Когда забудешь, позвони - Лунина Татьяна. Страница 26

Так прошла осень. Отстреляли по Белому дому пушки. Те октябрьские дни дались не просто. Был момент, когда ситуация здорово раскачалась, и они с Сашкой, поверив ночному Гайдару с испуганными глазами, вышли на улицу — защищать молодую демократию и свое право на свободу. Потолкались в возбужденной толпе, набрались противоречивой информации, растащили дерущихся оппонентов. Хотели проехать в Останкино, где телецентр захватили путчисты, но не пропустило оцепление. Попытались прорваться к мэрии — тоже безуспешно. И, получив изрядную дозу адреналина, вернулись к Борису домой. Уткнулись в молчащий телевизор и, щелкая кнопкой пульта, бессмысленно зашарили по каналам. Потом распечатали бутылку коньяка, устроились за кухонным столом и врубили приемник, пытаясь отыскать наиболее правдивую радиостанцию.

— Старик, если победят путчисты, накроется наш бизнес! И вообще, все накроется медным тазом, — мрачно прогнозировал Попов, потихоньку опустошая коньячную бутылку. — И что они все никак поделить не могут, сволочи?! Грызутся за власть, как собаки за кость! А народу покоя нет! Вот уж точно: паны дерутся — у хлопцев чубы летят.

— Помнишь Иваныча? У него коронная фраза была: абы лыха нэ знаты, трэба своим плугом на своий ныви ораты.

— Так они ж все нивы перепашут, мать их за ногу! — возмутился Попов. — Свой сев начнут! Хрен прорвешься! Нет, старик, если чечен с трубкой победит — конец всему.

Они проговорили до утра, а утром, накачав себя кофе, Борис поехал на работу, размышляя о новой, открывшейся у Сашки черте: способности впадать в панику.

И пошел скакать по настенному календарю красный квадратик, отмечая дни. Пережили путч, преодолели наплыв заказов, подступал новый год — девяносто четвертый от Рождества Христова, как модно стало говорить. Однажды Глебов по пути в медицинский центр заехал в офис. Зама на месте не оказалось, и он, не желая передавать информацию через Танечку, решил оставить Сашке записку. Разыскивая чистый лист, случайно зацепил локтем папки на столе. А когда, чертыхаясь, наклонился подобрать с пола бумажный ворох, в глаза бросился документ — договор на поставку комплектующих деталей для прибора, который они выпускали. Договор как договор — ничего особенного. Все честь по чести: подписи, печати. Только с фирмой «Квант» он не знаком, да и поставщик у них уже есть, зачем другой? Заинтересовался, пробежал глазами текст. Вот это новость! Миллион долларов на производство комплектующих перечислены фирме «Квант» Баркудиным Георгием Рустамовичем, их инвестором. Борис внимательно перечитал две неполные странички. Ошибки нет: и цифры не обманули, и буквы в фамилии те же. Распахнулась дверь, в ее проеме возник Сашка — верный друг и надежный партнер.

— Привет, старик! А ты же… — и осекся, наткнувшись на взгляд Глебова.

— Не хочешь объяснить, что это? — Борис подошел почти вплотную, поднес к чужим глазам «выгодный» договор.

Сашка захлопнул дверь.

— Старик, я все объясню!

— Как отмывает деньги этот Баркудин? — процедил сквозь зубы, еле сдерживаясь, Глебов. — Ты соображаешь, что делаешь, «финансист» хренов?! За моей спиной используешь для грязных махинаций нашу фирму?

— Борька, остынь, я все объясню.

— Не надо держать меня за идиота! — Борис уже не сдерживался. — Ты же меня подставляешь, сволочь! Ты дело наше предаешь! Ты всех нас подставляешь, идиот!

— Глебов, угомонись, дай сказать.

— Будешь лапшу на уши вешать? Юлить? Изворачиваться?

— Да заткнись же! — заорал Сашка. — Дай хоть слово сказать!

В кабинет заглянула перепуганная Танечка.

— Александр Семенович, Баркудин звонит. Вас…

— Нас нет! — рявкнул Борис. Танечка испарилась под дверной хлопок. И это подействовало как ледяной душ. — Я слушаю. У тебя две минуты.

