Последний рыцарь Тулузы - Андреева Юлия Игоревна. Страница 34

Раймона я препоручил двум подготовленным для защиты господина телохранителям. Он должен был расположиться со своим отрядом в северной части города, в то время как Роже с каркассонскими рыцарями – занять южную половину.

Оба сеньора имели при себе весьма ограниченную свиту, в то время как их основные силы под видом мирных граждан, приехавших на ярмарку, располагались по одиночке в различных гостиницах города, трактирах и частных домах. В назначенную для захвата города ночь все они распределились на улицах таким образом, чтобы контролировать каждый дом.

Сигналом к разворачиванию военных действий должна была послужить пылающая башня Городского Совета, которую было видно из всех частей города.

Конечно, Роже не хотел губить собственное имущество, но другого способа дать одновременно сигнал для нескольких сотен распределенных по городу воинов просто не нашлось.

Посреди ночи несколько заранее отобранных смельчаков нетвердой походкой сильно набравшихся людей вышли из двух стоящих по обеим сторонам центральной площади трактиров и подошли к означенной башне, у которой и днем и ночью стоял пост лучников.

Когда к лучнику приблизился подвыпивший пузатый ремесленник, руки которого сжимали бочонок чудесного сладкого и очень дорогого каркассонского вина, тот даже не подумал вынуть из колчана стрелу или пригрозить пьянчужке мечом. Толстяк казался таким пьяным и беззащитным, что лучник невольно засмеялся и поманил его рукой.

– Сдается мне, уважаемый, что вам никак не дотащить этот бочонок, – весело предположил лучник.

– Мне и самому кажется, что я грохну его где-нибудь по дороге, – кряхтя сообщил толстяк, грузно осев рядом с постом, прямо на мощенную булыжником мостовую. – Путь мой неблизок, до улицы Святой Клары, мимо церкви Возрождения и катарской лавки с готовыми платьями. А там уж рукой подать.

– До улицы Святой Клары! – присвистнул лучник. – Не близко...

– Я вот что думаю, – толстяк взвесил на руках бочонок, – что если, господин лучник, нам немного отпить из этого бочонка? Авось, все не таким тяжелым будет.

– И то верно, – согласился лучник, вытирая длинные усы и приставляя к стене лук. Он поднял бочонок и принялся жадно пить из него.

В это время за его спиной образовался еще один ночной прохожий.

Секунда, и лучник повалился на землю, из его спины торчала рукоятка кинжала. Тут же толстяк перехватил бочонок – зачем же добру пропадать, – а его подельщики притащили к башне промасленные вязанки хвороста и зажгли.

Хворост вспыхнул мгновенно. Пламя сразу же начало подниматься все выше и выше, облизывая башню с такой жадностью и аппетитом, будто бы она была и не башней, а сахарной головой, которыми так славилась во все времена ярмарка в Безье.

Заметив пламя, из домов начали выбегать люди. Поджидающие их у дверей и в узких проулках воины безжалостно кололи и рубили их мечами, лучники стреляли, устроившись в окнах гостиниц и трактиров.

Через много лет после учиненной в Безье бойни господа хроникеры напишут в своих хрониках, что воины вырезали все мужское население Безье. Прощение получили женщины и жиды. Но лично я не стал бы доверять подобным высказываниям. Повторюсь, мы стояли в узких неосвещенных проулках или у дверей домов и били буквально всех, кто вылетал на нас. Говорят, ночью все кошки серы. Так что не могу взять грех на душу и утверждать, что убивали только мужчин.

Натренировав руку в уличных расправах, мы бросались в дома и, добивая оставшихся мужчин, тут же оказывались в их еще теплых постелях, рядом с воющими от страха их женами и дочерьми.

На следующее утро мы вывели и вытащили за волосы на улицы всех оставшихся в живых и поставили их на колени перед их повелителем Роже-Тайлефером.

– Я приказал убить всех мужчин Безье – потому что только их кровь может смыть кровь моих отца и брата. Что же до вас, то... – Он выдержал паузу, словно принимая серьезное решение. – Если вы остаетесь добрыми христианками и будете чтить своего господина словно бога и выполнять все, что бы я ни приказал, то я оставлю вам жизни.

