Александр II, или История трех одиночеств - Ляшенко Леонид Михайлович. Страница 40

Очередной призванный спасти в трудную минуту Россию, диктатор М. Т. Лорис-Меликов, посвященный в планы монарха, нашептывал ему: «Для России будет большим счастьем иметь, как и в былые времена, русскую царицу». Находились и другие придворные знатоки древней истории, которые уверяли, что отныне для империи начинается новая эра. Они имели в виду, что первый Романов, Михаил Федорович, был женат тоже на Долгорукой, таким образом, матримониальный круг замкнулся, давая стране, по их мнению, надежду на процветание под водительством истинно русских монархов. Как было бы чудесно, если бы чистота крови монархов действительно гарантировала благополучие государства, сколько проблем сразу бы отпало само собой!

Естественно, что противники второго брака Александра Николаевича осудили не только факт его женитьбы, но, воспользовавшись ею, не преминули подвергнуть сомнению все, что составляло смысл царствования нашего героя. «Поставив на одни весы, — писала, к примеру, Толстая, — свое личное счастье и роль монарха-самодержца, он разрубил гордиев узел, не думая о дальнейшем. Государю всегда не хватало широты ума. Факты обыкновенно представлялись ему изолированными, оторванными от целого... Отсюда спорные решения и поспешность, с которой он осуществлял не созревшие проекты». В первую очередь фрейлина имела в виду проект так называемой конституции Лорис-Меликова, а может быть, она метила и вообще во все реформы царствования Александра II. Интересно, что представители и правого, и левого общественных лагерей все больше сливались в своем неприятии поведения монарха, хотя и исходили из совершенно разных посылок.

К концу 1870-х годов угроза гибели государя от рук террористов стала не просто велика, но все более превращалась в жестокую реальность. Осенью 1880 года Александр II даже составил завещание, стараясь обеспечить хотя бы материальное благополучие своей второй семьи. В этом документе в частности, говорилось: «Государственные процентные бумаги, опись которых прилагается, помещенные от моего имени в Государственный банк 5 сентября 1880 года, в сумме три миллиона две тысячи девятьсот семьдесят рублей есть собственность моей жены и наших детей». Император позаботился и о государственно-династической поддержке Юрьевских, обратившись к наследнику престола с письмом, в котором были такие слова: «Дорогой Саша. В случае моей гибели поручаю тебе мою жену и детей». Не выполнить подобную просьбу отца великий князь никак не мог.

Между тем княгиня Юрьевская, Лорис-Меликов, великий князь Константин Николаевич и некоторые другие лица из окружения монарха сумели уверить его, что существует реальное спасение от революционной угрозы. Оно заключается в наделении избранных страной депутатов законосовещательными полномочиями, некотором смягчении традиционного самодержавия, иными словами, в принятии того или иного проекта конституции. В конце февраля 1881 года Александр Николаевич объявил жене: «Это сделано. Я подписал Манифест. В понедельник утром он появится в газетах и, надеюсь, произведет хорошее впечатление. По крайней мере, русский народ увидит, что я дал ему все, что возможно. И все это — благодаря тебе». Не суждено было ни российским подданным увидеть то, что им в очередной раз даровал монарх, ни Екатерине Михайловне насладиться благодарностью народа. 1 марта 1881 года взрыв бомбы, брошенной террористами, оборвал жизнь Александра II. Получив деньги, завещанные мужем, княгиня Юрьевская с детьми уехала в Ниццу, где и умерла в 1922 году. Реликвии, вывезенные ею из России, после ее смерти попали на аукционы Парижа и Лондона, где и были куплены музеями, отнюдь не российскими, и частными лицами, среди которых русских тоже не наблюдалось. То ли время было слишком горячее, то ли порвалась связь времен, и память о царе-освободителе оказалась в России никому не нужной.