— Да, он отмывает деньги через нашу фирму, — устало сообщил соучредитель. — Как — объяснять не буду, не мальчик, сам знаешь. Суммы небольшие, эта — первая солидная. Накладок не будет, там все схвачено: и налоговая, и банк. А что я мог поделать?! — взорвался вдруг Попов. — Это было его условием с самого начала! Бежать за советом к Борису Андреевичу? Так ты же у нас максималист хренов! На твоей палитре всего два цвета: черный и белый! Послал бы ты этого Баркудина — и что тогда? Профессору — клеить обои, а его бывшему заму — гнить в НИИ и целовать начальству ручки?! А ты, дорогой, когда хлопнул дверью в институте, думал о деле? О всех нас, кто поверил в тебя и пошел за тобой, помнил? Нет! Для тебя важнее оказались твои долбаные принципы, а на людей и дело ты наплевал. Так какое же право имеешь судить меня сейчас?! Только потому, что я предпочитаю морали — реальность? Да, я согласился на сделку. С этим нуворишем, со своей совестью. Но зато у нас теперь собственное дело, мы помогаем людям, даем зарабатывать ребятам, и сами хлеб кушаем, иногда даже с маслом. А что касается «подставы», так я все ходы просчитал и законы изучил не хуже юриста: риска никакого.

— Но ты не юрист.

— Я больше чем юрист — цыган на ярмарке. И старого мерина за молодого коня выдать — для меня что два пальца обмочить! — Попов бросил куртку на вешалку и прошел к столу.

— Соедини меня с Баркудиным!

— Борька, не делай глупостей. Даю слово: эта сделка — последняя, на которую я согласился. Мы уже крепко стоим на ногах, можем и послать его. Варианты есть.

— Соедини! И не беспокойся: дров не наломаю. Сашка вздохнул и потянулся за записной книжкой.

— Не устраивай комедию! — усмехнулся Борис. — Ты же его телефон наизусть знаешь.

Но заместитель упрямо пролистал листки и, уткнувшись носом в один из них, набрал номер.

— Добрый день, Георгий Рустамович! Попов. С вами хочет поговорить Борис Андреевич, — и передал трубку.

— Слушаю. — Мягкий баритон обволакивал и принадлежал скорее дамскому угоднику, чем жулику.

— Добрый день, я хотел бы с вами встретиться. Есть тема для разговора.

— Нет проблем! — без запинки согласился баритон. — Одну минуту. Так, — он забормотал себе что-то под нос, — тридцатое вас устроит? Семнадцать часов? У меня в офисе?

— Хорошо! Тридцатого, в пять, в вашей конторе.

— Всего доброго, до встречи! — вежливо попрощался Баркудин и, не дожидаясь ответа, положил трубку.

— Старик, прошу тебя: будь поосторожнее. Он не такой мягкий, как его голос. И честно говоря, иногда я боюсь эту «темную лошадку».

— Ты же говорил, что хорошо знаешь его! Помнится, уверял, что дружите домами.

— Моя тетка дружила с его матерью, — уточнил Семеныч. — Но чутье подсказывает мне, что Баркудин опасен. Поэтому и готовлю запасные варианты. Потому и струсил тогда, — вздохнул он, — в первый раз. Да и отказываться от шанса было жаль. Думал, вывернусь. Тебя тревожить не хотел, надеялся сам разобраться. Хотя и сейчас уверен: не все так плохо, ты зря паникуешь.

— В твоих рассуждениях слишком много противоречий, для ученого это непозволительно. — Борис бросил на стол ненужный договор. — Нельзя, Сашка, за хорошее дело грязными руками браться. — Направился к двери, но остановился, резко повернулся и спросил в упор: — А кстати — только не юли — с главбухом делился?

— Я все деньги в дело пускал, честно! Можешь проверить.

— Чтобы впредь — никаких подобных сделок! И каждый договор — через меня, ни буквы мимо! — Толкнул дверь плечом и вышел.

Попов попросил у Танечки чаю и, тупо уставившись в одну точку перед собой, выпил чашку, не ощущая ни вкуса, ни аромата. Снял трубку, постучал пальцем по кнопкам телефона.

— Георгий, это я! Он все знает.

Двадцать девятого декабря Глебов вернулся домой пораньше: купил елку. И пушистая красавица, как всякая женщина, спешила прихорошиться. В квартире гудел пылесос.

— Ой, Борис Андреич! — растерялась помощница. — Я думала, вы позже будете. Извините, не успела с уборкой!

— Нет, Оля, это вы простите, что помешал, — успокоил хозяин. — Просто освободился сегодня рано. Вы не поможете мне елку нарядить?

Несмотря на проходимца Баркудина и позавчерашний разговор с Сашкой, настроение было хорошее. У них опять наплыв заказов, ребята получили неплохую премию, прорабатывается возможность открытия нового производства. Попов ходит как побитая собака. Ну ничего, пусть поволнуется. Набьет шишек — умнее станет. Будет бежать от жуликов как черт от ладана. В глубине души Глебов друга простил: смалодушничать Семеныч мог, предать — никогда.