Жемчужная бухта - Лоуэлл Элизабет. Страница 4
– Грустно-грустно? – спросил четырехлетний малыш с милым, простодушным лицом.
– Просто размышления, дорогой. – Ханна заставила себя улыбнуться.
– Раз-мыш-ление, старательно повторил ребенок.
– Хорошо. – Из семи детей, которым она давала уроки английского, Сунь Хуэй был наиболее смышленым. – Буря испортила… сломала… много вещей.
Мальчик кивнул.
Со стороны коттеджей рабочих донеслась сердитая китайская речь.
Хуэй обернулся, посмотрел и сказал:
– Ма-ма.
– О'кей, дорогой.
Ханна поцеловала его в золотистую щечку, получила ответный поцелуй и неохотно поставила на землю энергичное существо. Из всех разочарований, которые принесло ей замужество, отсугствие детей было самым болезненным.
– Иди. Осторожно! Там много хлама… обломков… оставленных бурей.
– Хлам. Буря. Да!
Проводив ребенка взглядом, Ханна снова повернулась к «Жемчужной бухте». Все не так уж и скверно: большинство построек можно без труда восстановить и привести в божеский вид.
Зато док выступал из песка, как сломанные зубы, плоты, некогда поддерживавшие тысячи и тысячи жемчужниц на различных стадиях роста, лежали на отмелях или затонули так глубоко, что оставалось лишь взгрустнуть о них и забыть. Лодки тоже покоились на дне.
Досталось и сортировочному эллингу. Вырванная свирепым ветром главная дверь валялась аж на дорожке к дому. Металлическая крыша проломилась, искореженные ставни прикрывали пустые глазницы окон, опоры здания были подмыты неистовыми волнами, отчего оно осело и покосилось. Даже «циклононепроницаемое» хранилище Лэна не выстояло. Удары ветра дубасили металл, пока что-то не взорвалось, разбрызгивая вокруг жемчужины. И теперь предприимчивые люди присвоили радужное богатство, но Ханна не желала об этом знать. По крайней мере считала, что так будет лучше. Лэн умер. И не в результате несчастного случая. Тот, кто убил его, мог убить и ее. Она даже более легкая добыча. Лэн, прикованный к инвалидной коляске, все равно оставался весьма опасным, поскольку знал много способов убийства и был в состоянии применить их на деле.
Хотя это не означало, что он заслуживает смерти. Ханна горько усмехнулась. Не думала она, что в двадцать девять лет у нее так много сохранилось от миссионерского ребенка. Мир таков, каков есть. И она такая, какая есть: женщина, рискующая умереть, потому что доверилась не тому человеку.
И даже если бы не доверилась.
Она должна бороться за выживание, быть или не быть – для нее не вопрос. Вопрос в том, как продолжить существование.
Лэн состязался со многими опасными людьми. Он выиграл миллионы долларов.
Но проиграл свою жизнь.
– Сherie?
Низкий, с легкой хрипотцой голос Коко. Ослепительно красивая таитянская женщина была ужасно любопытна, она жаждала узнать. Ханна не знала. Да не так уж и важно.
Лэн ценил ее необычайное мастерство в работе с раковинами.
– Да?
Ханна повернулась, уверенная, что ни одна из мыслей не отразилась на ее лице. Жизнь с Лэном научила ее скрывать чувства, особенно страх. Это было необходимо, чтобы выжить. Не всегда легко, но возможно.
– Вы пойдете внутрь? – лениво спросила Коко. – Вы не рождены стоять под таким солнцем в полдень.
– А разве кто-нибудь рожден для этого?
– Моя мама, – улыбнулась Коко. Белые зубы, оттененные сочным коричневым цветом кожи (наследство ее наполовину полинезийской матери), сверкнули ярче любой жемчужины. – Мой папа нет, солнце окончательно сожгло его дотла. Мне солнце не причинит вреда. Я рождена для него. Моя сводная сестра такая же.
Ханна чуть не улыбнулась подобной самоуверенности. Нельзя, ее улыбка все больше становится похожей на улыбку Лэна – предупреждение всему миру держаться от него подальше. Она не хотела обидеть Колетт Дюпре с такой гладкой кожей и по-кошачьи грациозным телом. Даже Лэн в самом плохом настроении не вел себя заносчиво с таитянкой. Когда она, смеясь, уходила, он мог любоваться лучшей задницей всей Западной Австралии, находившейся на уровне его глаз.
