Кир Великий. Первый монарх - Лэмб Гарольд. Страница 21

Табал задумался. Он ничуть не испугался, но понять Кира для него оказалось нелегко.

— А кто будет меня судить?

— Тот, кто может вынести тебе приговор и без суда.

— И кто же это может быть?

— Я, царь Кир.

Тут Табал оказался в затруднительном положении. Как правитель он не мог отказаться от слушания. Поразмыслив, он по тропинке съехал со скалы, взяв с собой не более сотни меченосцев и всех хранителей закона и советников. Они устроили суд на берегу реки. Бывалый солдат Табал должен был стоять и отвечать на убедительные доводы Ахеменида, сидевшего на камне. По закону персов обвиняемый имел право представить в качестве доказательств любые свои благородные поступки. Если добро перевешивало зло, его могли оправдать. Табалу удалось сослаться на многочисленные проявления храбрости, умное предводительство в сражениях и спасение нескольких жизней.

— Я слышал свидетельские показания, — заверил Кир слушавших судей. — Как военачальник германиев, Табал не причинил никакого зла. Однако, — продолжал Кир, — как к правителю к нему есть много претензий.

Доблестный германий выпрямился во весь рост:

— Что еще за претензии?

Загибая пальцы, Кир перечислил:

— Плохое управление земледельцами, гончарами, рыбаками, ткачами, кузнецами, торговцами, пастухами и каспийцами.

Оказалось, что Табал мог припомнить лишь незначительную пользу, принесенную им этим людям. Местные каспийцы оставили его земли. Хорошо об этом осведомленный, Кир терпеливо все выслушал и вынес свой вердикт:

— Как военачальнику, этому человеку нечего поставить в вину. Как правитель народа, он не проявил внимания к благу тех, кто от него зависит; по своей глупости он не смог указать им лучший путь, из-за него они пострадали.

Слушавшие хранители закона не возражали против этого суждения. Кир объяснил меры, которые должны были помочь германийским фермерам. Особенно убедительно говорил он об отсутствии отвода воды из рек. В конце слушания Табал изменил свое отношение; он попросил Кира войти в его город и за пиршественным столом рассказать ему лично о других своих предложениях. После этого события простой народ в племенах стал звать Кира «царем народов».

Объезжая свои территории, Кир спрашивал всех вождей, зачем нужно каждый год посылать лошадей и «луки» — верховых персидских лучников — на службу царю Астиагу? Почему персы должны служить мидянам? Лучше бы им служить самим себе, указывал Кир.

И от приморских земель до Соленой пустыни стало известно, что сам Кир отказался посылать нисайских скакунов и лучников из Трех племен в Экбатану.

— Тот, кто правит, — с горечью сказал он Митрадату, — никогда не сможет доказать правоту, пока не достигнет своей цели.

— Твоему отцу это было прекрасно известно. Показывая, как он слоняется без дела в саду и боится Астиага, он на самом деле становился щитом, защищавшим от вторжения его народ. Так ли мудра твоя цель?

Кир подумал, что калека вникает в суть лучше здорового и сильного мужчины, но понимал, что Митрадат верен не ему самому, а традиции персов.

Все годы в начале своего правления новый царь Аншана отказывался посылать лошадей и людей в дань Мидии. При этом он никак не раскрывал своей цели. В действительности это была не более чем мечта — поднять мятеж иранских племен против ярма Астиага. Он чувствовал силу в разрозненных народах, несших это ярмо; они были как множество сильных лошадей, впряженных в колесницу. Если бы только они могли разорвать непрочные поводья!

Однажды, когда наступил нисан, месяц молодой травы, у ворот Парсагард, где Кир воздвиг две известняковых плиты, появился глашатай Астиага. На этих плитах Кир хотел вырезать изображения двух духов-хранителей, но, как и Камбис, не мог решить, какие священные духи защищали его дворец. Глашатай Абрадат, глава совета, пришел без подарков, но с двумя бородатыми писцами, которые должны были записать каждое произнесенное слово. На его длинном жезле блестел золотой орел, расправивший крылья. Молодой и решительный глашатай звонким голосом передал послание.

