна, он знал, его мать волнуется и сердится на него, а почему, не понимал. Он вошел в дом, кинул кепку, а мать посмотрела на часы. До прихода сына она сидела в раздумье, глаза быстро уставали читать. Она чувствовала, эта девушка уводит от нее Пола. И не любила Мириам. «Девчонка из тех, кто высасывает душу мужчины до донышка, вконец его опустошит, — думалось ей, — а он-то простофиля, как раз и позволит себя проглотить. Не даст она ему стать зрелым мужчиной, нипочем не даст». Так что пока Пол бродил с Мириам, миссис Морел все больше себя взвинчивала.

Она посмотрела на часы и сказала холодно, устало:

— Ты нынче вечером далеко ходил.

Душа его, согретая и распахнувшаяся от встречи с Мириам, съежилась.

— Ты, верно, успел побывать у нее дома, — продолжала мать.

Полу не хотелось отвечать. Миссис Морел бросила на него быстрый взгляд, увидела, что волосы у него на лбу влажные от спешки, увидела, что он обижен и по обыкновению сердито хмурится.

— Наверно, она уж очень обворожительна, то-то ты не мог с ней расстаться, в такой поздний час тащился за нею восемь миль.

Он разрывался между еще не рассеявшимися чарами прогулки с Мириам и сознанием, что мать волнуется. Решил было молчать, не отвечать ни слова. Но не смог ожесточиться в сердце своем и пренебречь матерью.

— Я и правда люблю с ней разговаривать, — с досадой ответил он.

— А больше тебе разговаривать не с кем?

— Гулял бы я с Эдгаром, ты бы слова не сказала.

— Сказала бы, и ты это знаешь. Знаешь, что с кем бы ты ни пошел, я скажу — после того, как ты ездил в Ноттингем, в такой поздний час это для тебя слишком далеко. И потом, — в голосе ее вдруг вспыхнули гнев и презренье, — это отвратительно… ухаживанья парней и девиц.

— Никакое это не ухаживанье! — крикнул Пол.

— Не знаю, как еще ты это называешь.

— Не ухаживанье это! Думаешь, мы крутим любовь и все такое? Мы просто разговариваем.

— Невесть до какого часу и в какой дали, — съязвила она в ответ.

Сердито, рывком Пол схватился расшнуровывать башмаки.

— Отчего ты так злишься? — спросил он. — Просто ты ее невзлюбила.

— Вовсе не невзлюбила. Просто мне не нравится, когда дети увиваются друг за другом, и никогда не нравилось.

— Но ты же не против, когда Энни уходит с Джимом Ингером.

— Они разумнее вас обоих.

— Почему?

— Наша Энни не из этих, кто себе на уме.

Пол не понял, что она имела в виду. Но лицо у матери было усталое. После смерти Уильяма она так и не оправилась, и глаза стали болеть.

— Знаешь, — сказал он, — на природе так славно. Мистер Слит справлялся о тебе. Сказал, он по тебе соскучился. Тебе немножко лучше?

— Мне надо было уже давным-давно лежать в постели, — ответила она.

— Да что ты, мама, сама знаешь, ты бы не легла раньше четверти одиннадцатого.

— Еще как легла бы!

— Ну, мамочка, когда ты мной недовольна, ты чего только не наговоришь!

Он поцеловал ее в лоб, так хорошо знакомый: глубокие морщины меж бровей, зачесанные назад красивые седеющие волосы, что гордо обрамляют виски. Поцеловав мать, он не сразу снял руку с ее плеча. Потом медленно пошел ложиться. Он уже не помнил про Мириам, видел только зачесанные кверху седеющие волосы над высоким лбом матери. Странно, почему она уязвлена.

При следующей встрече с Мириам он сказал:

— Не давай мне сегодня задерживаться… не поздней, чем до десяти. Моя мама так из-за этого расстраивается.

Мириам задумчиво опустила голову. Спросила:

— Почему она расстраивается?

— Она говорит, когда мне рано вставать, я не должен возвращаться поздно.

— Хорошо, — довольно спокойно, лишь чуть насмешливо сказала Мириам.

Пол обиделся. Но опять задержался допоздна.

Ни Пол, ни Мириам не признали бы, что между ними какая-то там любовь. Для подобной сентиментальности он считал себя слишком здравомыслящим, а она себя — слишком возвышенной. Оба они взрослели с опозданием, и психологическое созревание намного отставало даже от физического. Мириам, как и ее мать, была сверх меры чувствительна. Малейшая вульгарность отталкивала ее, коробила до боли. Братья были неотесанны, но на язык не грубы. Дела фермы все мужчины обсуждали вне стен дома. Однако, быть может, из-за постоянных рождений и зачатий, которые естественны на каждой ферме, Мириам относилась к этому с особой настороженностью, и малейший намек на возможность подобных отношений леденил ей кровь, вызывал чуть ли не отвращенье. Пол перенял это у нее, и их близость была совершенно невинная, лишенная живых красок жизни. Упомянуть, что кобыла вот-вот ожеребится, и в мысль не приходило.