Во власти женщины - Лу Эрленд. Страница 9

85)

Через четыре дня Марианна вернулась. Она поцеловала меня и призналась, что была не права. Оказывается, Нидар-Бергене объяснила ей, что я проявил благородство и что мой поступок, хотя я и действовал у нее за спиной, продиктован глубокой любовью. Эти четыре дня ей понадобились на размышления, сказала она, но теперь она вернулась и надеется, что я ее прощу и мы как можно скорее начнем новую жизнь без споров и разногласий.

Сказала, что испытывает угрызения совести. Я успокоил ее, сказал, что все в порядке, ей не в чем себя винить. Мы улыбнулись друг другу и сказали, что самое главное — снова быть вместе.

86)

Марианна получала намного больше писем, чем я. Я ей даже завидовал и не мог понять, почему так. Она считала, что трудно сказать (причины могут быть самые разные). Я получал счета за квартиру, за электричество, за телефон, за газету (и прочие), и крайне редко приходило что-то более личное. Марианна получала по нескольку личных писем в неделю. Изящные цветные конверты, на которых красивыми буквами была выведена ее фамилия. Я слышал, как она тихонько посмеивалась, читая эти письма. Прежние приятели и одноклассницы, объясняла она. Она соглашалась со мной, что это немного несправедливо, но что поделаешь, раз уж так получилось? Я предложил, чтобы она, со своей стороны, оплачивала часть счетов, и она сочла это разумным. А вообще-то, зачем мне письма, пока у меня есть она? Я решил, что это великодушные слова. И она обещала меньше времени тратить на чтение писем и больше на то, чтобы восхищаться мной.

87)

Вроде бы теперь нам с ней было хорошо. Меня уже не беспокоило, что она переехала ко мне. Я перестал об этом думать. Она была здесь, и это было главное. Я гнал свою текучку, а Марианна училась. И мы по нескольку раз в день занимались любовью. Если хочешь, можешь перекрасить комод, сказала она как-то вечером. Но я больше не видел в этом необходимости. Нет-нет, перекрась; она завтра же купит краску. Да не стоит, сказал я. И в самом деле не стоило. Она нежно посмотрела на меня и сказала, что я великодушен. Я замотал головой, чтобы она поняла, что это сущие пустяки.

88)

Мы наслаждались долгими воскресеньями. Заказывали пиццу на дом. Это было дорого, но мы были при деньгах. Читали друг другу вслух. Я любил лежать на спине и слушать ее голос. Он был такой приятный, что постепенно его звучание становилось важнее произносимых ею слов. Она заставала меня врасплох, когда задавала вопрос о прочитанном только что. Здорово закручено, отвечал я, хотя ничего закручено не было (потому что мы читали книги, в которых почти ничего не происходило).

Что, по-твоему, самое хорошее в том, чтобы быть взрослым? — спросила Марианна однажды в воскресенье по поводу чего-то из прочитанного. Я сказал, что единственное, от чего я получил радость, когда стал взрослым, это оттого, что я научился разламывать яблоки руками. Ты правда можешь разломить яблоко? — спросила она, приблизив влажные губы для поцелуя. Я позволил поцеловать себя и сказал, что когда-нибудь продемонстрирую ей свое искусство.

Иногда мы просто лежали и смотрели друг на друга. Час за часом проходили в полнейшей тишине, и, когда один из нас что-нибудь произносил, мы оба понимали, что это было не нужно. Пусть уж оно осталось бы несказанным. Но иногда, случалось, мы говорили часами. Болтали до ломоты в челюстях, приходилось закрывать рты и писать друг другу записки или же объясняться мимикой и жестами. Несколько раз мы договаривались молчать целые сутки, но не выдерживали.

Однажды в воскресенье Марианна сказала, что ей хочется получить корочки. Я не понял, о каких корочках идет речь, и тогда она объяснила, что имеет в виду водительские права (ах вон что!). Я поинтересовался, есть ли у нее на это деньги, и она сказала, что когда-то отец обещал оплатить ее подготовку к сдаче экзамена на права (он считал, что иметь права практично, а он был горячим поклонником всего практичного). Ну, тогда тебе остается только записаться на курсы. Она так и сделала.