— Сегодня, в первый день нисана, — повторял он по памяти, — приказание великого царя, царя земель, всех мидийских племен, Армении, Гиркании, манна, урартов, эламитов… — И Абрадат продолжал перечислять народы, подвластные Астиагу. А заканчивалось послание так:

— Приказание Киру, царю Аншана, предстать пред очи его господина Астиага до последнего дня месяца нисана.

После того как писцы записали его слова, молодой глашатай подошел вплотную к трону Кира в зале приемов, до сих пор не покрытом крышей.

— Слишком давно Астиаг хочет поприветствовать тебя, — спокойно сказал он.

При этих фальшивых словах ярость охватила Кира.

— Узрев меня, он забудет о приветствиях! — вскричал он.

Глашатай помедлил:

— Таков твой ответ?

— Да, — сказал Кир.

В тот месяц он не выезжал из своей долины. В теплые летние деньки появился иудей-купец, когда-то предлагавший Кассандане царский пурпур. На этот раз он отыскал ее в отдельном дворце и выразил свое восхищение ее новым великолепием — словно лилия в поле! Предложив ей редкие драгоценности по дорогой цене, он склонился пониже и шепотом передал новости с северной дороги:

— Я обогнал войско мидян, их поступь разносилась вокруг, как рев прибоя. Да, они двигались на юг, и Гарпаг, повелитель мидийского войска, ехал с ними.

Той же ночью Кир приказал зажечь сигнальные огни на вершинах, окружавших долину. Таким образом, он призывал своих персов вооружиться не для службы Мидии, а против Мидии.

МЕСТЬ ГАРПАГА, ПОВЕЛИТЕЛЯ ВОИНСТВА

Никогда еще Пастух персов не чувствовал такой гордости, как на рассвете, на большой северной дороге, выходившей в нисайские степи. Когда на небе исчезли последние звезды, шестьдесят сотен его асваранцев стояли у поводьев своих скакунов, повернувшись в сторону восходящего солнца. Тускло мерцали шлемы на их гордо поднятых головах, серебряные эмблемы на щитах и нашитые на одеждах металлические пластины. Увидев показавшийся краешек восходящего солнца, они хором вознесли молитву, чтобы дана была им сила и чтобы, как солнце разгоняет тьму, смогли они прогнать зло со своей земли. Как только флейты весело заиграли, они вскочили в седла и повернулись к темному скоплению врагов, неподвижно замершему на дороге между рекой и горным хребтом.

Ударами колен Кир направил вперед своего белого жеребца, бросив воинов Трех племен против войска мидян. Он все время подгонял лошадь, стараясь скакать впереди сотников. Не доставая луки из колчанов, воины поспешили за ним. В тот момент Киру хотелось громко кричать от радости. Неутомимые кони перешли в галоп, и вся масса понеслась в сторону нахальных знамен мидян и шеренг пеших воинов, невозмутимо ждавших за стеной огромных щитов и сомкнутых колючих рядов копий.

На заходе Кир покачивался в седле, вцепившись в чепрак. Раны, словно огнем, жгли его тело. Потемневший от пота конь спотыкался даже на ровной дороге. Вокруг, помогая ему удержаться в седле, молча теснились его воины. Справа от них садилось солнце, а позади оставалось поле битвы — трофей, доставшийся мидянам.

У Кира остались лишь обрывистые воспоминания о дне сражения: о свисте стрел вокруг, струившейся крови с боевых топоров, рубивших по лошадиным головам, и о стене кожаных щитов, стоявшей перед ним неколебимо, будто каменная. Когда верхний край солнца коснулся земли, Кир постарался выпрямиться и ясным голосом выкрикнул:

— Мы встретим их у ворот Парсагард! Погоним их с нашей родной земли, как сегодня они прогнали нас!

В ответ из рядов всадников донесся лишь ропот. Солнце скрылось, и темнота прикрывала отход персов. Кир покачнулся от слабости, и те, кто остался в живых из личной сотни, поддержали его за руки. Он заставил себя приступить к планированию обороны долины и города, не имевшего других стен, кроме гор.

Наступление нового дня Кир и его военачальники встретили на горе, наблюдая за колонной мидян, поднимавшейся по склону, словно неторопливая змея, выбиравшая себе дорогу.