Рыцарь Грааля - Андреева Юлия Игоревна. Страница 20

Пейре молчал.

– Да что его спрашивать, низкая душа! Предатель! Я же сам видел, как этот плебей вчера ночью подпилил струну! – гасконец бросил в Пейре костью. Но тот даже не поднял руки для того, чтобы защитить лицо. – Видите, мой принц, ему даже нечего сказать в свое оправдание. Дозвольте мне разрубить его прямо сейчас на мелкие кусочки?

– Ты видел, как Видаль подпилил струны? – молчаливый Густав смерил приятеля недобрым взглядом.

– Как тебя сейчас! – гасконец вынул из ножен меч и подошел к коленопреклоненному трубадуру.

– И когда это произошло? – не отставал Густав.

– Когда ты, мой друг, дрых, выводя своим длинным носом известные рулады, – гасконец терял терпение.

– Ночью? А почему тогда ты не остановил подлеца и не спас бесценную гитару сиятельного принца? – Анро потянулся за бочонком и, держа его в одной руке, а кружку – в другой, наполнил ее свежим пивом.

– А действительно, Этьен, почему ты не поймал Пейре за руку? – вступил в разговор принц. – Как мы теперь можем доказать, что струны испортил именно Видаль? Твое слово против его слова…

– Мое слово – слово сквайра, его слово… – сэр Шерри сплюнул. – Но откуда я мог знать, зачем ему понадобилась гитара? Он же на ней весь вечер играл! Я и думал, что парень никак успокоиться не может. Что плохого, если поиграет человек на сон грядущий, все ведь слышали, как он это умеет…

– А почему тогда перед турниром не сказал, что инструмент негоден? – не отставал от него Густав. – Нескладно как-то получается: сначала Пейре Видаль калечит гитару принца, а затем выходит выручать его на турнире? Что-то не складывается… Может, струны подрезал кто-то другой?

– Все отлично складывается – Пейре Видаль хотел стать первым менестрелем при вас, ваша милость, – гасконец умоляюще посмотрел на своего принца, но тот не сводил глаз с не пытающегося сопротивляться или оправдываться юноши. – Поэтому он и подстроил все так, чтобы вышло, будто бы он герой и вам помогал. А на самом деле… Ваша милость, да неужели же мы ему даже ушей не отрежем? В самом деле! Да спросите вы хоть у своего сокольничего, что приволок сейчас этого крысеныша. Бывало ли когда, чтобы смерду сошло с рук такое дело?!

– Оно, конечно, верно, – отозвался германец. – Наказать – это, конечно, можно. И Этьен дело предлагает – в смысле уши отрезать. Меня только одно смущает – уши ведь не продашь. А струны, я думаю, большущих деньжат стоят. Так что с ушами или без, а парня-то, похоже, придется на службу брать, иначе как с него, огольца, долг-то спрашивать?

– Еще чего – после такого и на службу! – гасконец подскочил к сокольничему с занесенным над головой мечом, но тот ловко перехватил оружие, свалив самого Этьена на землю.

– Не балуй, господин сквайр, а то, не ровен час, порежетесь, – германец улыбнулся, обнажив кривые клыки, и, демонстративно повернувшись к гасконцу спиной, подошел к Пейре. – Отвечай, трубадур, как ты замыслил подобное вероломство? И когда? После того, как Шерри поведал тебе о том, как слаб в трубадурском искусстве сиятельный принц, или позже, когда подъехал гонец из замка?

Пейре кивнул.

– Все он врет. И парень и этот… – Этьен покосился на строгого сокольничего.

– Что, я вру? О гонце или о том, как ты, шельмец, сидя на крыльце харчевни, битый час рассказывал парню, как переживаешь за своего господина? Что он слабый поэт и не бог весть какой музыкант? Скажешь – не переживаешь?

– Я… – Шерри не знал, что отвечать. О гонце знали все, что же касается разговора с Пейре, то тут могли появиться и другие свидетели.

– Так, значит, ты, Этьен, считаешь меня слабым поэтом? – улыбка принца не предвещала ничего хорошего.

– Я… ни в коем случае, я всегда превозносил ваш удивительный дар! – сжался гасконец.

– А почему тогда ты переживал за исход турнира?

– Ваша милость, – Густав подошел к принцу. – Я думаю, что, говоря по справедливости, Пейре Видаль не так уж и виноват. Он добрый и впечатлительный юноша – только и всего…

– Значит, и ты предрекал победу Бертрану? – принц обреченно плюхнулся на подушки, подавая сокольничему свою кружку, для того чтобы тот мог наполнить ее пивом, и предложил ему самому присоединиться к скромной трапезе.

