Украденный Христос - Лэнкфорд Дж. Р.. Страница 4

Только упрямец мог не видеть того, что содержал этот холст: рассказа о невыносимых страданиях. Никто не понимал, каким образом трехмерное изображение запечатлелось на полотне. Одни говорили – под воздействием бактерий на кровь и прочие жидкости, другие ссылались на выброс энергии, связанный с воскресением. Для Феликса этот вопрос был не так важен, как сам факт существования плащаницы, с ее пыльцой из Иерусалима, совершенством анатомии и точностью деталей, предваряющей художественные шедевры всех времен.

Теперь же, впервые столкнувшись с ней, Феликс испытывал трепет. На мгновение ему показалось, что у него вот-вот хлынут слезы. Кого еще она могла укрывать, как не Господа? Кого, как не Христа? Римляне распяли многих, но кто еще из жертв носил терновый венец? Чью еще грудь пронзило копье, точь-в-точь как указывалось в Писании? С самого детства Феликс мечтал исправить это ужасающее преступление, пусть даже страдание было принято добровольно,– предотвратить пролитие святой крови, спасти агнца, уведенного на заклание. Еще в девять лет, впервые увидев Его лицо, он загорелся желанием повернуть историю вспять.

На плечо Феликсу легла чья-то рука – за спиной стоял отец Бартоло. Вглядываясь в полные сострадания глаза старого священника, он понял, что чувствует нечто ему несвойственное, греховное для того, кто воспитывал в себе веротерпимость. Это было наследие ненависти, привитой когда-то в воскресной школе тезисом о распятии Христа евреями. В этом не сомневался ни один католик. Но в 1965 году Второй Ватиканский собор постановил, что вина за страдания Христовы не может быть возложена на евреев как нацию: ни на Его современников за некоторым исключением, ни на живущих сегодня. Нынешнее религиоведение пошло еще дальше и утвердило полную несостоятельность обвинений. Однако чувство Феликса от этого никуда не исчезло: он не хотел иметь ничего общего с далекими предками. Ему было неловко и совестно за самого себя. Зачем родители лгали ему? Как выйти из порочного круга вины – в том, что он еврей и вдобавок стыдится этого?

– Siete malato Dottor Rossi? [2] – спросил Бартоло.

Тут Феликса осенило. Его национальность давала еще лучший повод осуществить задуманное.

– No Padre sto bene. [3]

Он непременно сладит со своей новой сущностью и завершит то, о чем грезил и к чему готовился. Пусть он твердил себе, что на самом деле не пойдет на подобное безумие и кощунство, что многочисленные опыты вел ради проверки собственных способностей, что будет только смотреть и изучать плащаницу, а дальше – ни-ни, что утаил происходящее от журналистов лишь для сохранности карьеры, ведь иным обывателям исследователи плащаницы кажутся скорее шарлатанами, нежели учеными. Так Феликс думал раньше.

А сейчас он вознамерился осуществить свою мечту. Словно сам Бог раскрыл для него ту шкатулку с письмами, которые сестра прочла два часа назад. Если его план сработает, он завтра же улетит из Турина, не дожидаясь конца недели. Чего проще – сослаться на смерть тетушки, передать контроль за проектом помощнику, взять билет на тесный, неоправданно дорогой, но быстрый «конкорд» и уже утром увидеться с Франческой?

От такой перспективы у него захватило дух. Страшась разоблачения и еще больше – успеха, Феликс пригнулся, чтобы не встречаться взглядом с Бартоло, и принялся за работу. На время он остановился, когда монахини-клариски переместились к его участку, отпарывая изнанку плащаницы, так называемое голландское полотно. Затем вдвоем с отцом Бартоло, они развернули плащаницу во всю длину. Пока прочие суетились вокруг, Феликс осторожно прилаживал оптику. Он дышал чаще обычного, ладони под перчатками взмокли. Его микроскоп отличался особенностью, о которой не знал никто в этой вызолоченной комнате. Он сам его спроектировал, предвидя этот день и говоря себе, что никогда им не воспользуется.

