Соблазнительница - Лоуренс Стефани. Страница 49

Это казалось очень странным — что это была она, женщина, которую он знал младенцем, ребенком, девушкой. Женщина, которую, как ему казалось, он знал очень хорошо, — и при этом женщина, которая сегодня ночью пережила с ним взлет, выдержала все проявления его бешеной страсти, приняла его целиком, предавалась вместе с ним возбужденному приливу желания… нет, он не знал ее.

Она совсем другая — стихийная тайна, укрытая завесой, знакомая и вместе с тем неведомая.

Сегодня ночью не было ласковых поцелуев, нежных ласк, только та бешеная сила, которая двигала им — и ею. Что ей это понравилось — нет, что она страстно хотела этого, — что она с радостью встретила это и так охотно отдала всю себя во власть этой силе, так что эта сила унесла их обоих… вот что было удивительно!

Из-за окна слышался легкий шум дождя; гроза миновала.

А сила, которая текла между ними и соединила с такой катастрофической мощью, пребывала здесь, хотя и дремала. Притихшая, но живая. Она дышала вместе с ним, текла по его жилам, владела им.

И будет так, пока он жив.

Знает ли она? Понимает ли?

Вот еще вопросы, на которые нет ответа.

Если да, то он узнает об этом утром, когда она проснется и попытается взять власть в свои руки. Попробует подчинить силу, которая теперь навсегда принадлежит ей.

Откинув голову на подушки, он прислушивался к шуму дождя.

Подчиниться?

Мужчины всегда уверены, что это женщины подчиняются им.

Но и мужчины тоже подвластны.

Подвластны этой безымянной силе.

За много миль к югу от Калвертон-Чейза грозовой ветер клонил верхушки старых деревьев, окружающих Плейс. Эти стволы были так стары, так укоренились в земле, что под любым вихрем почти не гнулись. Зато ветер гнал обрывки туч под луной и раскачивал самые верхние ветви, отчего по земле бешено метались тени.

Дом тонул во мраке. Было за полночь, и все обитающие под его широкой крышей уже улеглись спать.

Кроме легкой фигурки, которая появилась из боковой двери, с трудом закрыв ее из-за ветра и затем поплотнее закутавшись в тяжелый плащ. Капюшон не желал держаться на голове. Откинув его, она направилась по узкой боковой лужайке, быстро нырнула под деревья; ридикюль бил ее по ногам, но она не обращала на это внимания.

Она направилась к беседке на опушке, обращенной к переднему фасаду, а там из тени вышел Кирби.

Задыхаясь, она подошла к нему. Остановилась, открыла ридикюль, не говоря ни слова, достала оттуда узкий цилиндр. Отдав его Кирби, боязливо оглянулась на дом.

Он поднял цилиндр цепкой рукой, рассмотрел замысловатую резьбу, прикинул вес.

Молодая леди повернулась к нему:

— Ну? Этого хватит теперь?

Кирби кивнул:

— Очень даже хватит.

Он опустил вещицу — старинную солонку — в карман пальто и взглянул на молодую леди.

— На некоторое время.

Она вскинула голову, устремила на него взгляд. Даже в этом скудном свете было видно, как она побледнела.

— Что… что вы хотите сказать — на некоторое время? Вы сказали, что одной-единственной вещи из этого дома хватит, чтобы спасти Эдварда.

Кирби кивнул:

— Эдварда — да. — Он осклабился, впервые позволив этой глупой девчонке увидеть его истинную натуру. — Но теперь настало время и мне получить мою долю.

— Вашу долю? Но вы… вы же друг Эдварда?

— Эдварда здесь нет. А я есть. — Она ошеломленно взирала на него, Кирби усмехнулся. — Вы же не думаете всерьез, что я помогаю такому типу, как Эдвард, только по доброте сердечной?

От того, как он это произнес, ей все стало мучительно ясно. С широко раскрытыми глазами она сделала шаг назад, не сводя взгляда с Кирби. Он улыбнулся еще выразительнее.

— Нет, вам незачем бояться, что я посягну на вашу особу. — Он окинул ее пренебрежительным взглядом. — Но вот планы на ваш… скажем, талант легкой руки — такие планы у меня есть.

