Реквием по пилоту - Лях Андрей Георгиевич. Страница 28

— Привет, — дружелюбно произнес шатен. — Я Рамирес Пиредра. Ну, пойдем со мной, — и скорчил дону Альберто «козью морду».

Держа в руках объемистый пакет с покупками, Дженовезе проследовал на второй этаж, в кафе, отделенное от зала стеной из волнистого стекла, и сел за столик.

— Что, дед, — приветливо заговорил Рамирес, — убить меня захотел? — но потом на мгновенье примолк.

Против него сидел грузный осанистый старик и смотрел напряженно, но с пониманием и без страха. Бесступенчатая коробка передач в голове у Рамиреса пришла в движение, и он без всяких объяснений сменил свое безупречное тосканское произношение на провинциальное сицилийское наречие, нимало не смущаясь, что каждое четвертое слово из этого диалекта — загадка для современного уха.

Авантюрист, как всегда, не ошибся. Услышав знакомый с детства деревенский говорок, дон Альберто расслабился. Кто бы ни был этот парень, он свой. Чужой — будь он хоть семи пядей во лбу — не может знать этого языка. Уже через пятнадцать минут Дженовезе полыхал перстнями у носа Рамиреса:

— Сорок процентов? Не круто ли берешь, сынок?

А тот нежно улыбался ему.

Еще через десять минут в двери кафе, где в нормальных условиях могли разойтись двое людей, разом вбежали пятеро дженовезовских телохранителей, засунув правые руки под левые полы пиджаков, но дон Альберто остановил их властным движением подагрической кисти — не мешайте, у нас разговор, а Пиредра вообще не повернул головы.

Добившись рекомендации Дженовезе, Рамирес решительно повел свои веселые доллары на тучные нивы грамзаписи и музыкального менеджмента. Здесь организованная преступность проросла не слишком густо, хотя из смежных и плотно контактирующих областей, в первую очередь киноиндустрии, где синдикаты давно захватили главенствующие высоты, и на Рамиреса посмотрели косо. Однако, ведомый Скифовой стратегической информацией, поддержанный звонаревскими автоматчиками, Пиредра безошибочно вел свой корабль в бурном море профсоюзного рэкета и одно за другим вдохновенно лепил прокатно-арендные студийные объединения: вначале это была итальянская «Музыка», затем итало-испанская «Валенсия-джаз-студио» и, наконец, французская «Олимпийская музыкальная корпорация». К моменту появления Эрликона ее бюджет шагнул далеко за миллиард, а Рамирес превратился в одного из самых преуспевающих боссов музыкального мира. Таким образом, в лице Пиредры Эрлен встретился не с чем иным, как с собственной, сознательно избранной профессией. Однако, чтобы понять, почему эта встреча обернулась столь роковым сюрпризом, надо хотя бы в общих чертах представлять, чем же именно занимались Рамирес и Скиф за своим эстрадно-граммофонным фасадом.

В том невидимом миру котле, который раскочегаривал неутомимый исследователь Программы, пиредровская мафия составляла одну ложку — пусть даже самую наваристую, но отнюдь не решающую. Главную часть варева стряпали люди, вставшие под знамена Скифа еще в те времена, когда Рамирес тихо-мирно почивал в гробу, похожий на ситечко для чая.

С разгромом Стимфальского союза и падением Стимфала вторая мировая война, строго говоря, не закончилась. Колонии, оставшиеся без метрополии, всевозможные группировки, содружества и просто пиратские соединения, густо обогащенные разными воинскими частями, вплоть до дивизий, отколовшимися и затерявшимися в финале космической бойни, продолжали куролесить по дальним и не слишком дальним рубежам. В отсутствие кромвелевской железной десницы землянам самим пришлось заняться регулированием их притязаний.

На поставки оружия и военных систем было наложено множество эмбарго, вето, принято немало мораториев, но «черные караваны» со смертоносным грузом продолжали кочевать по Вселенной от одной горячей точки к другой. Контрабанда оружием была делом налаженным, разветвленным, главари его на удивление успешно пережили все военные коллизии, падение империи, и теперь лишь с интересом осматривались: что это за новая власть, от которой, как и от прежней, придется отстреливаться и откупаться.

