Правда о любви - Лоуренс Стефани. Страница 27
– Мама была очень красива ... и довольно тщеславна, зато полна жизни. Она действительно наслаждалась каждым днем и, если просыпалась и впереди ждал пустой день, устраивала пикник или какую-нибудь импровизированную вечеринку. Да, она походила на бабочку, но счастливую, веселую, опьяненную радостью и очень добрую, так что ...
Он позволил ей говорить, но при этом наблюдал и выжидал нужного момента, чтобы спросить:
– А когда она умерла?
Лицо девушки мгновенно изменилось. Он увидел, как печаль вуалью окутала тонкие черты, отсекая счастливые воспоминания. Увидел боль от потери не только дорогого человека, но от потери в более широком смысле: потери невинности, доверия, ощущения безопасности мира, в котором она существовала.
Жаклин не ответила, и все же его пальцы продолжали летать над бумагой.
Она очень долго молчала, прежде чем прошептать:
– Когда она умерла, мы все это потеряли. И это место, и все обитатели дома потеряли источник жизни.
– И любви?
Он не хотел говорить это – слова сами слетели с языка.
После очередной долгой паузы она ответила:
– Нет. Любовь осталась, но теперь она смешана с болью и непониманием.
Он продолжал рисовать, всем существом ощущая, что она смотрит прямо на него. Несколько мгновений лицо ее оставалось бесстрастным. Потом Жаклин спросила:
– Что вы видите?
«Женщину, пойманную в капкан любви окружающих ее людей ... »
Слова звенели в его мозгу, но он молчал. Не хотел открывать, что видит ее насквозь. Пока не время.
– Думаю, – ответил он, захлопнув альбом, – что вы понимали ее лучше, чем она – вас.
Девушка наклонила голову, изучая его, изучая только что сказанное ... и не только слова, но, кажется, и мотивы, побудившие их произнести.
– Вы правы, – со вздохом признала она наконец.
Джерард спокойно смотрел на нее. Втайне он был уверен, что то же самое можно сказать об остальных: ее отце, Митчеле, Джордане, даже Бризендене.
Они считали ее слабой женщиной. Люди такого типа были уверены, что женщины по складу своему менее способны, менее умны, чем они, причем в любой области. Сам Джерард, выросший среди сильных женщин, и не подумал совершить подобной ошибки в суждениях. Жаклин была так же сильна духом, и невзгоды судьбы лишь закалили ее.
На месте убийцы он бы всячески остерегался этой женщины.
Эта внезапно возникшая мысль оледенила его. Подавив внутреннюю дрожь, он принялся просматривать эскизы. Нужно оценить сделанное. Хотя бы наскоро.
Жаклин тем временем наблюдала за ним. На этот раз он рисовал ее стоя, широко расставив ноги и расправив плечи. Спокойная, расслабленная поза. Он словно не чувствовал потребности двигаться, словно все жизненные силы, вся энергия сосредоточились в пальцах и глазах.
Поразительный, необыкновенный человек. И не она одна так считала. Элинор наверняка тоже нашла бы его привлекательным. Но он так стремился командовать, приказывать, быть главным ... хотя ...
Жаклин усмехнулась. Вряд ли он сам сознает это: уж слишком сосредоточен на своих целях. Именно эта необычайная, почти нечеловеческая целеустремленность способна привлечь Элинор. Она непременно захочет вынудить его обратить только на нее все свои стремления завоевывать и побеждать. Нет, вернее, сложить эти стремления к ее ногам.
А она, Жаклин? Чувствует ли она то же самое? Скорее всего, нет. В этом ее отличие от подруги. Элинор будет счастлива применить силу. Для Жаклин же победа будет в его добровольной готовности обрушить на нее всю свою преданность. Преданность, которую она заметила в нем, когда он рисовал ее. Когда рассматривал как свою модель. Не как обычную девушку ...
Но Жаклин тут же пробрала дрожь предчувствия при воспоминании о «цене», которую потребует Джерард, и о своем легкомысленном обещании, данном при свете луны. Обещание заплатить любую цену, какой бы высокой она ни была. Видел ли он тогда в ней только модель? Или ее, Жаклин Трегоннинг? Тогда она предполагала первое, но сейчас осознала, что были моменты, когда он испытывал к ней то же физическое влечение, что и она – к нему ...