Ответом ему был плач. Многие женщины распластались на земле.

После столь явного знака покорности Роже подмигнул гарцующему рядом с ним Раймону, и тот велел привести епископа.

Испуганный и несчастный тулузский епископ так же был готов распластаться перед грозным Транкавелем-рубщиком.

– Епископ! Когда-то жители Безье совершили страшный грех: убили своего природного господина и его сына. Господина, данного им самим Богом! Сегодня город очистился от скверны, но остались эти женщины, против которых я не в силах поднять своего меча и к которым я не обращу моего гнева. Потому что, по рыцарским законам, нельзя не только ударить или обидеть женщину, но и подумать о ней плохо. Я понимаю, что им будет тяжко нести все повинности и собирать дань в полном объеме. Кроме того, женщина – слабое существо, и ей требуется руководитель. Поэтому я прошу вас сочетать законным браком всех имеющихся в отрядах неженатых воинов и этих женщин, с правом наследования всего имущества покойных. Я прошу вас, святой отец, – благословите эти союзы, и да воцарится в Безье мир!

С этими словами он развернул коня, и вместе с Раймоном и Петром Арагонским они поехали прочь.

Возможно, что избиение жителей Безье и могло бы навлечь проклятия на голову моего несчастного хозяина, но в тот год неожиданно и ярко взошла звезда самого красивого и талантливого трубадура Лангедока, юного и прекрасного, точно ангел, Пейре Видаля. Слушая песни которого, люди забывали собственные боли и обиды, хотелось любить и жить!

Дама Беатрис из Безье

Теперь я хотел бы вернуться к новой жене моего господина, даме Беатрис. Наши благородные рыцари в один голос утверждают, что некрасивых женщин нет. Возможно, я не настолько рыцарь, чтобы признать Беатрис красавицей.

Маленькая, с детскими ямочками на румяных щечках и светлыми, точно солома, волосами, она не походила на тот идеал прекрасной возлюбленной, который из года в год прославляют наши лучшие трубадуры. Она совершенно не походила на своего воинственного брата. Позже я узнал, что у них разные матери – это многое объясняло.

Отчего-то так получилось, что буквально с первого дня эта девочка начала вызывать во мне любопытство и сочувствие, так, словно я должен был заступаться за нее – такую неопытную, запутавшуюся в политических сетях пташку.

Пухленькая, если не сказать толстая, я сразу же заметил, что, сидя за ломящимся от изысканных яств свадебным столом, она в буквальном смысле слова умирала от голода. Во всяком случае, было видно, как она жадно оглядывает стол, не смея прикоснуться к лежащим перед ней роскошным кускам оленины. Ее маленькие пальчики терзали лежащий перед нею хлеб, из которого она незаметно катала шарики и запихивала их себе в рот.

Я подозвал прислуживавшего мне оруженосца и, показав на невесту господина, попросил принести ей с другого конца стола рыбное блюдо, а также подвинуть поближе вареную кукурузу, которая недавно была завезена в Тулузу и пользовалась любовью наших дам, а также, блюдо с гроздями винограда.

Еще раньше я приметил, что почти половина из свиты Каркассонского сеньора были катарами, и мало кто из сидящих за столом ел мясо.

Увидев, что перед ней действительно рыба, девушка набросилась на нее, стараясь при этом не уронить своей чести и достоинства. Кусок за куском исчезал в ее розовом ротике, так что я невольно засмотрелся на это зрелище. Давно не видел, чтобы дама ела с таким волчьим аппетитом.

Как я узнал многим позже, Беатрис голодала уже двадцать дней, и, продержись она еще неделю, ее мечта исполнилась бы и она, толстая и некрасивая сестра великого Роже-Тайлефера, сбросила бы наконец не идущие ей светские одежды, облачившись в черную, свободную хламиду. Выбросила бы золотые заколки и, увенчав голову одной-единственной диадемой, ушла бы к «добрым людям», которым нет дела до красоты и знатности – они любят тебя такой, какая ты есть.