Заколдованная - Лоуэлл Элизабет. Страница 76

В паховых ложбинках у Дункана собрался и заструился пот. Эмбер попробовала его, нашла вкусным и снова попробовала — в другом месте. Этот вкус ей тоже понравился.

Огонь потек по телу Дункана, прожигая его до мозга костей. Он никогда еще не видел Эмбер такой — ведущей настоящую войну обольщения на каждом кусочке его тела. Она хотела его и твердо намеревалась его получить.

Всего целиком, всеми существующими средствами.

— Освободи меня от обещания, — с трудом выговорил Дункан.

От смеха Эмбер на него повеяло теплом.

— Еще не время.

— Это уму непостижимо. Я должен прикоснуться к тебе!

— А как?

Вопрос прозвучал скорее как мурлыканье, а не как слово. Звук гол оса Эмбер — низкий, хрипловатый, прерывающийся от желания, — заставил Дункана задрожать в предвкушении.

Вдруг она встала коленями по обеим сторонам его бедер, и он ощутил, как она открывается ему. Она исходила жаром и влагой желания. От ее запаха у него мутился разум.

Но Эмбер оставалась там, где была, прямо над ним, слегка касаясь той самой плоти, которую она перед этим так изощренно мучила.

— Положи этому конец, — хрипло сказал он. — Ты хочешь меня так же сильно, как хочу тебя я. Я чувствую.

— Это всегда будет так, покуда я дышу.

— Тогда позволь мне взять тебя и покончить с этой пыткой!

— Это не твоя ли рука лежит у меня на бедре и толкает меня вниз? — спросила Эмбер.

С невнятным проклятием Дункан отдернул руку.

— Я не хотел.

— Знаю. Я почувствовала твое удивление.

— Неужели у меня не может быть ни одной тайны от тебя? — сердито спросил Дункан.

— У тебя их много. Но мне важна лишь одна.

— И что же это?

— Твоя душа, темный воин. Она от меня за семью печатями.

— Как и твоя для меня.

— Нет, — прошептала Эмбер. — Этой ночью я отдаю ее тебе, вздох за вздохом.

Что бы ни собирался Дункан сказать в ответ, все потонуло в хриплом крике, вырвавшемся у него, когда Эмбер заскользила вниз по его восставшей плоти, вбирая всю ее в себя в этом медленном, ласкающем скольжении.

На полпути вниз Эмбер достигла своей вершины. Судороги ее плоти и прерывистые вскрики вывели Дункана на его вершину. В тот самый миг, когда она до конца вместила его, он отдал себя ей в нескольких бурных содроганиях, после которых осталась дрожь во всем теле.

Потом все началось сначала.

Искус и обольщение, страстные ласки и сладкая пытка. Слова, произносимые шепотом, и прикосновения, заставлявшие Дункана вздрагивать от наслаждения. Неожиданные поцелуи, любовные укусы, причинявшие сладостную боль.

Когда свечи догорели и огоньки их погасли, Эмбер продолжала горсть немеркнущим пламенем, изливаясь в Дункана так же, как он изливался в нее, горя вместе с ней, поглощая ее так, как и сам был поглощаем.

Высказанная шепотом мольба, отданная назад клятва — и руки Дункана наконец вольны прикасаться, рот волен целовать, а тело вольно погружаться до самого дна в неистовый водоворот пламени, имя которому Эмбер. Она пила его страсть и возвращала ему приумноженной, вознося их обоих все выше и выше, говоря с ним в гремящей тишине, рассказывая о любви, которую не описать словами, выражая невыразимое.

Дай мне дотянуться до тебя, как ты дотягиваешься до меня.

Тогда жизнь может дать богатые всходы.

Когда больше не осталось ничего неисполненного, когда оба были в таком изнеможении, что в одно мгновение с высот неописуемого экстаза соскользнули в глубокий сон, Эмбер и тогда все еще прижималась к Дункану, желая разделить с ним и свои сны, как уже разделила с ним всю себя, без остатка.

Дай мне коснуться твоей души.

Только один раз.

Но им пришлось разделить друг с другом лишь сны Дункана, мрачный круговорот которых только усугублялся, а не смягчался тем неистовством, с каким Эмбер отдавала ему от себя и брала себе от него.

Вскоре Эмбер проснулась, разбуженная противоречиями, раздиравшими душу Дункана. Когда она поняла, что было ставкой в игре и что проиграно, ее охватил холод.