– Бертран де Борн – очень опасный противник, – Густав вздохнул. – Я всегда ценил проницательность вашего высочества, но… что греха таить – боевая муза Бертрана нравится публике больше, чем ваши чувственные песни.

– Это правда, верный Анро. Но почему ты сам не попытался отговорить меня от участия в поединке? Ведь ты знал, что Бертран побьет меня и сделает посмешищем.

– Знал-то он знал, да только на такие подвиги у вашего Густава кишка тонка, – нашелся сокольничий. – Не браните его, сеньор. Что он, по-вашему, должен был на ключ вас запереть или ноги переломать? Так вы, пожалуй, и без ног нашли бы способ туда добраться. А паренек, он, конечно, виноват, и струна погибла – за это, понятное дело, рассчитаться нужно, но только, положа руку на сердце, он же вас и спас.

– И что же ты предлагаешь – наградить человека, который поломал гитару, сделанную уникальным мастером? – Принц нахмурил брови, но Пейре уже понял, что гроза миновала.

– Наградить или казнить – это на ваше усмотрение, – сокольничий проглотил кусок мяса и облизал жирные пальцы. – По мне, так, что ни решите – все хорошо. Скажете уши обрезать или велите повесить – пока он не рыцарь, он в нашей власти. А в случае чего – я целиком вину на себя возьму.

– Подойди сюда, – Рюдель поманил Пейре, и тот, поднявшись, на затекших ногах подошел к снова усевшемуся за трапезу принцу. – Тебя, конечно, стоило повесить… – Рюдель сплюнул на земляной пол. – И я бы это с удовольствием сделал, но хороших трубадуров следует ценить – поэтому я тебя прощаю.

Пейре кинулся перед принцем на колени и облобызал его руку.

– Скажу больше. Я не стану препятствовать твоему посвящению, хотя это было бы справедливо. Признаться, поначалу я хотел взять тебя в свой замок, но после того, что произошло, боюсь, это будет уже сверх меры. Тем не менее я должен сказать, что благодарен тебе за то, что ты пришел ко мне на помощь, не побоявшись выступить против Бертрана де Борна. Поэтому я не отказываю тебе совсем в своем покровительстве и обществе и возможно, что когда-нибудь, когда мы с тобой встретимся снова, мой гнев по поводу оскверненной гитары поутихнет, и тогда мы сможем попытаться снова стать друзьями. Сейчас же ты уйдешь. Я от всего сердца желаю тебе победить и найти себе достойного хозяина.

На глаза Пейре навернулись слезы, он хотел поблагодарить Рюделя за то, что тот сохранил его жизнь, но не мог этого сделать. Словно в тумане или дурном сне он ощутил знакомую тяжесть лютни, и в следующее мгновение кто-то властно подтолкнул его к выходу.

В этот момент зазвучали трубы герольдов.

На негнущихся ногах Пейре возвращался в турнирный зал. Рядом с ним туда же шли веселые толпы, кто-то снова бил юношу по плечу, кто-то желал удачи. Пейре не видел никого вокруг, не запоминал имен и лиц. Вместе с Рюделем из его жизни уходила сама надежда найти себе место трубадура при влиятельном, богатом и знаменитом сеньоре. Он вернулся на свое место одним из последних, за что тут же получил выговор от де Орнольяка,

Пейре осушил поданный ему местным пажом кубок, так и не поняв, что пьет, убрал с лица непослушные волосы и замер в ожидании вызова.

О том, как проходил решающий турнир трубадуров в тулузском замке

Трубы герольдов возвестили о начале предпоследнего и решающего поэтического поединка. Первыми, как это и было предписано заранее, для поэтического боя были приглашены прославленный трубадур и виконт Отфора благородный Бертран де Борн и его менее знаменитый противник, лучший трубадур из замка Табор, Готфруа Ларимурр.

Кожаная одежда Бертрана в этот раз была дополнена тонкой, словно туманное облачко, женской вуалью, которую галантный кавалер прикрепил к своему плечу на манер гигантского цветка. Этот самый цветок Бертран то и дело прижимал к губам, многозначительно целуя прозрачные лепестки и вдыхая тонкий запах. При виде такого великолепия у Пейре перехватило дыхание, а из головы как бы сами собой выветрились печальные мысли о потерянной Блайи и принце Джауфре Рюделе.