– Янь скоро придет, – сказала Коко, пристально глядя на нее. Однако реакции при упоминании имени Яня Чана не последовало, и она указала на подводное снаряжение, лежащее у ног Ханны.
– Душ и одежда хорошо, да? Вы похожи на искателя жемчуга после двенадцатичасовой работы.
– Да, я ныряла.
– Нашли что-нибудь?
– Например? Еще больше обломков?
– Конечно, это плохо, но уж не настолько.
«Намного хуже», – подумала Ханна. Ей хотелось верить, что красивые руки таитянки не подбирали с жадностью рассыпанный жемчуг, сокровища ее мужа.
Она снова усмехнулась. Как же много в ней от ребенка, глупого и надеющегося.
А ведь это могло погубить ее.
– Даже если плохо, – добавила Коко, небрежно пожав плечами, – Янь все организует. Все сделает. Для вас.
– Почему вы так думаете?
– Сами знаете.
– Он давно свыкся с мыслью, что не получит меня.
– Маленький ребенок.
Улыбка и голос старой мудрой женщины, хотя Коко всего тридцать семь.
– Мужчины не могут свыкнуться с такой мыслью, – продолжала она, – тем более сейчас, когда ваш муж умер. Вы свободны…
– Но Янь…
– Что?
– …женат.
– О, его жена… Не обращайте на нее внимания.
– Не могу. Я воспитана миссионерами. Брак для меня имеет значение.
– Лэн это говорил, когда пил. – Таитянка зевнула. – Ваша… как вы говорите? Честь? Да, честь. Он пренебрегал этим. Иногда даже смеялся.
– Знаю.
Ханне уже нечего стыдиться. Когда-то она захотела выбраться из дождливых лесов Бразилии. И выбралась. Конец одной жизни. Начало другой.
Правда, не той, что ожидала. Она была тогда слишком наивной. Однако жизнь в любом случае продолжалась.
Облака красной пыли на дороге, ведущей к «Жемчужной бухте», возвестили о прибытии Яня Чана. Его машина скрылась за мангровыми деревьями, которые выстроились на полосе искрящегося белого песка вдоль одной из приливно-отливных речек. В сезон дождей они наполнялись пресной водой, а когда муссоны заканчивались, туда поступала соленая вода, которая устремлялась на мили в глубь страны. Во время прилива уровень поднимался на тридцать пять футов, что было раем для жемчужниц, но адом для всего, что пыталось завладеть береговой линией. Выжили только пальмы да невероятно выносливые мангровые деревья.
И конечно же, человек, умный, легко приспосабливающийся, смертоносный примат.
Брум и его удаленные районы стали домом для людей различных рас, но все они были не менее стойкими, чем мангровые деревья, поэтому выжили и теперь наслаждались этим. Тихие сумасшедшие и абсолютно ненормальные, пьяницы и трезвенники, аскеты-монахи и развратники, святые и поклоняющиеся Сатане. Но все прекрасно уживались.
Чан тоже был на своем месте. Очень умный, очень честолюбивый, очень богатый. Он подошел к Ханне с самоуверенностью человека, которого уважают мужчины и добиваются женщины. Одет как все жители малонаселенных районов: шорты, сандалии да темные очки.
– Ханна, дорогая, вы слишком бледная, – сказал он, беря ее за руки и собираясь поцеловать.
Но та выскользнула из его объятий с изяществом, приобретенным многолетней практикой. Дело было не в Чане. Просто за семь лет Ханна отвыкла от мужских прикосновений, и уж тем более ей не нужны объятия женатого человека.
Впрочем, сейчас она вообще не хотела никого видеть.
Она приложила все силы, чтобы вежливо улыбнуться,
– Добрый день, Янь. Вам не следовало ехать из Брума в такую жару. Вы могли бы позвонить.
– Телефонные линии еще неисправны.
– Почему вы не пользуетесь сотовым или. рацией? Они работают на батарейках.
– Я хотел проверить, в каком вы состоянии, – ответил Чан. – Вы же лишились не только электричества. Вы потеряли мужа и часть «Жемчужной бухты».
Страх холодной змейкой полз по коже Ханны.
– Мне известно, что я потеряла.
– Вы скорбите по мужу или по ферме? – осведомился Чан.
Она молча смотрела на него. Глаза синие, меняющие оттенок, как вода на глубине, а волосы каштановые, с золотистым отливом. Этот контраст пленял Чана не меньше, чем ее стройное, чувственное тело. Ему хотелось бы верить, что она надела бикини, чтобы соблазнить его, но увы. Она же ныряла и, вероятно, даже не вспомнила о его приезде.