Великое сидение - Люфанов Евгений Дмитриевич. Страница 23

И Невская будущая першпектива содержится в чистоте, можно похвалить пленных шведов, коим поручено наблюдение за этой улицей. Для ради поощрения их усердия можно будет угостить в австерии чаркой, другой. Пусть потом, когда вызволятся из плена, в Швеции у себя рассказывают, что с самим русским царем пировали.

Петр был неразборчив на развлечения. Мог хорошо провести время и в какой-нибудь захудалой харчевне, предаваясь гульбе с солдатами и матросами, и на балу у кого-нибудь из своих царедворцев, где полагались чопорность и изысканность в обхождении, – всюду вел себя одинаково просто и непринужденно. Если было жарко, не очень-то стесняясь дам, скидывал с себя кафтан, а то и башмаки, давая отдых ногам.

Иные из его приближенных, начав рано лысеть, прикрывали изъян своих волос огромными алланжевыми париками с завитыми, осыпанными пудрой локонами. У Петра тоже рано намечалась лысина, но он не любил этих пышных убранств и, если носил парик, то только короткий, сделанный из собственных волос, аккуратно собираемых «перукмахером» после каждого «полегчания» царской головы. А если голова у Петра начинала зябнуть, не раздумывая, снимал роскошный парик с головы кого-либо из находившихся с ним вельмож и надевал на себя, усмешливо осведомляясь:

– Не вшивый парик-то? – и возвращал его хозяину, когда голова согревалась.

В Петербурге работала не одна мастерская по изготовлению париков из овечьих, каракулевых, а то и собачьих шкурок, с начесами и кудрями.

Подавая своим подданным пример бережливости, Петр добивался искоренения лишней роскоши в обиходной жизни. Возвратился из Парижа находившийся там курьером дворянский сын Корсаков и явился к царю щегольски принаряженным. Петр даже полюбопытствовал узнать, в каком Корсаков исподнем белье, и, узнав, что оно белое, бархатное, присвистнул и покачал головой.

– Ты гляди, Корсаков, на тебе даже подштанники такие, каких и штанов-то твой государь отроду не носил. И камзол отменный, серебром шитый… Смотри, чтобы я с тобой не побранился, потому как это, братец, мотовством называется, а я ведь знаю, что ты не больно богат. Я вот хотя и царь, а случается, что хожу в стоптанных башмаках, – показал он свои действительно поношенные башмаки, – руки у меня от работы в мозолях и в делах забываю иной раз обедать, а ты, видать, сластена на все.

Повстречав на улице другого, тоже возвратившегося из Франции молодого барича, одетого по последней французской моде, заставил его идти у своей одноколки и подробно рассказывать о путешествии. Земля была слякотная, а царь как раз норовил ехать там, где было грязнее, и все расспрашивал молодца, пока не убедился, что белые шелковые чулки и весь наряд щеголя потеряли свой блистательный вид.

– Спасибо за рассказ, – поблагодарил барича Петр да хотел тотчас же направить его со срочным поручением в посольскую половину меншиковского дома, чтобы там полюбовались на захлюстанного грязью молодого человека, но махнул на него рукой и отпустил, подстегнув лошадь, чтобы ехать быстрее.

II

Находясь в Петербурге, Петр старался всякий день побывать в Адмиралтействе и постучать там топором. Самым дорогим, излюбленным местом для него было оно, его Адмиралтейство.

Он сам составлял план этой корабельной верфи, соображаясь с тем, что видел в Голландии.

– Саар дамскую помнишь? – спрашивал Меншикова.

– Явственно помню.

– Надо, чтобы здешняя не хуже была.

– Лучше будет! – заверял Меншиков, принимая от царя поручение ведать всеми делами строительства петербургского Адмиралтейства.

Олонецкая верфь и верфь на реке Свири находились вдалеке от моря. Построенные там корабли могли достигать Петербурга с большим трудом и даже небезопасно из-за невских порогов. Следовало здесь, на отвоеванном у шведов взморье, вести основное «корабельное строение». Стояла тут деревушка Гавгуево из пяти дворов, место было поселенцами обжитое, слегка возвышенное, болота да топи простирались несколько в стороне, и это было немаловажно. А к тому же новостроенная верфь в случае чего будет здесь под защитой пушек Петропавловской крепости, где кроме выставленных на бастионах орудий на крепостном дворе собраны взятые у шведов пушки – «для памяти на вечную славу».

