В направлении Окна - Лях Андрей Георгиевич. Страница 33

Подошли, дали поле, и Холл зашагал наверх, к диафрагме, словно поднимаясь внутри исполинского вытянутого объектива. Тяни-Толкай, поворочавшись, тоже вывалился в проем, загородив его на треть, и двинулся вслед за Холлом.

С разницей в положенные тридцать метров они подобрались к шлюзу, и Холл, встав на внутреннюю реборду, уже хотел махнуть рукой — прибавить хода, начинаем, кажется, и впрямь подвезло, — но в это время лепестки диафрагмы разъехались, обнажив днище запирающей камеры, и это днище неторопливо поехало вверх. И не было ни воды, ни пара, и не было слышно никакого звука.

Потом Холлу казалось, что он очень долго смотрел на этот уплывающий поршень, но на самом деле он практически сразу вырвал свой «юнион франс», тридцатимиллионный вольтовик, и стал стрелять, прижавшись лопатками к покрытию и целя так, чтобы заряды уходили в расширяющуюся щель между стенами и дном камеры. По металлу струились белые молнии, хлынула мерзкая озоновая вонь, пробивающаяся сквозь фильтры шлема; Холл орал во всю глотку:

— Кантор, назад, гони вниз, слышишь меня, вниз!

Поршень поднялся до верхней границы шлюза и остановился, открыв шлюзовую галерею, идущую кольцом вокруг шахты и, видимо. Холл успел там кого-то задеть, потому что оттуда что-то сорвалось, какой-то черный кусок пролетел мимо него; тиханцы не сразу разобрались в том, что происходит, и это дало тем, на Тяни-Толкае, лишнюю секунду; Холл стрелял, стоя в круге света, и после кратковременной сумятицы на галерее разглядели, что весь кавардак производит один человек с ручным скорчером: Глянцевая облицовка потекла сначала слева от Холла, затем справа, а на третий раз в него попали.

Детали минувшей жизни перед ним не вставали, и образ матери тоже не явился, в нем осталось только ощущение того, что огненный меч прорезает его насквозь и рвет пополам, лицо обожгли брызги, и он увидел, как посреди поля зрения расширяется слепое пятно с шевелящимися краями, и это было очень страшно, потому что он знал, что такого не должно быть, а сквозь это пятно он еще видел противоположную стену с арматурой, стена опрокинулась, и шок отключил сознание.

Что произошло потом, Холлу рассказали со всеми подробностями. Услышав приказ, Кантор бросил Тяни-Толкая вниз, не прикоснувшись ни к каким огневым пускателям, чем, по всей вероятности, спас всем жизнь; подняв борт, члены экипажа поскакали в пролом как разъяренные кабаны, а Кантор остался в кабине и вдруг снова послал бронетранспортер вверх, к кромке шлюза, где убивали его друга и учителя; все завопили «стой, рехнулся, куда», — справедливо полагая, что с командиром кончено. Кантор втащил на сидение обугленные останки Холла, и снова провалился до уровня горизонтальной пещеры. Видимо, к тому моменту Тяни-Толкай уже вовсю горел. Кантор, уже простреленный в нескольких местах и иссеченный осколками, еще успел выбросить Холла, и тут в изрешеченную кабину угодило прямым попаданием — чудо, что этого не произошло раньше, — цепи замкнуло, и фонарь разорвало как электролампу. Машина рухнула в дренажный отвод, в нее попали еще несколько раз, и сначала рванули батареи, а за ними сдетонировал боекомплект.

Все. Кантор Мартиньяк, тридцати четырех лет, пал смертью храбрых в бою близ города Герсиф двадцать первого января семьдесят пятого года, защищая свободу и независимость сообщества Валентина.

Холл пришел в себя спустя полторы недели в госпитале Бенавента. Он убедился, что еще жив, что смотрит на мир левым глазом, и его вновь увело в необозримые дали. О том, что у него нет руки, Холл узнал через несколько дней, а еще через две недели к нему пришел Волощук. Координационный центр, куда вела та шахта, взяли весной, и потом как раз оттуда для всей Валентины Звонарь вел репортаж о штурме Тиханы-Главной. Сейчас в помещениях центра правительственная резиденция, а в том дренажном канале на оплавленных обломках Тяни-Толкая растут сталагмиты — известковое надгробие Кантора.

— А мы сегодня ночью уходим, — сказал Волощук.

