Джентльмены предпочитают блондинок - Лус Анита. Страница 14

* * *

Мистер Споффард говорит, что ему много приходится заботиться о своей матушке. Дело в том, что разум матушки мистера Споффарда никогда не был крепок. Оказывается, его матушка из такого старинного рода, что когда она была совсем ребенком, ее отправили в специальную школу для детей из старинных родов, и там делали все, чтобы не перегружать их мозги. Ей до сих пор нельзя перегружать мозги, поэтому при ней такая дама, компаньонка, которая повсюду ее сопровождает, и зовут ее мисс Чэпмен. Мистер Споффард говорит, что в мире постоянно происходит что-то новое, о чем в школе ей не рассказывали. Так вот, теперь мисс Чэпмен ей все рассказывает. Иначе бы она и не знала, как относиться к таким новшествам, как, например, радио. Тут Дороти говорит: «Какая ответственность легла на плечи мисс Чэпмен. Если бы, допустим, мисс Чэпмен ей сказала, что в радио разводят огонь, она бы в какой-нибудь холодный денек напихала в радио бумажек и подожгла бы его». Но мистер Споффард сказал Дороти, что мисс Чэпмен никогда бы не допустила такой ошибки. Поскольку мисс Чэпмен сама из очень старинного рода, и мозги у нее замечательные. А Дороти говорит: «Раз у нее такие замечательные мозги, наверняка ее семейство когда-нибудь да пользовалось услугами мороженщика, которому доверять было никак нельзя». Мы с мистером Споффардом больше на Дороти внимания не обращали, потому что Дороти совершенно не умеет вести приличную беседу.

* * *

Потом мы с мистером Споффардом беседовали о нравственности, и мистер Споффард сказал, что будущее в руках мистера Бланка, окружного прокурора, который закрывает в Нью-Йорке все заведения, торгующие спиртным. А еще мистер Споффард сказал, что несколько месяцев назад, когда мистер Бланк решил попробовать получить место окружного прокурора, он вылил в раковину спиртного на тысячу долларов. Тут Дороти говорит: «Он вылил в раковину спиртного на тысячу долларов, чтобы заработать популярность на миллион долларов и получить место, а мы, если будем все в раковину выливать, что получим?» Но мистер Споффард слишком умный джентльмен, чтобы отвечать на такие дурацкие вопросы. Он обратил на Дороти взгляд, исполненный достоинства, и сказал, что ему пора к матушке. А я всерьез рассердилась на Дороти. Поэтому я вышла за мистером Споффардом в коридор и спросила его, не трачу ли я время попусту, пытаясь перевоспитать такую девушку, как Дороти. Мистер Споффард считает, что трачу, потому что, по его мнению, Дороти невозможно научить вести себя прилично. А я сказала мистеру Споффарду, я столько времени потратила на Дороти, что неудача меня очень огорчит. И я даже заплакала. Мистер Споффард очень заботливый, и когда он увидел, что у меня нет носового платка, он достал свой собственный и вытер мне слезы. А потом сказал, что будет помогать мне с Дороти и попробует обратить ее внимание на вещи, расширяющие кругозор.

Потом он сказал, что нам следует сойти с поезда в месте под названием Мюних, потому что там много искусства, которое у них называется «кунст», и оно очень расширяет кругозор. Он сказал, что он, Дороти и я сойдем в Мюнихе, а матушка с мисс Чэпмен поедут в Вену — для его матушки все города на одно лицо. Так что мы сойдем в Мюнихе, а мистеру Эйсману я незаметно пошлю телеграмму. Думаю, не стоит рассказывать мистеру Споффарду про мистера Эйсмана, потому что религиозные взгляды у них разные, а два джентльмена с такими разными религиозными взглядами вряд ли захотят общаться друг с другом. Так что я дам телеграмму мистеру Эйсману, напишу, что мы с Дороти решили сойти в Мюнихе ознакомиться со всем их искусством.