Она поднесла руку к горлу; она с трудом обрела дыхание, чтобы спросить:

— Что вы имеете в виду? — Она сглотнула. — О чем вы говорите?

— О чем я говорю? Я просто требую, чтобы вы продолжали снабжать меня всякими безделушками, как вы это де лали в последнее время.

Охваченная ужасом, она испустила дрожащий смешок.

— Вы сумасшедший! Я не стану этого делать. С какой стати? Я воровала только для того, чтобы помочь Эдварду, вам же не нужна никакая помощь.

Кирби наклонил голову; изгиб его губ говорил о том, что он наслаждается ее отчаянием — наслаждается возможностью над ней измываться.

— Но факт в том, что вы воровали, милочка моя. Что же до того, почему вы будете и дальше воровать для меня, так это очень просто. — Голос его стал жестче. — Вы будете делать то, что я скажу! Будете снабжать меня отборными вещицами из богатых домов, куда вы вхожи, потому что если вы не будете удовлетворять меня, я устрою так, что правда выйдет наружу — о, не мое участие в ней, но ваше обязательно, — а это вызовет скандал необычайнейший. Вы на всю жизнь будете изгнаны из светского общества, но больше того — на всю семью Эшфордов будут смотреть косо.

Он подождал, пока она все хорошенько усвоит, и улыб нулся:

— Право, свет никогда не выказывал сочувствия к тем, кто сам невинен, но вводит вора в самую его сердцевину.

Девушка стояла такая бледная, такая неподвижная, словно начинающийся ветерок мог сдуть ее с ног. Он уже растрепал ее каштановые волосы, и они легли ей на плечи спутанными локонами.

— Я не могу… — Она задохнулась и попятилась. Невозмутимый и неподвижный, Кирби смотрел на нее, и его лицо, его взгляд были тверды как гранит.

— Еще как сможете. — Он говорил с решимостью, не допускающей возражений. — Встретимся на Коннот-сквер в то же время, что и раньше, в то утро, когда вы вернетесь в Лондон. — И, — он улыбнулся, показав все свои зубы, — принесите с собой по меньшей мере две вещицы.

С глазами круглыми, как блюдца, она двигала головой из стороны в сторону, желая отказаться и при этом зная, что попалась. Тогда она всхлипнула и побежала от него.

Кирби стоял в тени и смотрел, как она бежит и плащ раздувается за ее спиной. Его губы выгнулись, выражая истинное удовольствие; когда она скрылась за углом дома, он повернулся и исчез за деревьями.

Девушка бросилась за угол дома, слезы текли по ее щекам. Дура, дура, дура! Она остановилась дрожа, закуталась в плащ, надела капюшон и, низко опустив голову, попыталась успокоиться. Попыталась сказать себе, что этого не может быть, что ее добрые намерения — рожденные самыми чистейшими побуждениями — не могли обернуться преступлением. Не могли привести к такому. Но слова продолжали звучать у нее в голове; сдавленно рыдая, она подняла голову. Она должна была войти в дом — кто-нибудь мог ее увидеть. Волоча ноги, она заставила себя идти дальше, к боковой двери, туда, под защиту дома.

Высоко над ней старая няня стояла у мансардного окна, хмуро глядя на пустую лужайку. Няня не спала уже много часов; у хозяйки была одна из ее обычных трудных ночей, и она недавно заснула. И няня только сейчас вошла в свою комнату; свет ей не был нужен, она начала раздеваться, но тут какое-то движение снаружи — слишком быстрое, чтобы быть игрой теней, — привлекло ее внимание и заставило подойти к окну.

И вот она стояла, размышляя о том, что видела. Девушка бежит, явно огорченная. Мгновение — и она застыла на месте, потом двинулась дальше.

С девушкой что-то стряслось.

Каштановые волосы, очень густые, закрывающие ее плечи. Тонкое телосложение, средний рост. Молодая, определенно молодая.

И такая беспомощная.

Няня прожила слишком долго, чтобы не знать, что к чему; в этой истории непременно как-то участвует мужчина. Сжав губы, она мысленно велела себе рассказать — в нужный мо мент — о том, что видела. Ее благородная хозяйка знает эту девушку, она была уверена. Может, что-то удастся сделать.

Приняв такое решение, няня наконец разделась, легла в кровать и крепко уснула.