Последнее условие пророчества было выполнено.

Однако Дункан оказался еще дальше от нее, чем раньше, в тисках схватки с самим собой. Он дал слово.

Но не ей.

И все же он был частью ее самой.

Тьма сгущалась, капля по капле, вздох за вздохом, одна душа отдана, одна душа заперта. В неприкосновенности.

Кассандра ошибается. Его душа не погибнет, ибо он не любит меня.

Эмбер осторожно отстранилась от Дункана и выскользнула из постели, будучи не в силах дольше выносить боль от прикосновения к нему. Дрожащими руками она сняла с шеи свой янтарный подвесок и положила его поверх свернутой цепи боевого молота, давшего Дункану имя. В последний раз протянула к нему руку, но не коснулась его.

— Храни тебя Бог, темный воин, — прошептала Эмбер, — ибо я не могу.

Мег взглянула через стол на мужа. Их холодный завтрак, состоящий из хлеба, мяса и эля, оставался почти нетронутым на дощатом столе в большом зале. Доминик откинулся на спинку кресла; глаза его были сужены. Пальцами правой руки он постукивал по ноге в такт печальной мелодии, которую наигрывала Ариана на маленькой арфе. Саймон отрезал еще один кусок оленины, налил эля в изящный кубок и поставил и то и другое перед Арианой.

— Оставь арфу в покое и ешь, — коротко бросил он.

— Опять? Я чувствую себя гусем, которого откармливают к праздничному пиру, — пробормотала она.

Однако арфу отложила и стала есть. Это было проще, чем препираться с Саймоном, когда у него в глазах появлялось это решительное выражение.

— Ты видела сон, Мег? — вдруг спросил Доминик.

— Да.

— Глендруидские сновидения?

— Да.

По тому, что Мег больше ничего не сказала, Доминик Понял, что сны были плохими… и что они не подсказывали никаких решений. Тыльной стороной пальцев он погладил ее по щеке.

— Соколушка, — сказал он, понизив голос, — я должен найти способ, как добиться мира для Блэкторна. Я хочу, чтобы наш ребенок родился в мирное время и на земле, не раздираемой войной.

Мег поцеловала ладонь Доминика и посмотрела на него глазами, которые светились любовью.

— Что бы ни случилось, Глендруидский Волк, — прошептала она, — я никогда не пожалею о том, что носила твое дитя.

Не обращая внимания на других, кто был в комнате, Доминик посадил Мег к себе на колени. Вплетенные в ее волосы золотые колокольцы задрожали и зазвенели. Он прижал ее к груди, шепча ей слова любви.

Немного погодя рыдания арфы возобновились; красивая мелодия выражала все оттенки печали.

— Ну и развеселая компания, — насмешливо произнес Эрик, войдя в большой зал с сидящим у него на руке соколом — Ты часто играешь на похоронах, леди Ариана?

— Это одна из самых веселых ее мелодий, — промолвил Саймон.

— Боже упаси нас, — пробормотал Эрик — Довольно, леди. А то, чего доброго, мой сокол заплачет горючими слезами.

Упомянутый им сокол распустил крылья, снова сложил их и принялся рассматривать находившихся в комнате людей с нечеловеческим любопытством.

— А я думал, ты с Дунканом, — сказал Доминик, — и занят тем, что вколачиваешь Знание в его дурную голову.

— Моя сестра попробовала более надежный способ, — ответил Эрик, слегка улыбнувшись. Прошлой ночью она ходила к Дункану.

Улыбка Доминика была точным отражением улыбки Эрика.

— Теперь понятно, почему их не было на утренней службе в часовне.

— Вот именно.

— Помогло ли это моим поискам мира?

Поколебавшись, Эрик пожал плечами. Сокол беспокойно переступил у него на запястье, и украшавшие его путы серебряные колокольчики зазвенели.

— Что-то изменилось, — промолвил Эрик. — Я чувствую это. Но не знаю, что именно.

— Позволь мне просветить тебя, — произнес голос Кассандры из-за спины Эрика.

В голосе этой мудрой женщины было нечто такое, отчего в комнате установилась тишина.

Эрик шагнул в сторону, чтобы дать пройти Кассандре. Он увидел, что ее волосы, обычно заплетенные и убранные под наголовник, были распущены и, низвергаясь подобно пенящемуся серебряному водопаду, свободно растекались по ее алому плащу. В руках у нее блестели древние серебряные рунные камни.