— Куда? — наполовину прошипел, наполовину просвистел Холл.

— На юг, а там по дислокации. Начальства над нами пока одна дивизия.

Холл ухватился за стойку кровати и подтащил себя ближе к Волощуку.

— Заберешь меня сегодня отсюда.

— Э, нет, командир, тебе лежать надо.

— Вот я тебе сейчас покажу «лежать», у калек знаешь, какая силища? Это боевой приказ, и вот еще что, достань мне форму.

— Да отсюда не выберешься, здесь медицинский бог — о-го-го.

— А мы не будем его беспокоить. Слушай, диспозиция такая. Под нами метр гипса или еще какого-то там дерьма, и ниже — склад. Возьмешь четыре домкрата...

В полночь они проходили по нижнему вестибюлю клиники. Холл переставлял ноги не слишком бодро, но все же легче, нежели сам предполагал, и лишь слегка придерживался за плечо Волощука. Светила единственная аварийная лампа, и Холл задержал шаг у высокого вертикального зеркала на выходе.

Сначала ему показалось, что на полированном металле грязь или натек, потом понял, что видит собственное лицо — хотя это слово вряд ли подходило, от лица остался один глаз, да на макушке сохранился участок неповрежденной кожи с волосами. «В детстве нас пугали такими чудищами, — подумал он тогда. — Правда, у чудищ было по две руки. Ребята теперь будут бояться на меня смотреть».

Но когда Холл появился перед ними, уже тяжело опираясь на руку Волощука, под нависшим потолком, в слепящем свете ремонтных ламп, он понял, что ошибся. Эти мальчишки — а тогда в экипаж добавили еще двоих — не видели его уродства. Они видели героя. Один спросил Холла, на каком фронте он воевал в ту, криптонскую оккупацию, и в его тоне прозвучала потребность найти в командире уж и совершенно законченную легенду; Холл не знал, что отвечать, но, помедлив немного, назвал имя Кергиани и тем не нарушил иллюзии.

Потом он сидел в их новом танке — огневом комплексе, названном, будто в насмешку, «Чапараль». Качало, мутило, в наушниках клокотал Звонарь: «На кой мне черт этот твой героизм, куда ты опять лезешь, я тебя двадцать пятого ждал в Студио! Да не хочешь — как хочешь, прах с тобой, дьявол однорукий, примешь разведку в Одиннадцатом, и уж сделай милость, без ухарства там как-нибудь».

На Валентине к тому времени воевало великое множество обгоревших, контуженных и прочих разнообразно увечных, и по тем меркам Холлу еще повезло. Мучений он претерпел немало, но техническая мысль посодействовала в решении некоторых его проблем: на двух соединенных ремнях — один захватывал его через ключицы, второй проходил слева под мышкой — на том месте, где должна быть правая рука, ему подвесили шарнирный манипулятор на пирр-шнуре, так что во включенном состоянии конструкция сгибалась под прямым углом; на конце ее приварили швеллерный захват, способный удержать на весу автоцистерну. Получившаяся железная лапа выглядела весьма средневеково, придавая Холлу сходство с капитаном Хуком, но свою функцию выполняла — с ее помощью он мог, по крайней мере, самостоятельно обуться и перезарядить оружие.

С оружием тоже выходило непросто. Обычный «клеверный лист» пришлось сменить на неуклюже-коробчатый и длинноствольный «ройал-мартиан» — устрашающую попытку втиснуть пушку в пистолетные габариты: тяжеленная громадина и мощности бестолково-чрезмерной, зато как будто специально предназначенная для тех, кто по милости судьбы вынужден обходиться одной рукой.

Все приспособления ему сооружали на ходу, шло отступление весны семьдесят шестого, базы перегоняли на юг, за Сергадо, в места дикие, необжитые, обстановка складывалась неважная и разведчикам приходилось дневать и ночевать на Поверхности. Не слишком твердо еще держась на ногах, Холл вновь водил группы, распоряжался людьми, такими же измотанными, как и он сам, и никого не волновало, что внешность его напоминает жареного гомеровского циклопа и что вместо недостающего глаза у него — красная морщинистая впадина. Слюна... Да, поначалу подтекало здорово. Покапал.

Кстати, еще в Сергадо, разложив карту на коленях, он собирался идти через Сифон и рассчитывал быть там к концу недели. А на самом деле прошло — август семьдесят шестого — прошло полгода. Человек предполагает.