В последние воскресенья мы пили много апельсинового чаю с медом. Однажды я перевернул чайник в постель. Все намокло, и мне пришлось вытащить тюфяк на улицу, чтобы он высох на ветру, но по лицу Марианны я видел, что она считает меня очаровательным увальнем.

После долгих часов, проведенных в постели, мы наконец вставали, но к тому времени, как правило, уже наступал понедельник.

89)

После первого практического занятия по вождению Марианна пришла домой в шоке. Они ездили в красном «Гольфе» по окраине города, как вдруг шустрый инструктор вождения предложил Марианне забыть про правила уличного движения, завалиться в какой-нибудь паб и там надраться (я тоже был бы шокирован таким предложением). Марианна заплакала и, как она говорит, велела ему остановить машину, вышла и плюнула на лобовое стекло, а инструктор расхохотался и запустил двигатель. Потом он включил дворники, похабно вздернул вверх средний палец и укатил прочь. Я сказал, что это неслыханно, позвонил на курсы, обругал последними словами этого инструктора и сказал, что он может вычеркнуть Марианну Шлинд-Ханссен из своей картотеки. Он засмеялся и сказал: да ради бога (смазливых девчонок, которые дадут ему в любое время дня и ночи, хоть пруд пруди), и я понял по его голосу, что это поджарый усач и что он подписывается на журнал NationalGeographic.

Успокойся, Марианна, утешал я ее. Я отер ей слезы и подумал, что сейчас она должна быть особенно счастлива, что у нее есть я.

90)

Весь день я чувствовал себя подавленным (не знаю почему). В обеденный перерыв я постриг ногти, надеясь, что мне полегчает, однако не полегчало. После работы я пошел на вещевую распродажу и стал примерять брюки, но не нашел ни одних, в которых я выглядел бы лихим парнем. Ничего мне не помогало, пока вечером я не зашел к родителям и отец не одолжил мне свой джемпер, потому что я замерз. Стильный синий джемпер с белыми полосками на рукавах и по вороту, как только я его надел, то почувствовал себя элегантным и мог снова гордиться собой. Гадкий зеленый свитер, который я носил до того, я оставил отцу, и он сказал, что я могу несколько дней поносить его синий (а там, глядишь, свитер вообще перейдет ко мне).

Впервые мне пришло в голову, что вещи (например, одежда) могут так непосредственно влиять на мою жизнь. И еще до того, как я уснул (около полуночи), я всесторонне обдумал и эту мысль и признал ее правильной.

91)

На другой день во время завтрака Марианна сказала, что в этом свитере у меня мужественный вид. Что за фирма? — поинтересовалась она. Я оглядел джемпер, надпись на груди недвусмысленно гласила, что это первоклассная спортивная одежда непосредственно от фирмы ClassicLine. Я обрадовался и назвал этот свитер «послелыжным», но Марианна заметила, что, по ее мнению, мы скорее имеем дело с «тренировочным» свитером. Я считал, что это не имеет значения, но Марианна сказала, что это еще не причина стирать в языке нюансы (а какое это имеет отношение к языку? — удивился я). Она сказала, что, может, и впрямь не имеет, если мне так угодно, но подумай только, что будет, если мы начнем игнорировать подобные тонкости, тогда очень скоро из языка исчезнут все нюансы, мы окунемся в пучину однообразия и нам ничего не останется, как переехать на север и в конце концов примкнуть к лестадианцам. Я не совсем понял смысл последнего аргумента, но сдался и сосредоточил свое внимание на завтраке. Через несколько минут я осторожно спросил, почему она рассердилась, но оказалось, что ко мне это отношения не имеет: она может сердиться, когда захочет, и меня это абсолютно не касается. Да, ты права, сказал я (хотя нельзя сказать, чтобы меня это абсолютно не касалось). Пусть так.