А тот страстный поцелуй, горячие губы, прижатые к ее ладони? Неужели только для того, чтобы узнать, как она реагирует на подобные вещи? Неужели он хотел узнать ее только как художник? Что, если он испытывал к ней чисто мужской интерес?
Она вдруг почувствовала, что стоит на краю пропасти, не зная, шагнуть вперед или отступить. Отступить было бы куда безопаснее, а вперед ... Если человек, которого она находила необыкновенным и завораживающим, поманит ее, осмелится ли она?
И снова по ее спине прошел озноб, на этот раз предвкушения. Она позволила себе оглядеть Джерарда, и сердце куда-то покатилось ...
Джерард захлопнул альбом и поднял голову.
– Ваши волосы ...
– Что с моими волосами?
– Они должны лежать иначе. Не могли бы вы распустить их? Я должен решить, как вам больше идет, и отныне вы должны укладывать их так, как я скажу.
Ее волосы были уложены в аккуратный пучок. Жаклин подняла руки и принялась одну за другой вытаскивать шпильки. Убрав последнюю, она тряхнула головой и взбила волосы. Длинные пряди рассыпались по плечам.
Джерард нахмурился.
– Нет, так тоже нехорошо.
Он шагнул вперед, отложил карандаши и альбом и уселся на плиту, лицом к ней.
Ей тут же стало не хватать воздуха. Но она уже привыкла, что его близость неизменно действует на нее подобным образом.
Джерард не отрывал взгляда от ее лица. Потянулся к ее подбородку. Чуть приподнял, зарылся пальцами в непокорную массу волос. Жаклин затаила дыхание. Только бы не покраснеть! Только бы он не заметил, что с ней творится!
Продолжая хмуриться, он собрал ее волосы, перекинул на грудь, покачал головой, явно неудовлетворенный. Скрутил пряди, уложил на макушке и неожиданно застыл.
Потом снова взялся за ее подбородок, стараясь не замечать хрупкости косточек и нежности кожи, повернул лицо сначала налево, потом направо, наклонил под углом, который, как считал, лучше всего подходил для портрета, но при этом продолжал удерживать узел волос на макушке.
Вот оно. Нужный ракурс и поднятые волосы: тяжелый узел, из которого справа выбивается локон ... чтобы подчеркнуть изящный изгиб шеи.
Именно эту линию он хотел запечатлеть. Показать сочетание грации, беззащитности и силы. Молодости и подлинной мудрости, инстинктивной и истинной. Вот она, поза, пронизанная ясностью. Источающая правду.
И снова он обвел глазами линию ее шеи: белоснежная безупречная кожа, слегка окрашенная в золото закатными лучами. И смесь всех оттенков рыжеватого и каштанового в ее волосах. Это нужно запомнить и использовать. А ее глаза ... теперь зеленый потемнел, а золотой стал ярче ... Полные губы, как лепестки розы ... Время остановилось.
И в ее глазах вдруг вспыхнуло любопытство сродни тому, что испытывал он в этот момент.
Каково это будет?
Он опустил голову, приподнял ее лицо и коснулся ее губ своими. Ощутил ее дрожь. И прижался к ним, уже более властно. Маняще. Искушая и соблазняя.
Он хотел впиваться в эти сочные губы, завладеть ими, но это она завладела им, робко ответив, так нерешительно, что казалось, ничего и не было, кроме мимолетного мгновения невинного удовольствия. Но в это мгновение он почувствовал себя пленником. Невольником и рабом ... пока не вернулась реальность. Пока он не осознал, что наделал. Схватил ее в объятия. Сообразил, что сделал шаг, которого пока не собирался делать. Поддался зову не только своих, но и ее желаний. И все же ощущение ее тела в его объятиях, ее губ под его губами ... чувства, вызванные этими ощущениями, на каком-то примитивном уровне убедили его в собственной правоте. Однако будет умнее, если он не станет спешить. Подняв голову, Джерард заглянул в глаза цвета лесного мха и глубоко вздохнул. И очень удивился, обнаружив, что легкие горят от недостатка воздуха.
– Прости ... – начал он, но тут же осекся, поняв, что не сможет лгать под взглядом этих глаз. – Нет, я ни о чем не сожалею, но мне не следовало этого делать.