Потом я вернулась к Дороти и сказала ей, чтобы она, когда ей нечего сказать, лучше бы молчала. Потому что мистер Споффард хоть и из старинного рода и истовый пресвитерианин, я вполне могу с ним подружиться, и нам с ним есть о чем побеседовать. Собственно говоря, мистер Споффард очень любит поговорить о себе, что, сказала я Дороти, только доказывает, что он такой же, как все джентльмены. Но Дороти сказала, что ей нужны доказательства посерьезнее. А еще Дороти сказала, что ей кажется, я вполне могу подружиться с мистером Споффардом и особенно с его матушкой, с которой у меня много общего, но если я когда-нибудь столкнусь с мисс Чэпмен, то потерплю поражение, потому что Дороти видела мисс Чэпмен за ланчем, и Дороти говорит, что мисс Чэпмен из тех женщин, которые надевают рубашку с галстуком всегда, а не только для катания верхом. И Дороти сказала, что на мысль о мороженщике ее навел взгляд, которым ее одарила мисс Чэпмен. Про мистера Споффарда Дороти сказала, что с его мозгами можно только монетки совать в электрическое пианино, но я решила, что на такое и отвечать не стоит. А теперь нам пора собирать вещи, потому что в Мюнихе мы сходим — нам же надо осмотреть весь тамошний «кунст».

19 мая

Вчера мистер Споффард и мы с Дороти сошли с поезда в Мюнихе, для того чтобы осмотреть кунст, только Мюнихом его можно было называть в поезде, а когда сходишь с поезда, оказывается, что это Мюнхен. Там сразу становится понятно, что в Мюнхене очень много кунста, потому что слово «кунст» большими буквами написано повсюду, и даже в будке чистильщика обязательно есть кунст.

Мистер Споффард сказал, что в Мюнхене нам обязательно надо пойти в театр, там в театре тоже много кунста. Мы просмотрели афиши всех театров, в чем нам помог весьма образованный портье в гостинице, который нам все прочел и объяснил, потому что мы ни слова разобрать не могли. Похоже, во всем Мюнхене дают «Кики», и я сказала, пойдемте посмотрим «Кики», ведь в Нью-Йорке мы смотрели «Ленор Ульрик», поэтому мы поймем, что там происходит, даже если они не будут говорить по-английски. И мы пошли в Кунсттеатр. Похоже, в Мюнхене одни немцы, и в фойе Кунсттеатра было полным-полно немцев, они все пили пиво и ели сардельки с луком и чесноком и крутые яйца. Там так воняло, что мне даже пришлось спросить мистера Споффарда, в тот ли театр мы пришли. Но мистер Споффард, кажется, решил, что в фойе Кунсттеатра пахнет точно так же, как во всем Мюнхене. Тут Дороти говорит: «Можете сколько угодно говорить, что у немцев полно кунста, но, по-моему, у них полно деликатессенов».

Потом мы вошли в зал Кунсттеатра, но там пахло еще хуже, чем в фойе. Выглядит там все так, будто стены обклеили требухой и позолотили. Только самой позолоты под толстенным слоем пыли не видно. Дороти посмотрела по сторонам и говорит: «Если это и есть „кунст“, то центр мирового искусства находится в Юнион-Хилл, Нью-Джерси».

Тут стали играть «Кики», но, кажется, это не та «Кики», которую дают у нас в Америке, потому что это оказалась история про семью каких-то здоровенных немцев, которые все время друг другу лезли под руку. Потому что немцы такие здоровые, что когда на сцене оказывалось их человека два-три, они просто разойтись друг с другом не могут. А потом Дороти начала беседовать с каким-то немецким джентльменом, который сидел за ее спиной и, как ей показалось, аплодировал. Но оказалось, что он разбивал о спинку ее кресла крутые яйца. По-английски он говорил с акцентом, наверное, с немецким. Дороти спросила его, появилась ли на сцене Кики. Он сказал, что нет, а еще сказал, что играет ее замечательная немецкая актриса, приехавшая прямо из Берлина, и нам обязательно надо ее дождаться, даже если мы ни слова не понимаем. Наконец она вышла. Собственно, мы догадались, что это она, потому что немецкий джентльмен ткнул Дороти в спину сарделькой. Мы на нее посмотрели-посмотрели, и Дороти говорит: «Если бабушка Шумана Хайнке жива, то, наверное, это она и есть». Так что дальше мы «Кики» смотреть не стали, Дороти сказала: пока она не узнает наверняка, насколько прочно это здание, она рисковать жизнью не будет — ведь Кики в последнем акте должна падать в обморок. А еще Дороти сказала, что если здание такое же древнее, как этот запах, когда Кики рухнет на пол, может случиться обвал. Даже мистер Споффард был немного разочарован и сказал, что он стопроцентный американец, и пусть эти немцы знают, что с нами, американцами, шутки плохи.