Феликс дожидался момента, который тысячу раз проигрывал в уме, гадая, отважится ли пойти до конца. Его шанс наступил, когда отец Бартоло, устав, отошел от стола. Глядя в окуляр, Феликс поместил микроскоп над самым большим пятном высохшей крови – тем, что образовалось от удара римского копья,– и настроил увеличение, пока в поле зрения не показались темные от крови нити. С колотящимся сердцем он нажал на рычажок. Появилось тонкое лезвие с петлей на конце. Феликс затаил дыхание и срезал две самые темные нити, затем сместился на три сантиметра и повторил то же еще раз.

Опустив голову, доктор вытер глаза и увидел, как отец Бартоло разговаривает с другим священником. Феликс снова согнулся над микроскопом. Лезвие ушло, а вместе с ним и нити, несущие сотни кровяных телец, содержащих – в этом он был уверен – ДНК Сына Божьего.

Феликс, не дыша, поднял свою драгоценную добычу.

Евреи не распинали Христа. Более того – с Господней помощью один из них вернет Его в этот мир.

Глава 4

Пятая авеню, Нью-Йорк

Мэгги трижды перечитала строчку. Выходит, доктор Росси планировал ее отпустить… Куда? Неужели он хочет уволить ее?

Эти слова разбили ей сердце.

Пять лет кряду доктор Росси проявлял к ней особое участие. Сначала она убирала только лабораторию, потом он нанял ее на весь день в качестве домработницы. Позже ее обязанности вновь свелись к уборке лаборатории и некоторым мелким поручениям – доктор устроил ее на занятия, чтобы она смогла, по его словам, добиться большего в жизни. Как можно выгнать того, кто полагается на твою помощь?

– Мэгги, ты тут?

Голос принадлежал сестре доктора Росси – Франческе. Не успела Мэгги вернуть ежедневник на место, как и сама девушка вбежала в кабинет. Ее глаза слегка припухли, словно от слез или недосыпания. Теперь Франческа неотрывно смотрела на блокнот у Мэгги в руках.

– Это твое? – спросила она с подчеркнутой вежливостью.– Или доктора Росси?

Мэгги робко положила ежедневник на стол.

– Вообще-то доктора, но…

– Ты что, читала его?

Насупленная Франческа походила на грозовую тучу, особенно с зачесанными, как сейчас, волосами. На ней был один из лучших нарядов (не то чтобы Мэгги копалась в ее гардеробе) – стильный, облегающий костюм.

– Я не нарочно. Он сам открылся. Гляжу – на странице мое имя…– Мэгги взволнованно привстала из-за стола.– Мисс Росси, почему доктор Росси хочет меня уволить? Что я такого сделала?

Острый взгляд Франчески упал на блокнот.

– Уволить? – Она подошла к столу и взяла ежедневник.– Что за чушь, Мэгги! Покажи мне, где это написано?

Мэгги подошла к ней и, полистав страницы, ткнула пальцем в предательскую строку.

– Вот, видите? «Накануне следующего этапа отпустить Мэгги».

Франческа села, прочла разворот дневника и усмехнулась.

– « Проект "Геном Человека". Клонирование путем трансплантации ядер » ? Ну и ну, Фликс, – так она звала его с детства,– чего только не придет тебе в голову!

Франческа звучно захлопнула блокнот.

– Он вовсе не собирался тебя увольнять. Просто у него это вошло в привычку.

– Что вошло?

Франческа подняла голову.

– Затевать что-то невероятное: строить планы, вынашивать неосуществимые проекты. Это как игра, понимаешь? – Она постучала ногтями по крышке стола.– Иногда удается, чаще – нет. Своего рода причуда, наваждение. Обеспечивает себя пищей для размышлений. То же и с этими клонами.

– Клонами? Чьими клонами?

– Ничьими, конечно.

– То есть клонами человека?

– Мэгги, это только теория.

– А нельзя ли нам заглянуть туда еще разок, убедиться наверняка…– Она не сводила глаз с дневника у Франчески на коленях.

– Разумеется нет!

Мисс Росси похлопала Мэгги по руке.

– Люди большого ума частенько чудят. Для них это как приключение. Я могу показать сотню планов тех дел, за которые он не только не брался, но и не думал браться. Ему нравится загадывать себе головоломки, вот и все.