Конь и его мальчик - Льюис Клайв Стейплз. Страница 18

– Какой ужас! Ах, какой ужас! – хныкала Лазорилина. – Я с ума сойду… я умру… Я вся дрожу, потрогай мою руку!

– Они ушли, – сказала Аравита, которая и сама дрожала. – Когда мы выберемся из этой комнаты, нам ничего не будет грозить. Сколько мы времени потеряли! Веди меня поскорее к этой твоей калитке.

– Как ты можешь! – возопила Лазорилина. – Я без сил. Я разбита. Полежим и пойдем обратно.

– Почему это? – спросила Аравита.

– Какая ты злая! – воскликнула ее подруга и разрыдалась. – Совсем меня не жалеешь!

Аравита в тот миг не была склонна к жалости.

– Вот что! – крикнула она, встряхивая подругу. – Если ты меня не поведешь, я закричу, и нас найдут.

– И у-у-убьют!.. – проговорила Лазорилина. – Ты слышала, что сказал Тисрок (да живет он вечно)?

– Лучше умереть, чем выйти замуж за Ахошту, – ответила Аравита. – Идем.

– Какая ты жестокая! – причитала Лазорилина. – Я в гаком состоянии… – но все же пошла и вывела Аравиту по длинным коридорам в дворцовый сад, спускавшийся уступами к городской стене. Луна ярко светила. Как это ни прискорбно, мы часто попадаем в самые красивые места, когда нам не до них, и Аравита смутно вспоминала всю жизнь серую траву, какие-то фонтаны и черные тени кипарисов.

Открывать калитку пришлось ей самой – Лазорилина просто тряслась. Они увидели реку, отражавшую лунный свет, и маленькую пристань, и несколько лодок.

– Прощай, – сказала беглянка. – Спасибо. Прости, что я такая свинья.

– Может, ты передумаешь? – спросила подруга. – Ты же видела, какой он большой человек?

– Он гнусный холуй, – сказала Аравита. – Я скорее выйду за конюха, чем за него. Прощай. Да, наряды у тебя очень хорошие. И дворец лучше некуда. Ты будешь счастливо жить, но я так жить не хочу. Закрой калитку потише.

Уклонившись от пылких объятий, она прыгнула в лодку. Где-то ухала сова. «Как хорошо!» – подумала Аравита; она никогда не жила в городе, и он ей не понравился.

На другом берегу было совсем темно. Чутьем или чудом она нашла тропинку

– ту самую, которую нашел Шаста, и тоже пошла налево, и разглядела во мраке глыбы усыпальниц. Тут, хотя она было очень смелой, ей стало жутко. Но она подняла подбородок, чуточку высунула язык и направилась прямо вперед.

И тут же, в следующий же миг она увидела лошадей и слугу.

– Иди к своей хозяйке, – сказала она, забыв, что ворота заперты. – Вот тебе за труды.

– Слушаюсь и повинуюсь, – сказал слуга, и помчался к берегу. Кто-кто, а он привидений боялся.

– Слава Льву, вон и Шаста! – воскликнул Игого.

Аравита повернулась и впрямь увидела Шасту, который вышел из-за усыпальницы, как только удалился слуга.

– Ну, – сказала ома, – не будем терять времени. – И быстро поведала о том, что узнала во дворце.

– Подлые псы! – вскричал конь, встряхивая гривой и цокая копытом. – Рыцари так не поступают! Но мы опередим его и предупредим северных королей!

– А мы успеем? – спросила Аравита, взлетая в седло так, что Шаста позавидовал ей.

– О-го-го!.. – отвечал конь. – В седло, Шаста! Успеем ли мы? Еще бы!

– Он говорил, что выступит сразу, – напомнила Аравита.

– Люди всегда так говорят, – объяснил конь. – Двести коней и воинов сразу не соберешь. Вот мы тронемся сразу. Каков наш путь, Шаста? Прямо на Север?

– Нет, – отвечал Шаста. – Я нарисовал, смотри. Потом объясню. Значит, сперва налево.

– И вот еще что, – сказал конь. – В книжках пишут: «Они скакали день и ночь» – но этого не бывает. Надо сменять шаг и рысь. Когда мы будем идти шагом, вы можете идти рядом с нами. Ну, все. Ты готова, госпожа моя Уинни? Тогда – в Нарнию!

Сперва все было прекрасно. За долгую ночь песок остыл, и воздух был прохладным, прозрачным и свежим. В лунном свете казалось, что перед ними – вода на серебряном подносе. Тишина стояла полная, только мягко ступали лошади, и Шаста, чтобы не уснуть, иногда шел пешком.

Потом – очень нескоро – луна исчезла. Долго царила тьма; наконец Шаста увидел холку Игого и медленно-медленно стал различать серые пески. Они были мертвыми, словно путники вступили в мертвый мир. Похолодало. Хотелось пить. Копыта звучали глухо – не «цок-цок-цок», а вроде бы «хох-хох-хох».

Должно быть, прошло еще много часов, когда далеко справа появилась бледная полоса. Потом она порозовела. Наступало утро, но его приход не приветствовала ни одна птица. Воздух стал не теплее, а еще холодней.

Вдруг появилось солнце, и все изменилось. Песок мгновенно пожелтел и засверкал, словно усыпанный алмазами. Длинные-предлинные тени легли на него. Далеко впереди ослепительно засияла двойная вершина, и Шаста заметил, что они немного сбились с курса.

– Чуть-чуть левее, – сказал он Игого и обернулся. Ташбаан казался ничтожным и темным, усыпальницы исчезли, словно их поглотил город Тисрока. От этого всем стало легче.

Но ненадолго. Вскоре Шасту начал мучить солнечный свет. Песок сверкал так, что глаза болели, но закрыть их Шаста не мог – он глядел на двойную вершину. Когда он спешился, чтобы немного передохнуть, он ощутил, как мучителен зной. Когда он спешился во второй раз, жарой дохнуло, как из печи. В третий же раз он вскрикнул, коснувшись песка босой ступней, и мигом взлетел в седло.

– Ты уж прости, – сказал он коню. – Не могу, ноги обжигает.

– Тебе-то хорошо в туфлях, – сказал он Аравите, которая шла за своей лошадью. Она молча поджала губы – надеюсь, не из гордости.

После этого бесконечно длилось одно и то же: жара, боль в глазах, головная боль, запах своего и конского пота. Город далеко позади не исчезал никак, даже не уменьшался, горы впереди не становились ближе. Каждый старался не думать ни о прохладной воде, ни о ледяном шербете, ни о холодном молоке, густом, нежирном; но чем больше они старались, тем хуже это удавалось.

Когда все совсем измучились, появилась скала, ярдов в пять-десять шириной, в тридцать высотой. Тень была короткая (солнце стояло высоко), но все же была. Дети поели, и выпили воды. Лошадей напоили из фляжки – это очень трудно, но Игого и Уинни старались, как могли. Никто не сказал ни слова. Лошади были в пене и тяжело дышали. Шаста и Аравита были очень бледны.