После смерти отца великий князь Александр Александрович, не склонный к социально-политическому реформаторству, думал не столько о детях отца от второго брака, сколько о наличии подписанного покойным императором проекта конституции Лорис-Меликова. С одной стороны, конституция могла вызвать очередной взрыв общественного энтузиазма и укрепить позиции трона. Осуществление проекта нанесло бы серьезный удар по революционному движению, заставив народников искать иные методы борьбы с режимом, нежели бомбы и револьверы. Однако, с другой стороны, проект Лорис-Меликова вполне мог стать первым шагом к ограничению самодержавия, что совершенно не соответствовало идеям и планам наследника престола. Впрочем, Александра II, останься он в живых, отношение его преемника к конституционным проектам волновало бы не слишком сильно.

В конце 1870-х-начале 1880-х годов Александр Николаевич в кругу новой семьи часто и охотно обсуждал планы своего ухода на заслуженный отдых. Закончив социально-экономическое и политическое реформирование России император намеревался через шесть месяцев, самое большее через год, отречься от престола и вместе с женой и детьми уехать в Ниццу, предоставив Александру Александровичу заботиться о процветании государства. Эта мечта нашего героя так и осталась мечтой, однако она наводит на некоторые серьезные размышления об изменении психологии ценностных ориентиров в императорской семье. И надо сказать, что в своих размышлениях по этому поводу мы с вами будем далеко не одиноки.

В одном из исторических исследований, посвященных династии Романовых, справедливо утверждается, что, начиная с Николая I: «Быт и нравы императорской фамилии становятся все более буржуазными, все теснее сближаются с жизнеустройством даже не столько богатых российских помещиков, сколько состоятельных европейских буржуа». Не будем спорить по поводу начального момента этого процесса или строго поступательного его характера. Для нас в данном случае важнее то, что слова «все более буржуазными» означают прежде всего все более заметное разграничение монархами себя-самодержца и себя-личности. Если говорить о Романовых XIX века, то наиболее четко и остро это разграничение просматривается именно во времена Александра II. Долг монарха призывал его, забыв о частных интересах и желаниях, всеми силами защищать абсолютную власть и права династии; долг и чувства честного и частного человека заставляли нашего героя заботиться в первую очередь о благополучии и покое семьи, об обычном человеческом счастье.

Александр Николаевич пытался соединить две, возможно, мало соединимые вещи: долг государственного деятеля и его право на полноценную личную жизнь. Он пытался доказать обществу, совершенно к этому не подготовленному, что монархи, как и простые смертные, имеют право не только на уважение и восхищение, но и на личное благополучие в полном смысле этого слова. Подобная попытка вызывает особое уважение, поскольку оказалась важной не только для самого государя, но и для его подданных. Помните замечание одной из строгих дам о «росте распущенности» в обществе, происходившем под влиянием «необдуманных действий» императора? Отказ от правил нравственного пуризма, от ханжеского поведения всегда ведет к некоторому всплеску вседозволенности. Но подобный отказ все же необходим для освобождения собственного "я" из-под гнета замшелых, по сути средневековых, правил и «приличий». Протестовать против свободы людей в частных интимных отношениях на том основании, что такая свобода ведет к вседозволенности, росту насилия, безобразия — один из худших видов лицемерия. С таким же успехом можно протестовать, скажем, против Жалованной грамоты дворянству, поскольку она якобы вызвала увеличение числа помещиков типа Простаковой и Скотинина.

Наверное, в данном случае следует говорить не о ненужности или необходимости перемен (с требованиями времени не поспорить), а об умении или неумении людей пользоваться предоставленной свободой, о необходимости постепенной подготовки общества к адекватному восприятию назревших перемен. В этом отношении, как и в ряде других, Александр II вряд ли может послужить образцом правителя (а существуют ли вообще образцовые главы государства?). Он действовал методом проб и ошибок, импульсивно, проявляя волю самодержца, опираясь на авторитет власти не только там, где это было необходимо, но и там, где следовало бы идти путем долгих уговоров и обстоятельных объяснений.