Помощниками Меншикову для строительства Адмиралтейства Петр назначил петербургского обер-коменданта Брюса и олонецкого коменданта Яковлева. Под их повседневным приглядом Адмиралтейство обстраивалось все больше и лучше. Обнесено оно высоким валом со рвом, палисадом и бастионами, обращенными к Неве и вооруженными корабельными пушками. На Адмиралтейском дворе стояло множество амбаров для хранения парусного полотна, цепей, смолы, пеньки, красок и других припасов. За мостом на канале возвышались большие ворота, скрывавшие огромное помещение дока. Стапельные спуски и помосты были под крышей, чтобы непогода не препятствовала работам.

Первыми кораблестроителями на петербургском Адмиралтейском дворе были олонецкие мастера, имевшие большой опыт в работе, и среди них особенно выделялись Федосей Скляев, Щербачев и Окупаев, а мастерами парусного и мачтового дела – Тихон Лукин, Анисим Маляр, Иван Кочет. В добавление к ним, по распоряжению Меншикова, из Вологды, Великого Устюга, Шуи и Ростова Великого, с посадов, окрестных сел и деревень этих городов, «выбрав плотников самых добрых и не малолетних и не старых и плотничьего дела умеющих людей 500 человек, со всякими их плотничными снастями выслать в Петербург на Адмиралтейский двор бессрочно». Двести человек кузнецов приставлено было к кораблестроительным делам, и прислали их «з женами и з детьми на вечное житье».

Петр составил руководство кораблестроителям – «Рассуждение о пропорции кораблям», сам составлял чертежи кораблей, выбирая такие типы судов, чтобы они были подвижны и быстроходны, могли бы вести разведку боем, оборонять невские берега и действовать в шхерах. Первым военным кораблем, построенным на петербургской Адмиралтейской верфи, был спущенный на воду 29 апреля 1706 года восемнадцатипушечный «Прам» – мелкосидящий корабль, предназначаемый для бомбардировки прибрежных крепостей. Верфь в Петербурге строила новые корабли и собирала их из частей, поставляемых из других мест. В том же 1706 году была собрана яхта, доставленная в Петербург в разобранном виде из Англии, и другая яхта, части которой изготовлялись в Воронеже.

Принимая участие в постройке корабля, Петр придирчиво сверял его с чертежом, советовался, а то и спорил с отменными корабельными мастерами, с которыми строил прежде азовский флот в Воронеже. Правда, иноземные шкиперы говорили, что те корабли годны лишь на дрова: едва-едва коснулись воды – и в них уже много гнили. Был такой грех потому, что не вовремя рубили для них лес, деревья еще были в соку. Теперь такое не случается.

В одном углу краснели огни кузнечных горнов и разносился гулкий перестук молотов работавших здесь кузнецов, в другом – плотники стесывали горбыли с древесных хлыстов, готовя из них брусья. Там конопатили, в другом месте смолили, красили.

– Здорово живете! – приветствовал Петр своих корабельщиков.

– Здравствуй, Петра!

Ни царским величеством, ни батюшкой государем, ни какими другими высокими званиями Петр на корабельных работах называть себя не велел, и на верфи с этим сжились. Случалось и так, что, раздосадованный неслаженным ходом дела, Федос Скляев в сердцах накричит:

– Петра, обалдел, что ль?.. Как ты шпунтину гнешь? Аль не видишь, что она вон какая паженая!.. Ослеп, что ль?!

А случалось, Петр – на него. С покриком да с руганью ловчее работа шла.

– Чего, Федос, смулый такой? – обратился Петр к Скляеву, а тот, ничего не ответив, только рукой отмахнулся.

– У него, Лексеич, вчерашним днем с «Ивашкой Хмельницким» бой был, – осклабился Окупаев. – Он Федоса и зашиб малость. На перепой с новым шкипером вдарились, и чтоб нисколь на заедку не было. «Ивашка-то Хмельницкий» на Федоса и навалился, но зато энтот шкипер вовсе врастяжку лег.