В Гео-Гестианском секторе, то есть на линии, соединяющей Землю и Гестию, такой властью оказался Скиф, в начале сорок восьмого года перешедший из резидентов в бюрократы и назначенный навести порядок в хорошо ему знакомых местах. Ознакомившись с ситуацией, он понял, что подобный шанс — редкость даже для его нечеловечески долгой жизни.

В ту пору ни о какой Программе еще и речи не было, не было еще и Института Контакта, но ученым Скиф уже был, желал им остаться и знал, что за научную независимость надо платить большие деньги, а за независимость историка-экспериментатора — деньги громадные. С другой стороны, он не строил никаких иллюзий относительно своей дальнейшей карьеры — ему, наполовину роботу, пусть уникальному, пусть даже уравненному во всех правах с людьми, — в служебном продвижении был положен незримый, но неодолимый предел. Поэтому Скиф загодя начал возводить золотой мост в будущее и создал то, что позже стало «Олимпийской музыкальной корпорацией».

Военная и послевоенная неразбериха позволили Скифу примерно за год сделать то, на что в другое время мог потребоваться не один десяток лет: практически вся верхушка иерархической пирамиды кланов, контролировавших контрабанду оружия, была срезана или, точнее сказать, вырезана. Их насмешливое ожидание нового начальства было окончено без предупреждений и переговоров, и опустевшие кресла заняли те, кого Скиф хотел там видеть.

В сущности, ничего не изменилось. Платили все — фирмы-производители, перекупщики, транспортники, платили и группировки-заказчики, в руководстве которых уж и подавно сидели Скифовы люди. Плату взимали давно известные корпорации, и вряд ли кто догадывался, что где-то в далеких краях все эти денежные ручейки соединяются в единый поток, льющийся на одну, вполне определенную мельницу.

Разумеется, Скиф не собственноручно сгребал эти заляпанные кровью банкноты. Их судьба была куда сложнее. Сразу по получении, а то и раньше они вкладывались во множество раскиданных по глубинке предприятий — от проката стали до стриптиза. И вот их-то вполне реальная прибыль и переводилась сначала в периферийные банки, а из тех — в филиалы банков «Олимпийской корпорации», офис которой находился на Земле, в Париже, на рю де Бриссе, где со вкусом и расположился президент компании Рамирес Пиредра со своим закадычным приятелем Гуго Сталбриджем.

Только эти двое на всем белом свете знали истинного владельца «Олимпик мьюзикл», только им были известны масштабы дела и точные цифры, но мало этого. Только Рамирес и Гуго были в курсе того, на что эти деньги расходуются, — их руками Скиф контактировал с Программой, и лишь эти двое могли быть хоть сколько-нибудь шокированы его экспериментальным богоискательством. Но они не удивлялись и ни о чем не спрашивали, хотя и по разным причинам.

Рамирес, мафией вскормленный и вспоенный, полагал безупречно естественным тот факт, что, достигнув высших позиций в криминальном мире, он пользуется поддержкой главы международных разведслужб. То, что при этом требовалось выслеживать и нападать на каких-то странных людей, его вовсе не смущало, даже наоборот — на том стоим, услуга за услугу, а лишние вопросы жизнь не удлиняют.

Гуго Звонарю, явившемуся в наш век прямиком из внеземельного средневековья с его баронами и лесными разбойниками, Скиф представлялся типичным ученым, а стало быть, колдуном, магом и чернокнижником. Такое суждение Гуго вынес из знакомства с владыкой своего родного края принцем-регентом Ричардом Длинноруким Тратерским, буйным алхимиком и некромантом, и несколько наивно считал, что если уж кто занялся наукой, то волей-неволей должен идти всяческими дьявольскими путями и при необходимости платить за это дьявольские деньги. Гуго Сталбриджу еще предстоит сыграть в нашей истории весьма значительную роль, но пока вернемся к Пиредре.

К началу событий ему — второй раз в жизни — перевалило за пятьдесят, а выглядел он едва-едва на сорок, дела его шли превосходно: поддерживаемый самым могущественным из тайных управлений, Рамирес в своей сфере уверенно теснил конкурентов; музыкальный бизнес, звукозапись и профсоюзы несли ему дань официально и неофициально, и в европейском списке «крестных отцов» бывший барселонский мальчишка прочно занимал верхнюю строчку. Был ли он счастлив?